Меж тем дыра, в которой поневоле оказался ушлый искатель приключений, привела его к простенку, ведущему куда-то дальше. Сам же простенок был завален какими-то ящиками. Любопытство раздирало душу, сердце бешено застучало, предвещая нечто из ряда вон выходящее. И, осторожно разобрав ящики сверху, подросток перебрался на другую сторону завала. И на этот раз интуиция его не подвела: в самом углу простенка зияла большая дыра, прикрытая ящиком. Убрать осторожно ящик в сторону для сильного сына Солнца было делом одной минуты.
Оказавшись головой в небольшой полусумрачной комнате, новый Одиссей замер на месте, осторожно разглядывая все, что находилось в ней. И первое, что бросилось в глаза, были несколько дубовых кадушек с водой, ковшик и белая трубка в стене. Рядом с ней лежала воронка, с помощью которой предприимчивые монахи и заполняли «священный» свой сосуд.
– Ух, ты-ы-ы! – сердце маленького разбойника ликовало и прыгало вверх – вниз. – Неужто на ентот раз повязло? Ну, топерича, все вы у мене попляшете! Вот выташшу трубку!
И он дрожащими руками ухватился за торчащую часть серебряной трубки, и, надеясь вытащить всю ее наверх, начал тянуть к себе, покачивая из стороны в сторону.
Но не тут-то было: трубка гнулась то влево, то вправо, то вниз, то вверх, но из своего каменного ложа и не собиралась выходить! Тогда Сысой напрягся и рванул ее изо всех сил: трубка жалобно пискнула и осталась в его руках. А сам незадачливый искатель серебра полетел на каменный пол, больно ударившись локтем о расставленные повсюду бочки. К тому же громкий стук и грохот повалившихся пустых бочек, а так же раздавшийся следом крик монаха, тут же заставили воришку замереть и забыть на какое-то время об ушибах и разбитом колене. Пора было спасаться… И вовремя: монахи открывали свой скрипучий замок.
Выскочив из дыры, новый Ясон с куском серебряной трубки, хромая, бежал, стараясь оказаться подальше от монахов. Между тем уже были слышны крики и вопли тех, кого он ограбил.
Подросток усмехнулся. – Ну, чо, съели? Вот так, будитя знать топерича, кто таков Сысойка!
Однако, возгордившись от своей победы, он в спешке перепутал переулок, по которому пришел сюда, и уперся в тупик. Когда еще в начале отступления предательски загрохотал ящик, все-таки оставалась надежда на свободу, но теперь… Два здоровенных монаха выскочили из-за угла!
Оставался еще путь вверх, по палке, которую кто-то из монахов оставил по забывчивости. И тигрёнок решился: прыгнув вверх, он кое-как зацепился руками за край ограды и подтянулся. Все бы ничего, да трубка предательски подвела: змеёй выскользнув из-за пояса, глухо звякнула о скамейку, на которой расположилась парочка влюбленных, заставив его на мгновение замереть. – Что делать? Бежать к спасительной дырке в заборе или прыгать за трубкой, к которой потянулась рука молодого кадета? Не-е-ет! Я чо, здря лазил к монахам?
И Сысой прыгнул за трубкой…
Надо же было так случиться, что в это самое время молодой кадет Николай Гришин, проводивший свой отпуск в Верхотурье по настоянию отца, только – только решился сказать Оленьке Михайловой о том, что был бы счастлив получить согласие батюшки ее на брак, на котором настаивал его отец, как какая-то трубка больно ударила по колену. Вскрикнув от неожиданности и боли, кадет попытался вскочить, чтобы немедленно наказать обидчика и нарушителя его далеко идущих планов.
Однако не успел и охнуть, как на него свалился перемазанный подросток. Гришин упал и перемазался землей. Ущемленная гордыня взыграла в кадете. – Как? Его в таком виде увидела дама сердца? Это было недопустимо! А как же его честь и достоинство? Что скажут его друзья – кадеты, когда узнают о таком конфузе да в такое время?
И он попытался вскочить, сбросить с себя противника.
Не нужно объяснять, что этим противником был Сысой собственной персоной, уже сам по себе довольный тем, что свалился на нечто мягкое, хотя и ушиб о скамейку колено. Но радовался он рано, так как быстро оказался сброшенным на землю. Однако и в этом случае воришка потянулся рукой за трубкой и тут же схватил ее за конец. Кадет посмотрел на руку высокого подростка и тоже увидел трубку. В других обстоятельствах он бы и вмешиваться не стал, но в этот раз рядом была дама сердца! А это резко меняло дело…
– Стой, ворюга! – потирая плечо, кадет схватился за второй конец трубки. – Я те покажу, как оскорблять мою невесту!
Глаза девушки вспыхнули, щёки налились румянцем: ей так давно хотелось эти слова услышать! И она потупилась взором в землю, потеряв связь с реальностью на некоторое время. Меж тем на ограде монастыря показались два монаха: они тоже собрались прыгать со стены. Еще несколько выскочили из-за поворота.
– А – ха, щаз! – Сысой немедленно оценил всю опасность своего положения и тут же с силой ударил ногой в промежность кадету, не без удовольствия наблюдая при этом, как сжалась от страха молоденькая девушка. Её кавалер от боли согнулся и повалился на землю. – Обожди малость… Вот тока трубку заберу! А ты, кукизка4, смотри мне, ня балуй!
Не без удовольствия он поводил перед её носом своим вытянутым вверх пальцем и довольно усмехнулся. – Не здря видел, как дерется отец! И кой чему научилси… Дажа явонными словами угрожал ентой фифочке!
Еще оставался свободным путь через овраг, а там дом… Именно так и решил бежать свободный сын Солнца, однако ему тут же преградила дорогу коренастая двенадцатилетняя девчонка, выросшая словно из-под земли. Она уперлась в землю ногами и без слов сильно боднула головой его в живот.
Похититель сокровища монахов, не успевший с налету вовремя разглядеть неожиданно возникшую перед ним преграду, был ошеломлен от резанувшей живот боли и перехваченного дыхания. Взбрыкнув ногами в воздухе, как молодой козлик, он упал на спину, перекувыркнулся пару раз и сел на землю, уставившись на неё. Кровь прихлынула к его лицу. – Как? Кака-то дефкя… и посмела? Мене, Сысою?! Да я ей…
Ему было стыдно, что какая-то девчонка оказала такое сопротивление ему, Сысою, да еще и свалила его с ног! Хотя непонятно чем. Не головой же! Он одновременно злился и восхищался ею. Но разум все же победил: показав ей кулак, вскочил на ноги. И вовремя: за ней из оврага показалась голова городового.
Как дикий зверь рыжий подросток быстро оценивал обстановку: слева от него стеной шли монахи, вооруженные дубинками и пьяные. С той же стороны приближался оскорбленный кадет. Справа – городовой, уже свистевший в свой противный свисток, кричал, раскинув руки. – Хватай его, ворюгу! Я ентова паршивца давно приметил, да тока никак прихватить не могу! Но топерича усё, ен у мене загремить как миленькай!
Путь справа и слева был отрезан.
– Хватай яво! У нево наша трубка… – крики монахов разозлили Сысоя. – Ну, и чо? Куды топерича?
Меж тем грозное кольцо продолжало сужаться. Сысой отступал, но не сдавался, шаг за шагом приближаясь к обрыву. Когда же до обрыва утеса оставалось совсем маленько, он зло усмехнулся. – Ну, чо? Хрен тобе, а не Буланко! Да пошли вы все!
– Да на тобе трубку, подавися! – воришка размахнулся, но на махе вперед к городовому не отпустил, а наоборот, изо всех сил на махе назад бросил серебряную трубку в реку с утеса. И довольно усмехнулся. – Ну, чо, получили? И меня вам тожа не достать!
Как и когда появилась эта бредовая идея, рыжий подросток и сам не понял, но она была так органична со всем его поведением, что немедленно овладела всем его существом. К большому удивлению и радости монахов и городового, пойманный с поличным воришка кинулся к краю утеса. Кто-кто, а они-то точно знали, что теперь-то он никуда не денется! Однако, он и на этот раз их удивил, начав спускаться вниз по утесу на руках, пока не достиг выступавшего в сторону реки плоского камня.
– Эй ты, ворюга, вылазь! Один хрен дальше путя нетути! – кричали монахи, радуясь тому, что загнали своего врага в угол.
– Дёржи яво, уйдеть! – не поддавался всеобщему ликованию городовой, уже не однажды столкнувшийся с этим подростком в подобных ситуациях. Хоть он и видел, что на этот раз ему действительно некуда бежать, но внутренний голос говорил почему-то обратное. Он сам не верил в то, что им удастся поймать неуловимого воришку. А с другой стороны он уже жалел, что вот так загнал парня в безвыходное положение. Даже в какой-то момент был готов восхищаться его мужеством и храбростью: сам бы никогда не решился вот так на одних руках спуститься до того камня. Усмехнувшись в усы, прошептал. – Вот, рыжая бестия!
Меж тем Сысой лихорадочно соображал, как ему быть дальше. Когда сползал на руках по камням, не ощущал той высоты, которую увидел сейчас, глянув вниз. Еще никогда ему не приходилось прыгать в таких условиях: ровная стена из камней высотой с два дома свешивалась прямо в воду, не давая
возможности даже зацепиться за что-нибудь. Руки и ноги нервно задрожали. – Всё? Конец? Али сдатьси имя? Тоды прошшай свобода!
– Ну, чо, сынок, отбегалси? – уже жалея его, крикнул городовой. – Давай-ка, милок, подымайси!
Стоило Сысою вновь взглянуть вниз, как волнение вновь охватило его: сердце упало в пятки от одного только вида той высоты, на которой он оказался.
– А вот хрен тобе, а не Сысой! – это кто-то внутри него, неведомый и властный заставил произнести эти слова, выскочившие неожиданно и против его воли. Тот же неизвестный разом отключил весь страх, сдерживающий его действия доселе. К его удивлению, стоило лишь сделать шаг в бездну, глаза только на мгновение закрылись и снова открылись. Ухнув, он прыгнул, раскинув руки как птица, и лишь в конце полёта прижал руки по швам, как солдатик. В ушах свистел воздух, дыхание перехватило, в низу живота предательски защекотало. А ему казалось, что он летит вниз уже целую вечность…
Удар ногами о воду ошеломил и обжег, чуть не разорвав его пополам. Боль в ногах, спине и руках отключила сознание. Сколько времени вот так был без сознания – Сысой и сам не помнил, однако тот же властный голос изнутри, который только что заставил его прыгнуть в реку, потребовал очнуться. Ощутив привычный холод воды и нехватку воздуха, подросток заработал руками и ногами, всплывая наверх…
– Усё, конец парнишке… – тихо сказал отрезвевший монах и перекрестился, зашептав что-то себе под нос. Рядом с ним стоял кадет Гришин и та самая девчонка, остановившая воришку. Гришину уже было стыдно, что он ввязался в эту неприятную историю, конец которой был так ужасен. А еще ему было не по себе потому, что он оказался не на высоте даже перед ней, этой девчонкой, исподтишка наблюдавшей за ним.
– Не-е-е! Ентот рыжай совсем не прост: тово и гляди иде-нидь да появитси… – городовой уже сожалел, что вынудил парнишку прыгнуть в воду с такой высоты, а потому уговаривал себя как мог. Он напряженно всматривался в реку с надеждой все-таки увидеть его живым, невольно восхищаясь его смелым поступком. В какой-то мере даже простил ему то, что тот своровал у монахов их средство доходов. Городовой, положа руку на сердце, никогда не симпатизировал монахам Троицкого монастыря из-за их жадности и обмана прихожан. Именно поэтому он был на стороне подростка, невольно осуществившего его сокровенные мысли. А теперь оставалось только верить…
– Я ж говорил! Вон он! Вон он, рыжая бестия! – обрадованно вскрикнул городовой. Вполне естественно, что он первым и увидел эту рыжую голову, то появлявшуюся над водой, то снова погружавшуюся в реку. И столько в его голосе было восхищения, что все монахи уже с удивлением смотрели, как подросток, к которому они только что испытывали злорадное чувство мести, медленно, но верно плыл к другому берегу. Они улыбались, восхищенно качая головой. Городовой же, довольный уже тем, что оказался прав по поводу этого ненормального подростка, улыбаясь, говорил всем, касаясь их плеча. – Ну, чо? Говорил я вам? Говорил? Не такой он, чтобы…
Меж тем, Сысой, выбрался на другой берег, повернулся к утесу и всем тем, кто наблюдал за ним, хотел что-то крикнуть им, но передумал и просто показал им кулак. Тяжело встал и направился в лес. С тех пор его никто в Верхотурье не видел…
Городовой, довольно поглаживая усы, направился по своим делам, а монахи разбрелись, обсуждая меж собой, как и чем, им заменить поломанную трубку: лишаться совсем такого источника доходов они не собирались…
Гришин никак не мог себе признаться в том, что восхищен поступком врага, а потому с огорчением смотрел на то, как быстро удаляется его противник, которому так и не удалось ответить за его предательский удар в пах. Когда же он повернулся и вспомнил о своей невесте, то неожиданно рядом с ней он увидел ту самую девчонку. Ольга нежно отряхивала ее платье, а сама виновница исподтишка поглядывала на приближающегося кадета. Глаза ее пылали, а на щеках красовался яркий румянец.
– Ну, я пойду! – неожиданно твердо произнесла она и вырвалась из цепких рук старшей сестры: неожиданно встретилась с взглядом Гришина, который завороженно наблюдал за всем происходящим, и отвернулась в сторону. Затем повернулась, глянула смущенно на него своими большими голубыми глазами и побежала.
– Кто это? – тихо произнес он, после того, как девчонка ушла. Он хотел бы сказать. – Кто этот ангел?
Да вовремя опомнился, сообразив, что в этой ситуации задавать такие вопросы неуместно: можно было оскорбить Ольгу и лишиться благорасположения отца.
– Это моя сестра – Агата… – в голосе Ольги он тут же почувствовал то самое огорчение, которого так опасался. Однако, умная молодая женщина не допустила развития событий иначе, произнеся. – Так что вы, Николай, хотели мне сказать?
Это был тот самый спасательный круг, и утопающий Николай Гришин тут же схватился за него…
2.
Начало сентября 1918 года, Верхотурье.
В тот год на Урале лето сильно задержалось, а бабье лето было во сто крат приятнее. Тем большее сожаление у верхотурцев вызвали первые признаки смены погоды.
– Терюха, долго-то ня коди: ишь как погода-та портисса! – отец Иннокентий кричал невысокому молодому монаху, направлявшему своё стадо на ту сторону реки Туры по броду. Сложив обе руки в виде рупора, прокричал своё наставление, перекрестился сам, посмотрев на небо, потом перекрестил самого монаха и пошел в монастырь.
Пожалуй, отец Иннокентий не зря крестился: невесть откуда набежавшие огромные серо-черные тучи клубились где-то на востоке, закрывая восходящее солнце.
Тем временем молодой монах Терентий, взглянув на небо, вздымающееся черно-лиловыми тучами на востоке, ухмыльнулся: он видел, как его наставник перекрестился и его перекрестил, однако ничего в этой пугающей черноте не усмотрел. Гикнув для порядка на коров, которые и без его указки знали дорогу к сочной траве, перешел в брод на ту сторону реки и погрузился в воспоминания о сегодняшнем сне.
– Надо жа чо приснилося… – хмыкнул молодой монах и улыбнулся. Однако, улыбка на его бледном слегка вытянутом лице с жидкой бороденкой, как у козла, получилась жалкая и убогая. К счастью, этого никто не видел, а его внимание всецело было там, в том дивном сне. – Бабы… Да в какой одёжке… Сроду такова не видывал! Так, а на мене кака была одёжка?
Ухмыльнувшись и проглотив нечаянно набежавшую слюну, от своих видений, он разозлился: его воспоминания были прерваны одной из его коров. Собственно в этом ничего особенного не было, просто корова по имени Майка вздумала отделиться от основного стада и пощипать травку там, где ей это нравится. Хоть Терентий и придавался с упоением своим грезам, однако за стадом следил зорко и дисциплину поддерживал строго: как только какая-нибудь коровушка начинала отделяться от стада, так тут же бросал свои размышления и наказывал непутевую. Так было и с Майкой: он огрел ее кнутом и руганулся, показывая всем коровам, кто в их стаде хозяин.
– Хо-зя-ин… Как сладко звучит это слово! – подумал неудавшийся собственник, и тут же вспомнил о своей тайне. Точнее – о тайнике, который обнаружил совсем недавно и случайно: просто та же Майка, отбившись от стада провалилась и застряла в одном из склонов, заросших травой и кустарником. – Топерича и у мене есть место. Буду я ево стерекчи от дурнова глазу!
Терентий оглянулся по сторонам и перекрестился на всякий случай. – Мало ли чо? А могет я и купило5 там буду прятать? Ить поканых-то людишек вокруг видимо-невидимо!