Генрих Эрлих
Род
Долгий пролог
Волчица выползла из пещеры и невольно зажмурила глаза, ослепленная ярким светом солнца. Она немного помотала головой, как бы пытаясь отогнать ненавистное светило, потом вытянулась в струнку, до дрожи в напряженных задних лапах, подобралась и встряхнулась, разминая застывшие от долгого лежания мышцы.
– Уж и не замечает! – раздался сбоку добродушный голос мужа. – А я когда еще прибежал.
– Не прибежал, а пришел, и не когда, а только что, а уж топал, право, как двуногий, разбудил до времени, – проворчала волчица.
– Так полосатик тяжелый попался, насилу доволок, – извиняющимся тоном пояснил волк.
Волчица отошла в сторонку, пометалась немного в поисках незапятнанного места, едва нашла маленький лоскуток, присела. В который раз подивилась, что из нее что-то вылилось, волчата, казалось, высосали ее всю без остатка. После этого, наконец, соизволила подойти к мужу, который дожидался ее, лежа с гордо поднятой головой возле крупного нетронутого барсука.
– Нежирный, – проворчала волчица.
– Так ведь весна! – воскликнул волк. – Есть давай, очень хочется!
– Мешок с костями! – раздался голос волчицы из вмиг располосованного брюха барсука.
«Косточки, косточки, какие сладенькие косточки! Вот что мне нужно!» – думала волчица, блаженно догрызая последнюю кость. Ее-то собственные истончились, выпирали прутиками сквозь редкую, вылезающими клочьями шерсть. Прикончив лакомство, она оглянулась вокруг – не осталось ли чего, вздохнула с сожалением – ничего, потом благодарно лизнула в нос мужа, давно отвалившегося и уже сонного, и отправилась к ручью. Напившись, побежала на прогулку, намереваясь сделать три положенных круга, малый, средний и большой, около их логова.
Малый круг был по косогору, что начинался от уступа, в котором была их пещера, и полого спускался к крутому, но невысокому обрыву над следующей террасой, такой же пологой и безлесной. По ней пролегал второй круг. Волчица спустилась в три прыжка, привычно и уверенно попадая на каменистые выступы, а внизу на пружинящий мягкий дерн, с молодым задором промчалась по нежной траве и по узкой расселине, проточенной когда-то ручьем, принялась взбираться наверх.
Вот и большой камень, перегородивший русло ручья и направивший его чуть в сторону, где ему приходилось бесстрашно бросаться вниз с кручи, в неизбывной надежде разбить неуступчивый камень и проложить себе гладкий скат. Когда летом надежда вместе с водой немного иссякала, ручей поддерживал ее видом своего предыдущего творения, так неудачно перегороженного упавшим камнем, – всего-то пятьсот весен трудов! Или результатом другой своей шутки – огромной, завалившейся набок елью. Тут и ста весен не потребовалось. Уж как он пестовал невесть каким ветром занесенное сюда семя, как поил своими водами, как наносил землю, чтобы было куда расти вширь корням, как радовался пышной стати своей любимицы, быстро обогнавшей в росте сидевшие на сухом пайке сосны. Только потом из озорства подточил корни и, призвав в помощники ветер, завалил набок. То-то треску было! Он нарочно потом чуть отодвинулся в сторону, чтобы вывороченные корни не загораживали вид на поверженную великаншу.
Волчица постояла, дослушала до конца привычный, из разу в раз повторявшийся рассказ, в который же раз подошла к ели и осмотрела нишу под ее корнями. Нет, правильно она сделала, что отвергла это логово! Стены ее пещеры много надежнее этого кустарника, только-только одевающегося листьями, да и ручей слишком близко, от его нескончаемой болтовни с ума сойдешь. Еще раз похвалив себя, волчица побежала дальше.
Вот и средний круг завершен – она стояла на каменистой площадке точно над их пещерой. Не задерживаясь, она пошла на большой круг – и так потеряла много времени у ручья. Опять вниз, на этот раз по тропке, что вилась между валунов. По ней иногда ходили двуногие, но это волчицу не смущало, да и то сказать, другого удобного пути нет, а двуногие по извечной лени своей всегда находят тропки самые гладкие и короткие. Но за последние два дня по ней никто не проходил, как и по дороге, огибающей их гору. Волчица принюхалась. За всю последнюю луну не прибавилось ни одного чуждого запаха, после той небольшой стаи двуногих на лошадях, что промчалась здесь сломя голову, но это когда было, еще до рождения волчат.
Двуногих волчица не боялась, особенно тех, что жили на ее территории, а это почти день пути во все стороны в глубь гор. Двуногие ее уважали и даже оставляли ей часть добычи после удачной охоты. Не очень-то ей было это нужно, но все же приятно. В свою очередь и она старалась не причинять двуногим никаких неудовольствий, никогда не покушалась на их скот, такой жирный и такой беззащитный, и не пугала их глупых и беспомощных детенышей, которые при одном ее виде начинали истошно визжать, а потом бросались наутек, полагая, вероятно, что могут от нее убежать.
Взрослым же она нарочно показывалась, но не часто, только в ту ночь, когда на небо выкатывалась круглая распухшая луна. В такие ночи двуногие собирались на поляне возле их селения, на которой был установлен высокий обрубок дерева, весь изрезанный и раскрашенный, и что-то кричали, вздымая руки к луне, и выли, пытаясь подражать ей, волчице, и подпрыгивали, встав в круг. Волчица поднималась на вершину скалы, возвышавшейся над селением, и заводила свою песню, обращаясь к луне. Это вызывало неизменный восторг двуногих, они принимались громко кричать, хорошо хоть без визгливых звуков, свойственных их детенышам, а потом присоединялись к ее песне.
Вообще-то, в этот момент двуногие ей только мешали, она бы предпочла излить свою тоску где-нибудь в другом месте, но уж больно вкусен был ягненок, которого она неизменно находила на рассвете привязанным к тому обрубку дерева. Только тогда она и могла полакомиться нежным мясом, ведь ягнята, к сожалению, в лесу не водились.
Были, конечно, и другие двуногие, хотя бы те, что жили за пределами ее территории. Они ее тоже не обижали, но и не уважали, дань не оставляли, а если и оставляли, то не ей. И еще у них были собаки, те ее ненавидели, хотя она их всего лишь презирала. Недостойные родственники, презревшие свободу и пошедшие в услужение за кусок мяса! Да и какие они родственники, только что обличьем немного похожи, а душа совсем другая. Волчица скорее была готова признать родственниками двуногих, обитавших на ее территории. Вот и собак они не держали. Да и зачем? С пришлыми алчными чужаками она сама вполне справлялась, ее же стая свято блюла давний обычай добрососедства, впитанный с молоком матерей и крепко вбитый ударами отцов, так же они передавали его и своим детям.
О детях она вспомнила как раз вовремя, потому что последний, большой круг подходил к концу. С нижней дороги она поднялась все по тому же высохшему руслу ручья – с этой стороны другого пути не было – и теперь карабкалась на вершину скалы. Под ней было селение двуногих, окинуть его хозяйским взором – все ли в порядке у неразумных? – и можно спускаться к логову.
Вдруг откуда-то сбоку в глаз ударил яркий блик. Волчица удивленно обернулась. Отсюда, сверху, расстилавшаяся перед ее глазами долина казалась почти ровной и простиралась до самого горизонта. Волчица слышала рассказы, что это вовсе не долина, на много дней пути в ту сторону не было гор, земля там не дыбилась защитной стеной, а плавно уходила в воду, в безбрежную и неприветливую реку, которая никуда не текла, а лишь безостановочно обрушивалась волнами на землю, в этой реке не было крупной и мягкой рыбы, как в их горных речках, а только мелкая, жесткая и невкусная, и саму воду нельзя было пить. Так ли это, волчица не знала, это была не ее территория.
Еще сверху были видны селения двуногих, черные пятна среди весенней зелени. Было их довольно много, больше, чем на ее территории. Все они были связаны сетью дорог и тропок, прихотливо извивавшихся, подобно ручью или следу зайца. Лишь одна дорога, тянувшаяся через всю долину, была прямой и широкой, как будто тут промчался рассвирепевший огромный кабан.
По дороге двигалась большая стая двуногих, сидевших на лошадях. Впереди, как и положено, вожак. Тут сомнений не было, самой большой и сильный, и лошадь под ним под стать, так что вожак возвышался на две головы над своей стаей, еще выше колыхались перья какой-то невиданной птицы, красные как кровь и пушистые как снег. Вожак был облачен в странную одежду, блестевшую как ручей в лунную ночь, только много ярче, этот блеск перебивал сияние солнца и именно он ослепил на мгновение волчицу. Этого двуногого ни с кем нельзя было спутать, именно он мчался во главе стаи луну назад.
Странные создания двуногие, подумала волчица, все-то куда-то спешат, она могла это понять, когда они преследовали быстроногого оленя, но в тот день никакой добычей впереди и не пахло. Зачем же бежать, изматывая себя до времени? Или с другой стороны посмотреть: зачем нарочно замедлять свой бег? Зачем тащить за собой неподъемную тяжесть, как эти дома на колесах? Вон, шесть лошадей из сил выбиваются, а сидят в том доме хорошо если четыре самки двуногих, а то и вовсе две.
Пока волчица размышляла, конный отряд подъехал к развилке, откуда начиналась дорога в горы. Одна из двух карет свернула на эту дорогу и еще медленнее покатила вперед, рыцарь отобрал десять всадников и последовал за ней. Оставшиеся же спешились и расположились на отдых вокруг второй кареты, из которой никто не вышел, но как только первая карета приблизилась к подошве гор, вновь вскочили на лошадей и быстро помчались по торной дороге.
Впрочем, волчица этого уже не видела. Посетовав на оживленное движение и мягко пожурив себя за неудачный выбор логова, она поспешила вниз, к своим волчатам. Волк блаженно посапывал, изредка подрагивая и перебирая лапами во сне, видно, заново переживал удачную охоту. «Вот ведь создание! – возмутилась волчица. – Сделал дело – и на бок, а там хоть трава не расти! – тут взгляд ее упал на обглоданную барсучью голову, и она немного смягчилась. – Ладно уж, дело-то все же сделал, какое-никакое! Пусть пока спит». И подавив желание растолкать мужа, волчица полезла в пещеру.
– Государь! Объясни мне, несведущему, почему ты второй уже раз разъединяешь свои силы? Не ты ли учил меня, что силы перед битвой надо собирать в кулак?
Король Картрих с ласковой улыбкой посмотрел на Боули, своего оруженосца. Смышленый отрок, и храбрый, доблестный рыцарь вырастет! Сколько таких он взрастил за свою долгую жизнь! Но Боули был милее всех его сердцу, кроме разве что…, король Картрих поспешил отогнать неприятное воспоминание. Но оно не отставало. Тот тоже был пригож в юности, строен и тонок, как девушка, смышлен и любопытен, предан и храбр и вырос в доблестного рыцаря, возможно, самого доблестного в его воинстве. И его король с радостью учил всяким премудростям, ратному искусству, тяжкой науке управления народами и государством. Выучил – на свою голову! Или не тому учил? Или слишком многое прощал и дозволял разные вольности, вот как тут – обращаться без разрешения.
– Если перевести твои слова с придворного языка на человеческий, то ты, как я понимаю, укоряешь меня за неразумные действия? – недовольно пробурчал король.
Оруженосец зарделся. Ну, точно красна девица, усмехнулся Картрих, и его раздражение стихло. «Неразумным было помчаться в столицу с небольшой свитой при первом известии о мятеже, – сказал он про себя, – но кто мог подумать, что так все повернется, ведь скоро двадцать пять лет, как ничего подобного не было. Никто и не мог, но ты был обязан! – тут же укорил он себя. – На то ты и государь! И не этому ли ты учил того, не ему ли говорил, что как бы тихо ни было в государстве, но отправляясь на войну, надо оставлять за спиной крепкие гарнизоны в крепостях, на всякий случай и для пресечения мятежных мыслей, кои не оставляют подданных даже во времена всеобщего благоденствия. Недовольные всегда сыщутся. И вот – как в воду глядел. Сыскались! С другой стороны, не поспешил бы, не прибыл бы в Кареймсбург сам, и столичный гарнизон вполне мог склониться перед мятежником, и что тогда? Штурмовать столицу? А что было бы при этом с королевой, с долгожданным наследником, которого она донашивала?» Но свои мысли король Картрих оставил при себе.
– Твое недоумение было бы справедливым, если бы речь шла о битве, – сказал он Боули, – но как раз ее я и не хочу. У мятежников пятикратный перевес в силе, – тут он легким движением остановил рвавшегося что-то сказать оруженосца, – я понимаю, что у тебя на уме, что-де раньше превосходство противника в людях, даже и большее, меня не останавливало, что вы все, моя гвардия, – лучшие из лучших и никакой противник вам не страшен. Но ты забываешь, что за нами идут не варвары, которые опасны только числом да всякими хитроумными ловушками, которые они умеют устраивать в своих родных местах, в чистом же поле они падают под нашими мечами, как колосья под серпом жнеца. Те, идущие за нами, такие же мои воины, как и вы, быть может, чуть менее искусные, но не настолько, чтобы бросаться на них очертя голову. И еще у них есть командир… – последнее, впрочем, Картрих не стал говорить вслух.
– Второе, о чем ты забываешь, – продолжил он, – это то, что с нами королева. У нас сейчас одна задача – доставить ее в расположение войска, как только она будет в безопасности, мы соберем все свои силы в кулак…
– И нанесем разящий удар! – воскликнул Боули, сверкая глазами.
– Вам, молодым, только бы драться! – проворчал Картрих добродушно.
Как ни хотел король избежать битвы, но все же понимал, что желание его вряд ли осуществиться, уж больно напорист и настойчив был тот, идущий за ним. С самого начала понимал, с того момента, когда принял тяжелое решение покинуть стены столицы и пробиваться к своему войску. Ладно, пусть не пробиваться, а бежать, сути дела это не меняло, но приложить в себе слово «бежать» Картрих не мог даже в мыслях. Он спасал королеву Гиверу, свою жену и будущую мать наследника престола, в этом он не лукавил ни перед собой, ни перед гвардией, рыцари поверили в искренность его слов и единодушно поклялись защищать свою королеву до последней капли крови.
К сожалению, им представится такая возможность, подумал Картрих, многие прольют эту последнюю каплю. Он не распылял силы, он приносил жертвы, расчетливо приносил своих лучших рыцарей в жертву ненасытному и коварному врагу. Да, расчетливо, признался самому себе Картрих, для того и взял из столицы три королевские кареты. На второй день пути он направил сто рыцарей и десять сотен воинов сопровождения с пустой каретой на запад, в сторону Авариса, столицы его давнего союзника, друга и тестя, короля Гальбы, это было так естественно – искать убежища именно у него, тот должен был непременно поверить в это и устремиться в погоню.
Самому устремиться, с большей частью своих сил, отрядив кого-нибудь из своих сподвижников настичь тех, кто продолжил путь на юг. Дорога эта, огибая горный массив, вела в Долицию, туда направил Картрих свой последний поход и там находилось все его войско. Король должен был призвать войско себе на помощь и для этого отправить в Долицию кого-нибудь из своих майоров с письменным приказом, придав ему надлежащее сопровождение, тот должен был рассуждать точно так же и отправить на перехват легкий, быстроногий и немногочисленный отряд. Немногочисленный в сравнении с его основными силами, так что соотношение, скорее всего, останется прежним, один к пяти.
Вряд ли преследователи знали, что в Долицию есть еще она дорога, более короткая, через горы, Картрих и сам разведал ее совсем недавно. Поэтому на развилке он вновь разделил свой отряд, отправив большую часть по торной дороге. Надежды на то, что преследователи не заметят этого, было мало, хотя попытаться стоило. В любом случае погоня тоже должна была разделиться, большая часть за большей, меньшая за меньшей, все действия своих майоров Картрих знал наперед, ведь это были его ученики.
Картрих окинул взглядом свою свиту, что ж, десять человек на узкой горной дороге вполне могут устоять против пятидесяти. Устоять могут, а вот перебить всех без остатка? Чтобы некому было призвать помощь. О, как было бы хорошо, если бы он мог еще раз разделить силы и остаться лицом к лицу с пятью преследователями, пусть даже с лучшими рыцарями из его – когда-то и совсем еще недавно его – воинства. Тут бы он не сомневался в победе. Разве что тот мог бы остановить его, если бы имел четверых помощников.