— Некаторые девки с холмов так памешаны на хуях, шо, када видят мужика, могут от радости обсрацца!
Я чуть не задохнулся.
Водитель автобуса пискнул:
— Обсраться могут, говоришь? Знаю я таких птичек, у нас на станции было пара таких пташек, им, как алкашам, нужно бухло, только вместо выпивки — пара крепких членов, засунутых в их дырки!
— О, чёрт, мужикх, да почти все девки такхие, — ответил Нейт. — Да, сэр, я чуствую, как мои шары от ентого разговора наполняются спермиком, и за каждую секунду, праведённую без бабскай дырки, мне становится чертовски абидно за енто. Три грёбанные дырки для слива кончи, во кто ани такие, и я чертовски люблю их за енто!
Водитель рассмеялся.
— Верно сказано!
— Но, умом енти девки обделённы! Те, шо живут глубже в горах, попытаюцца взять с тебя деньги за еблю, но если у тебя их нету, они всё равно трахнут и отсосут тебе. Член во рту или член в жопе, в любом случчае, они поимеють тебя…
Побледнев, я пробормотал:
— Я… ценю, что вы мне всё так разъяснили…
Я не мог больше выносить ни минуты кровавой бойни Нейта по английскому языку и головокружительных богохульных разъяснений, но затем, когда я поспешила наружу, Нейт рассмеялся вместе с водителем автобуса.
Боже! Какую мерзость я испытал! Сексуальное влечение человека никогда не перестанет меня удивлять. Хотя у меня и не было ни малейшего желания видеть, как «лесные деревенщины» удовлетворяют друг друга, мне всё же было нужно прогуляться, чтобы очистить голову от внезапного и необъяснимого чувства предчувствия вместе с недавней обратной волной психического мусора. И всё же грубость Нейта укрепляла мрачную истину, которую я только начал узнавать в Нью-Йорке: слишком многое в мире вращается вокруг низменных и болезненных плотских утех. Теперь, покинув приземистое ремонтное здание, я погрузился в пылающее солнце и зрелище широких полей на севере и густых лесов на юге. Через узкую асфальтовую ленту я заметил беременную англичанку, неуклюже ковыляющую по тропинке, на которой висела самодельная табличка с надписью: «ОЗЕРО» и нарисованной стрелкой. Вероятно, она собиралась присоединиться к рыбакам. Её живот был настолько раздут, что она упиралась в него, когда шла, переплетя пальцы под его значительным обхватом. Она остановилась, оглянулась на меня через плечо, затем продолжила идти и через мгновение исчезла в заросшей тропе.
Погода была самая благоприятная, и я нашёл тропинку, идущую в противоположном направлении, и тотчас же позволил ей поглотить себя. Лес у дороги благоухал восхитительными свежими весенними запахами, приятно щебетала саранча. Живописные прогулки, как и поездки на автобусах и поездах, были желанной возможностью для эстета во мне освободиться от раздоров и обдумать предстоящие истории. Но, после странного наблюдения в уборной и мучительной болтовни Нейта о местных женских наклонностях, я обнаружил творческую концентрацию за пределами своих возможностей.
Одобрение Нейта «озабоченных» прицепилось ко мне, как слепень. Конечно, некоторые женщины, также, как и некоторые мужчины, были одержимы ускоренными сексуальными желаниями, возможно, выкованными воспитанием или окружающей средой, или каким-то гормональным дисбалансом, как это предполагали некоторые новые научные труды, хотя я вряд ли был экспертом в данной теме. Я могу говорить только о своем либидо, которое, казалось, всегда было низким. В прошлом, когда бесконечные беседы с моей нью-йоркской группой перешли на грубые темы, мне стало известно, что некоторые женщины страдают такими синдромами, как нимфомания и эротопатия. Соня во время моего недолгого супружества, несомненно, переживала подобные периоды. Она дергала меня из крепкого сна и требовала неприличных вещей, как будто я был мальчик по вызову! И однажды Белкнап, в одном из своих грубых разговоров, упомянул о разновидности женщин «одержимых петушком», как сказал этот дамский угодник, цитирую: «Есть женщины, одержимые мужскими половыми органами». Если мне не изменяет память, он назвал их «королевами отсоса». Я насмехался над такими разговорами, но тогда я не был авторитетен в подобных темах. Ради развлечения я попытался придумать более научное название страдающим подобными острыми пудендаманикальными синдромами. Я назвал это — Genitalus Obsessus!
Я действительно странный человек в этом мире мускусной похоти — я нахожу большую часть человеческого вида кретинами, людьми, похожими на заправочные станции: человеческий сброд; в то время как они называют меня мизантропом. Поэтому, возвращаясь к своему рассказу, я хочу сказать, что для меня данная тема чужда.
В то время как многие мужчины присоединялись с большим удовольствием к подобным беседам, чтобы продемонстрировать свою мужественность, я знаю, что именно моя духовная культура, моё благородное воспитание и дворянский титул были именно тем, что вызывало в этом моё внутреннее отвращение. Но сейчас, однако, было бы нечестно опровергать…
Что-то из сквернословия Нейта проникло в меня… оживило сексуальность.
Мои интимные части тела заметно запульсировали.
Я позволил своим мыслям блуждать, пока шёл по заросшей тропе, затенённой ветвями вековых деревьев. Среди банальных шельфовых грибов, стволов деревьев, цветущих лоз одно необычное открытие остановило меня:
Пожелтевшей череп млекопитающего — скорее всего, собачий — с дыркой промеж глаз…
В переписке Август как-то упомянул одного из своих коллег, который работал на стороне в качестве продавца громоотводов. Теперь это кажется мне лишь излишней абстракцией, ибо я сам чувствую себя сродни громоотводу, не тому, что притягивает рождённые бурей электрические излучения природы, а наоборот.
Человеческого сексуального извращения.
С каждым шагом, казалось, мысли о явном сексе терзали меня и наполняли голову самыми непристойными образами, то есть озабоченными девками, крикерами Нейта, «так помешанных на ху…» Существовали ли такие особы на самом деле? До сих пор я не видел ни одну из них, поэтому более порядочная сторона моего разума надеялась, что россказни бестактного механика были чистой выдумкой. Но… а как же моя-не-совсем-приличная-сторона?
Также всё это время фекальный рисунок на стене сортира оставлял меня беспомощным в попытках понять, что же это значило. Подобные мысли никогда не приходили мне в голову; это были бесполезные мысли, это была пустая трата моих драгоценных способностей и позор для кого-то с такими эрудированными убеждениями, как у меня. Я прошёл, наверно, милю вниз по тропе, пока она не стала непроходимой; после чего я развернулся и понял:
1) что прогулка на природе действительно наконец очистила мой разум от тех навязчивых сексуальных образов, которые так отвлекали меня;
2) по всей видимости, я заблудился. Так как уже несколько минут не мог найти выход к магистрали и гаражу…
Именно теперь моя аналогия с громоотводом попала в точку. Я услышал, или мне показалось, что я услышал звук, похожий на тончайший визг, тенор из которого было непонятно: был ли это визг паники или визг восторга.
Через какие-то считанные секунды, я сунул свою голову в заросли кустарника.
Словно большое мерцающее зеркало на меня смотрело маленькое озеро, Нейт упоминал озеро неподалёку, не так ли? И к нему же отправилась та троица сомнительных типов на рыбалку. Однако, когда мой взгляд остановился на этом скромном водоёме, он не обнаружил никаких признаков тех людей, хотя три удочки действительно были видны, каждая с рукояткой, воткнутой в землю у береговой линии.
Потом до моих ушей снова донёсся визг, а следом?
Ещё один более отчетливый звук.
Шлёп!
Это был сильный, влажный шлепок, похожий на удар ладонью по щеке. За скопищем разросшихся кустов я поднялся на цыпочки, чтобы увидеть, что там происходит…
…и стоял в полном шоке.
Там, в нескольких ярдах от берега озера, я увидел самое дикое действо в своей жизни: три угрюмых мужчины стояли на коленях прямо в грязи вокруг пузатой англичанки, лежавшей на спине. Все четверо были совершенно наги.
Женщина лежала, извиваясь, её колени были болезненно задраны почти до плеч, когда один из тощих деревенщин прелюбодействовал с ней так яростно, что это можно было описать только как дикость. Её грудь и живот вздрагивали при каждом толчке его таза.
— О, я ещё раз спущу в твою сраку, — проворчал мужчина.
Я был потрясён, увидев столь жестокое сношение с женщиной, которая была так близка к истечению срока, но ещё больше меня беспокоили двое других негодяев. Один из них наклонился и укусил левый сосок женщины, после чего она съёжилась и закричала, в то время как другой…
Шлёп!
То был третий деревенщина, который приложил открытой ладонью ей по щеке.
Тогда мне стало ясно, что в своей исследовательской прогулке я наткнулся на явное изнасилование и избиение; и хотя я не создан для имброглио[5]…
Шлёп! Шлёп! Шлёп!
…я знал, что должен был немедленно встать на защиту этой женщины, только с моими скудными кулаками и едва существующими мышцами в качестве оружия. Но когда я сделал именно это, хорошо понимая, что буду избит до полусмерти и, возможно, тоже изнасилован, мне открылась шокирующая правда.
После последней пощёчины, женщина наклонилась, сердито нахмурившись, и ее акцент зазвенел:
— Да что с вами не так, янки? Когда я говорю «укуси меня», я имею в виду кусай что есть силы! — и затем она сердито посмотрела на блудника, который остановился на середине толчка… — И разве ты не можешь трахнуть мою жопу сильнее?
Обнаженная грудь мужчины блестела от пота, а лицо сморщилось в недоумении.
— Ну, чёрт возьми, каждый из нас уже всадил в тебя по две пули! Я и так долблю сильно, как могу!
— Ну, старайся сильнее, любовь моя, — недовольно проворчала она, а затем обратилась к третьему: — если американский мужик не может дать бабе по морде, чтобы она осталась довольна, как вам, слюнтяям, удалось победить нас в двух войнах?
И снова космический смех обрушился на меня.
Жалобы порочной женщины, казалось, возмутили трёх её поклонников. Теперь грубое совокупление возобновилось с такой местью, что я испугался, как бы её эмбриональная вода не была вызвана преждевременно. Так прошло несколько минут, а затем лицо мужчины исказилось в гримасе глубочайшего презрения; он высвободился из женщины, встал и встряхнул рукой пенис, оставляя полосы семенной жидкости на дрожащем животе женщины.
— Да, мужик! — обратился к нему один из его компаньонов. — Освяти эту английскую дырку! — его акцент я до сих пор не мог определить, он произнёс «Освяти» как «Освети».
Когда освящение прекратилось, его вкладчик грубо растёр всё тот же продукты размножения по большому животу женщины, оставив его блестеть на солнечном свете.
— Сука хочет, чтобы её жёстко трахнули, да? Ну, я покажу ей, что такое действительно жёстко, — и так как другие двое продолжали поочередно кусать и шлепать её, он побежал голым только для того, чтобы вернуться через минуту…
…c одной из удочек.
Томное бормотание кружило вокруг непристойного зрелища.
— Давай, Корки, прижми её! — подстрекнул один.
Когда женщина увидела то, что должно было войти в неё, она отреагировала не ужасом, а ободрением! Она передвинула свои обезумевшие руки к обнаженным половым органам, используя пальцы, чтобы расширить входное отверстие и помочь неестественному вторжению.
Послышались улюлюканье, крики и свист, когда крепкая рукоять удочки погрузилась в интимное отверстие женщины; затем усилие её владельца произвело долгий, медленный поршневой эффект. Это было оскорбление всех оскорблений, предельная эксплуатация природы, вызванная болезнью. Всё это время женщина тяжело дышала, её лицо затуманилось, а похотливая ухмылка превратилась в оскал, истекающий слюной. Непристойная ручка удочки продолжала двигаться туда-сюда. Общее хихиканье усилилось, и когда один из них снова прикусил набухший сосок, спина женщины конвульсивно выгнулась, и из ее горла вырвался такой пронзительный крик, что у меня по коже побежали мурашки. Наконец…
Шлёп!
…её последнее требование было выполнено, когда следующий удар по лицу почти её вырубил, она закатила глаза назад; после чего начала дрожать, как в припадке, когда её кульминация, наконец, была достигнута.
Окончательное извлечение ручки доказало, что она достигла приблизительно фута в глубину, каким-то образом, не нарушив хитросплетения матки женщины. Несколько мгновений спустя мужчины рухнули на землю, обессиленные и измученные, а женщина весело вскочила на ноги и с сияющим лицом и с сильным акцентом произнесла:
— Большинство гребанных янки не стоят суходрочки и коричневой форели, но это был отличный трах, а теперь, с вашего позволения, я искупаюсь, — и с этими словами она заковыляла в сторону озера, абсолютно голая и в полнейшем восторге, как будто ничего этого с ней не произошло.
Уныние преследовало меня остаток дня. Будь проклята судьба за то, что бросила такую буйную похоть на мой в остальном кроткий путь. То, что я видел до сих пор, казалось, вызвало глубокое самомнение. Конечно, странные рассказы, которые я сочинял в зрелом возрасте, изобиловали скрытыми отклонениями от нормы в деторождении; я не мог понять, почему наблюдение за ними в реальном мире должно было так меня расстроить. Может быть, в своих маленьких сказках я изливал предположения — или даже фантазии, — которые держал в своем подсознании? Я содрогнулся при мысли об этом.
И я содрогнулся еще сильнее, осознав то, в чем никогда не признался бы ни одной живой душе: сексуальная неестественность, которую я наблюдал на том берегу озера, определенно и стыдливо возбудила меня больше, чем что-либо в жизни.
Воспитанный и вежливый человек не должен так себя чувствовать, и все же я чувствовал. Это странное путешествие становилось все более и более странным, как будто мы нарушили какой-то запретный доступ между потоком нормального мира и каким-то другим, полуреальным макрокосмосом ненормального голода и ошеломляющей похоти. Август заклеймил бы такие мучительные отклонения от воспроизводительной нормальности как побочный продукт общества, теряющего Бога из виду; но как атеист я вижу в этом только восходящее знамение времени. Именно конкретная и единодушная мораль порождает порядок и культуру, а не страх перед гневом Божества Августа (и должен ли я ошибаться? Тот же самый Бог проклянет меня на вечные муки, без сомнения, с демонами с вилами и дымящимися лабиринтами серы! Тем не менее, моих знаний достаточно, чтобы вызвать дьявола, и все же я не верю в него).
Пока солнце клонилось к западу, я проводил время в офисе, а Нейт работал в гараже. Через светскую беседу с автобусным водителем я узнал, что три «деревенщины» были братьями, отважившимися вернуться на юг к своему дому где-то во Флориде, в то время как ему ничего не было известно о британке. Я набросал несколько строк, и стал изучать путеводитель до тех пор, пока маленькие окна с тусклыми стеклами не начали темнеть. Некоторое время спустя вернулась беременная британка и сделала странное замечание:
— Что-то в воздухе сегодня вечером, а?
Очевидно, я начал дремать. Потому что распутная женщина казалась размытой, в то время как ее черты плодовитости (то есть груди, изгибы и, конечно, живот) казались преувеличенными, как в мультфильме.
— Прошу прощения? — пробормотал я.
Ее лицо сияло, хотя глаза казались плоскими, и в зернистом полумраке она повернулась к маленькому окошку, чтобы выглянуть наружу, и, казалось, увидела больше, чем было на самом деле. Ее английский акцент был похож на шипение сальной свечи.