— Вот и хорошо. Теперь позвольте мне сообщить о результатах нашей работы за месяц. Согласно отчётных данных, мы теперь работаем намного лучше, чем раньше…
Эбис не удержался и закончил за Ступицкую:
— Чтобы добиться ещё более низких результатов.
Ступицкая сделала вид, что ничего не произошло.
— Но мы не остановимся на достигнутом…
И снова перебил её неугомонный Эбис:
— Так крикнул падающий с шестнадцатого этажа человек, пролетая мимо первого.
Ступицкая прервала выступление и, покрывшись красными пятнами, сказала с большим значением:
— Есть среди нас очень любящие мешать люди. Сами для дела палец о палец не пошевелят, а туда же… Я бы на их месте сменила пластинку на тон ниже!
Рядом с Петелом сидел новый травматолог. Был он высок ростом, широкоплеч, с тяжёлыми надбровными дугами. О нем сотрудники шутили, что он травматолог в том смысле, что может травмы наносить. Так вот, травматолог этот во время собрания был беспокоен, всё порывался сказать хоть что-нибудь, показывающее его преданность администрации. И вот случай, как ему показалось, представился. Он с неуклюжей поспешностью встал и с высоты своего огромного роста басовито загудел:
— Полностью разделяю… Поддерживаю и разделяю мнение администрации… И, конечно, саму администрацию. Хоть я тут недавно работаю, могу засвидетельствовать, что в работе больницы произошёл значительный перелом. Вот… — и, сев на скорбно скрипнувший стул, добавил ни к селу ни к городу: — И мы должны быть в первых рядах!
Людмила Андрофаговна неуклюжую речь его не прерывала и смотрела на маломудрого гиганта, теплея улыбкой. С такой улыбкой смотрит мать на первые, ещё неуверенные шаги своего дитятка.
— Да! — звонко подхватила она. — Мы все должны быть в первых рядах! А это значит…
В проясняющееся сознание Тагимасада ввинтился противно звенящий голос. Патанатом покачался, как лодка на зыби, нервно зевнул и, пробормотав: «Когда же меня, наконец, оставят в покое?», направился в первый ряд.
Тагимасад заёрзал, поудобнее устраиваясь на новом месте, и заметив остервенелый взгляд Ступицкой, ворчливо заметил:
— Ну что ещё? Я уже сижу в самом первом ряду. Дальше некуда! Можно начинать собрание.
Комнату потряс хохот такой силы, что в дверь стали заглядывать перепуганные больные.
Не смеялась только Наташа Кроль.
25
Закончилась пятиминутка… Полтора часа ждали её окончания многострадальные больные.
Высыпали оживлённые, переговаривающиеся медики группками по два-три человека. Группки быстро развалились, рассыпались горошинами по стручкам коридоров. Последней вышла Наталья Кроль. Она отворачивалась, прикрывала рукой заплаканное лицо. Впрочем, напрасно она старалась. Никому до неё не было дела — ни больным, ни коллегам. Только Дима несколько раз обернулся. Хотелось как-то её успокоить, прикоснуться к поникшему плечу. Прикоснуться? Той самой рукой, которой он только что голосовал за то, чтобы уничтожить её, изгнать, наказать за чужие грехи!? Никто не требовал, чтобы он во всеуслышание смело заявил о собственном мнении. Но хотя бы не голосовал против неё, хотя бы воздержался! Гнусно! Противно! А ведь, казалось бы, что может быть проще: не напрячь одну группу мышц, когда прозвучало «кто за?».
— Пошли, пошли! — заторопил его Эбис. — Запоздалое раскаяние случилось? Не надо самокопаний и самобичеваний! Ты был, как все, и не более.
— Куда ты меня тянешь?
— Зайдём перед работой к Мруту — новому заведующему терапевтическим отделением. На пятиминутке его не было, потому что в отделении тяжёлый больной. Говорят, что Мрут где-то нашего возраста и довольно приличный человек. Ключа не носит, в отличие от нас, грешных. А что касаемо меня, то и многогрешных.
— Не надо, — вяло запротестовал Дима и повёл плечом. — Я пойду на скорую. Неудобно вот так вваливаться к человеку. Может быть у него дела какие-нибудь…
Эбис выпучил глаза и совершенно искренне сказал:
— Мы что, хуже каких-нибудь паршивых дел? Пойдём! Расскажем ему о пятиминутке. Пусть человек посмеётся.
Они прошли по ступенькам перехода, соединяющего поликлинику и стационар, повернули вправо, гулко затопали по коридору.
Физкабинет обдал их оранжерейной влажностью с запахами эвкалипта — ингаляторий уже обслуживал первых больных. Возле кабинета функциональной диагностики воздух был свеж; подле него стояли в рассохшихся кадках пальмы с растопыренными подсохшими листьями, похожими и формой, и цветом на прокуренные пальцы.
Эбис шёл, чуть подпрыгивая от избытка энергии. Он был крайне доволен собой. Всех встречных он задевал, подшучивал, сыпал прибаутками и то и дело приговаривал, обращаясь к Дмитрию:
— Ты заметил? Нет, скажи мне, ты заметил?! Здорово я Ступу Андрофаговну подсёк! Её прямо перекосило! И морда, как буряк стала! А Честноков?! У того так челюсть отвисла, что чуть о стол не ударилась! Вот я им дал, так дал! Долго ещё они будут Эбиса помнить! Будут знать, как против меня переть! Ну, чего ты молчишь? Скажи, здорово я им дал?
По лицу Дмитрия скользнула призрачная тень улыбки.
— Дал, дал. Конечно, дал. Как в том анекдоте: «Я ему так дал, что его под руки увели! А меня, как господина, унесли на носилках!».
— Из полей уносится печаль… — запел Эбис странным дребезжащим голосом. Умолк. Посмотрел на Дмитрия диковато выкаченными глазами. Продолжил: — Унесу тебя я в тундру, унесу к седым снегам… — снова помолчал и со вздохом закончил; — Всё было, только речка унесла…
Что-то неладное творилось с Эбисом. Дмитрий Маркович сказал коротко:
— Успокойся, дружище. Успокойся.
— Но я спокоен, друг! Больницей, своей судьбой доволен я! — Эбис гоготнул. — Я и вся моя семья.
Какая-то искра мелькнула в его глазах. Он совершенно осмысленно посмотрел на Дмитрия и тревожно спросил:
— Чего я тут нёс?
— Ничего. Ничего особенного. Попурри исполнил. Единственное замечание — к качеству звучания…
Эбис прислонился лбом к холодной стене коридора.
— Что-то со мной иногда случается, когда перепсихую. Да и не только у меня одного. Кто в эту больницу попадает, у того рано или поздно… Ладно, замнём для ясности. Сейчас со мной всё нормально. Пошли…
И они двинулись по направлению к центральному входу. Там находился пассажирский лифт.
Теперь что-то неладное стало происходить с Дмитрием Марковичем. Он был абсолютно уверен, что коридор давно уже должен закончиться. Но не кончался. Казалось бы, давным-давно прошли кабинет главной медсестры. Ан нет — вон впереди маячит табличка на двери: «Главная медсестра». А ещё дальше — бухгалтерия, мимо которой они прошли минут пять назад. Дмитрий запомнил, что под табличкой «Бухгалтерия» появилась приколотая кнопками бумажка с каким-то объявлением. Вчера этой бумажки не было. Они приблизились к бухгалтерии. Так и есть: под табличкой висела бумажка с объявлением, аккуратно написанным от руки совершенно неразборчивым почерком.
Дмитрий резко остановился. Ухватив Эбиса за руку, остановил и его.
— Эбис! А, Эбис! Тебе не кажется, что коридор слишком долго не кончается?
Эбис покосился на коллегу. Распустил усы и зашипел, выражая непонятно какие чувства:
— Кончается… Не кончается… Мало ли что мне кажется. Я же тебе говорил уже, инструктировал, что в этой больнице всё нужно воспринимать без лишних эмоций. Не думай, дружище, что ты свихнулся. Для того, чтобы сойти с ума, милый ты мой, надо его иметь в достаточном количестве. Поэтому, если кто-то думает, что он сошёл с ума, то он, по меньшей мере, нескромный человек. Потому я всегда твержу себе: «Эбис! Золотце моё! Ты абсолютно нормальный человек!». Таким образом я вырабатываю в себе скромность. Понятно? Тогда пошли.
Эбис бодро шагал впереди. Дмитрий тащился сзади. Он уже не смотрел по сторонам, всецело доверившись товарищу. И теперь, отвлёкшись от окружающего, он яснее стал ощущать тревожные сигналы, которые подавал ему организм. В том месте, где заводной ключик прикасался к его спине, возникало попеременно то ощущение онемелости, то непереносимого зуда. Порой казалось, что ключик присосался к спине, словно пиявка, и тянет, тянет кровь с металлическим безразличием и с механической ненасытностью.
— Вот мы и пришедшие, — возвестил бодренький голос Эбиса.
Дмитрий Маркович поднял глаза — перед ним был лифт. Эбис долго и суетливо жал на кнопку. — Палец выгибался. Под ногтем высвечивалась чёрная кайма.
Наконец, щёлкая и жужжа, лифт приполз на первый этаж. Створки разошлись. Внутренне сжавшись, приятели вошли в кроваво-красное нутро его. Эбис нажал на кнопку третьего этажа.
— Пожалте на третий круг! — воскликнул Эбис голосом Арлекино в исполнении Аллы Пугачёвой.
И снова охватило Дмитрия ощущение бесконечности движения. Время шло, а лифт всё возносил их выше и выше.
Дмитрий посмотрел на совершенно спокойное лицо Эбиса и, решив покориться судьбе, закрыл глаза.
Прошла одна вечность, затем другая. Лифт, наконец, остановился.
— Выходим!
Эбис подтолкнул Дмитрия к выходу. Тот неуверенно ступил вперёд. Печь огненная заурчала и захлопнула своё нутро.
Они повернули вправо, прошли мимо раздаточной. Следующая дверь — кабинет заведующего. Эбис энергично постучал.
— Да! — донёсся изнутри приятный баритон.
Эбис раскрыл дверь, втолкнул Дмитрия Марковича, затем вошёл сам.
За двутумбовым столом у окна сидел молодой ещё человек. Приятность его наружности не уступала приятности голоса. Его белые, словно начищенные наждаком, зубы блестели в приветливой улыбке. Причёска была безукоризненна. Казалось, ожидая желанных гостей, он только что причесался. И одет он был со вкусом неимоверным. Строго, но не чопорно. Современно, но без всяких там молодёжных излишеств.
Он привстал и любезно предложил садиться. Скептик Эбис и тот был покорён.
— Вы с пятиминутки, уважаемые коллеги? — поинтересовался он после того, как ритуал знакомства был окончен. — Мои ординаторы только что пришли. Толком они мне не успели ничего рассказать. Но я уразумел, что произошло нечто интересное.
— Хо-хо! — воскликнул Эбис, ёрничая. — Там такие заводные дела творились! Высокий класс!
Он с едким сарказмом принялся описывать происшедшее на пятиминутке. Рассказывал он очень забавно, смешно подражал выступавшим коллегам.
Мрут смеялся как-то очень уместно — именно в тех местах, где Эбис ожидал от него смеха.
Дмитрий Маркович, слушая приятеля краем уха, посматривал по сторонам. Он увидел, что в кабинете произошли изменения. На свободной стене повесили картину в спокойных тонах — тенистая ива склонилась над тихой водой. В тёмной воде отражаются облака. За спиной у заведующего терапией появилась красивая полочка. На ней выстроились монографии по иммунологии, кардиологии и прочая. Все в красивых обложках. Дмитрий Маркович был приятно удивлён.
В это время Эбис в своих описаниях дошёл до того, как заводили Руку. Мрут покивал головой и констатировал:
— В наш, в общем-то двадцатый век, всё возможно…
Когда Эбис рассказал о травле несчастной Кроль, Мрут несколько опечалился, укоризненно покачал головой и с благородным видом вымолвил:
— Я бы не пошёл на поводу. Мой принцип: не поддакивать администрации. Если главный говорит «нет», я никогда не говорю «да».
Приятели переглянулись. С каждой минутой они всё больше убеждались, что не напрасно по больнице прошли слухи о том, что новый заведующий — человек очень неглупый и во всех отношениях порядочный.
Прощались они как друзья.
Мрут вышел из-за стола, чтобы проводить их до двери. И тут Дмитрий Маркович заметил нечто странное… За терапевтом волочился электрический шнур. Один конец его выходил из-под пиджака, второй заканчивался штепселем, который был воткнут в электрическую розетку. Мрут в порыве гостеприимства забылся, слишком далеко отошёл от розетки, и шнур опасно натянулся. Штепсель выдернулся из розетки, и заведующий терапевтическим отделением замер, словно огромная человекоподобная кукла. Приятели испытали нечто, похожее на шок. Изумлённые до глубины естества, они оцепенели тоже.
Три замершие фигуры представляли собой довольно живописную картину.
Первой пришла в себя фигура полноватая. Она подошла к фигуре, у которой из-под халата тянулся шнур, и раздвинув двумя пальцами веки, молвила с ноткой досады третьей фигуре:
— Ёлки-дер-палки! Даже на свет зрачки не реагируют! И ты, Мрут! А мы-то думали!..
Зашевелилась третья фигура — самая худенькая. Вспорхнул недоумённый голос:
— Да он, оказывается, от электричества работает! Лопухи мы с тобой, Эбис. Не учитываем влияние научно-технического прогресса на широкие массы приспособленцев. Логическую неувязку допустили. Решили: если без ключика, значит порядочный человек.
Эбис сутулился и задумчиво доил нос.
— Это, вероятно, имеет быть так, дружище Дмитрий: чем человек хитрее, тем быстрее приспосабливается. Наш новый коллега из этой породы. Обаяшка! Заметил я, что часто самыми обаятельными людьми бывают наибольшие подлецы. Думается, не пропадёт передовой опыт нового зава. Скоро все хитрецы в больнице перейдут на электричество.
Дмитрий кивнул.
— И тогда окончательно всё всем будет до лампочки!
Они распахнули дверь и, не оглядываясь, вышли.
Мрут продолжал стоять, чуть развернувшись корпусом в- сторону двери. Губы его застыли в обаятельной фотогеничной улыбке. Из-под халата сзади тянулся чёрный электрический шнур, похожий на невероятно длинный крысиный хвост.
26
Закончился рабочий день. Приятели спускались с пригорка, на котором располагалась больница. Навстречу им от подножия холма, словно убежавший молочный кисель, полз густейший туман.
Эбис энергично размахивал руками и «делал раскладку ситуации».
— Если на стороне главного будут… — говорил он задумчиво и перечислял возможных сторонников Честнокова… — то…
Он для пущего эффекта делал паузу и затем выдавал своё умозаключение о результатах столкновения противодействующих сторон.
Мнением Дмитрия он не интересовался. Тот был нужен ему, чтобы внимать и восхищаться.
Дмитрий то и дело впадал в задумчивость и отставал от приятеля. Очнувшись, вновь догонял его. Кивал, то ли соглашаясь с Эбисом, то ли одобряя свои мысли; и невпопад поддакивал.
Волна тумана приближалась. С Дмитрием снова случился приступ задумчивости. Он замедлил шаги и что-то забормотал, с отвращением поглядывая на свою правую руку, которая столь постыдно смалодушничала на пятиминутке.
Тем временем Эбис уже нырнул в туман. Несколько секунд двигалось в тумане тёмное пятно, а затем исчезло и оно. Неизвестно откуда бубнил его голос:
— Не будь я Эбис, если я этого вонючего Честнокова в бараний рог не согну! Да! Именно так!
Дмитрия внезапно пронзил беспричинный страх. Он почувствовал себя ребёнком, затерявшимся в хищной ночной чаще.
— Эбис, — сдерживая себя, позвал он вполголоса.
Тишина. Глухая безответная тишина.
— Эбис! — погромче произнёс Дима.
Туман глотал все звуки. Вокруг не было никого и ничего. Ни пространства, ни времени. И только он, Дмитрий, безумно одинокий, уязвимый со всех сторон, увяз, запутался в эпицентре, где обитает ужас.
В горле Дмитрия неприятно запершило.
— Эбис! Эбис! — в полный голос заорал он и бросился вперёд со всех ног.
Впереди зашевелилось бесформенное пятно. Оно приближалось, увеличивалось. Края его оформились. Выплыло изумлённое лицо Эбиса.
— Обалдел, что ли? Чего орёшь?
— Я… Я… — Дима медленно приходил в себя. — Это я так. Голос не рассчитал.
Эбис, не уразумев в чём дело, на всякий случай провозгласил с иронией:
— Щас такое время, такая жизнь, что надо всё рассчитывать.
И коротко рассмеялся. Смешок получился какой-то мерзкий. Совершенно ненужный, пошловатый смешок. Он пролетел сквозь туманную преграду и обдал Дмитрия, словно грязь из-под колёс автомобиля.
— Конечно, конечно, — как безумный, бормотал Дмитрий. — Надо всё, всё рассчитывать. Вот я и рассчитал. Рассчитал же?
— Рассчитал, — поддакнул несколько растерявшийся Эбис.