— Пойдем, а?
Кенеку давно надоело.
— Иди, если хочешь. Я еще посижу.
Он обреченно махнул рукой.
Я просидел в харчевне пока не ушли илойцы. Долго бродил потом по городу не находя себе места, и всю ночь не мог заснуть.
Неужели вся моя жизнь пройдет здесь, вот так?
Даже у отца было что-то, а у меня… у меня ничего не осталось.
Отец умер давно. Ушел в очередной поход и не вернулся. Так трудно было в это поверить, я все ждал, думал вдруг вернется… да что ждать? Мать ждала. И долго плакала по ночам, а днем все смотрела в окно. Осунулась на глазах, стала похожа на тень, так и не смогла смириться… Год назад я остался один. Старший и единственный в семье. В наследство — лишь горячая кровь и сплошные долги. Последнее — дом в Хатоге, и тот обещают забрать… А ведь когда-то наш род был едва ли не самым влиятельным… обширные плодородные земли к югу от Осты… но с тех пор, как Микоя стала илойской провинцией, все перевернулось с ног на голову. Не все сумели приспособиться к новой жизни. Отец не смог. Дурная ургашская кровь? Может быть. Многие считали именно так.
Вместе с отцом ушли чудеса из моей жизни. Я даже начал думать, что все это было не правдой, что так не бывает, никаких молний и огненных шариков в ладонях. Детские сказки и детские сны. Просто не может быть правдой. Ургатов я тоже больше не видел. Как-то пытался добраться до Сарасватки, но в степях слишком много орков, а у меня слишком мало людей — почти не осталось теперь, больше нечем им платить… Первое время еще держала память об отце, но потом… надо на что-то жить, кормить семьи… Глупо кого-то винить, я все понимаю.
Только сабля осталась. Напоминанием.
«Будь верен» — написано на ней, пехлеви — далекий парский язык… я прочитал. Но так и не смог понять — кому и чему должен быть верен. Да и я ли? Может быть старый владелец написал что-то для себя. Он-то знал, а мне уже не узнать.
Впрочем, не до глупых вопросов теперь стало.
Для такого как я лишь один путь — бесконечные походы под чужими знаменами. Того же Косака, например, он хорошо платит. Да, пожалуй, получше, чем другие… Едва хватает сводить концы с концами. И больше мне тут надеяться не на что, Микоя — далекая, бедная провинция…
А я так хотел увидеть весь мир, как тот Фален в харчевне. Стоило теперь закрыть глаза, и я видел как сверкают под нестерпимым южным солнцем золотые орлы, как возбужденно трепещут знамена, как ревут слоны и сталь звонко звенит о сталь, ломаясь с яростным визгом. Конечно я хотел этого!
Всю ночь ворочался, не в силах уснуть.
А утром не выдержал, и едва взошло солнце — пошел просить илойского гражданства.
Прямо к проконсулу.
Будь что будет! Хоть простым солдатом в легион. Хоть куда. Лишь бы взяли! Дома мне нечего искать, а там… Будущее вдруг засверкало чудесными огнями, где-то вдалеке, стоит лишь протянуть руку…
Конечно, меня не пустили дальше ворот.
— Куда прешься, скотина! — орал на меня лысый раб с волосатой бородавкой на носу, — господин не может тратить время на таких, как ты. Убирайся!
— Я князь! — изо всех сил старался выпятить грудь и расправить плечи, но впечатление сильно портили дырявые сапоги.
— Да какой ты князь, грязная свинья! Посмотри на себя!
— Я князь! Олианар Райгак!
Меня не пустили, и я готов был провалиться сквозь землю.
И тогда я возненавидел весь Илой. Каждого из них. Этих надменных, спесивых людей в причудливых тогах, властителей мира. Но как же хотел однажды стать одним из них!
И я стану, я верил! Может ли быть иначе?
* * *
Нарка нагнала меня у дверей дома.
— Олинок, ты чего это, а?
Наверно я выглядел не важно, она смотрела на меня прикусив губу.
Маленькая, угловатая, нескладная девчонка… Роинова сестричка. Нарка — лучница. В ней так странно сочетались крепкие, жесткие, по-мужски жилистые руки в белесых шрамах от тетивы и курносый нос, усыпанный смешными веснушками… голубые, ясные, словно весеннее небо глаза, насмешливо и вместе с тем доверчиво глядящие из-под тонких бровей.
Потом мы лежали на сеновале, и сухие травинки привычно кололи шею. Нарка лежала на мне, подтянув под себя локти, терлась щекой, словно кошка, довольно мурлыкая. Я обнимал ее, а рыжие кудряшки щекотали лицо, пахли земляникой и сладким клевером с полей. Я рассказывал про Самат и про слонов, а она терпеливо слушала, заглядывая мне в глаза. Моя Нарка.
— Однажды, я обязательно уеду отсюда, — уверенно говорил я.
— А как же я? — спрашивала она, приподнимаясь, чуть упираясь локтем в мою грудь.
— Ты поедешь со мной.
Конечно, я и не сомневался тогда, рисовал ей чудесные картины, далекие земли… Она не спорила, она тоже не сомневалась. Только в другом.
— Олинок… — шептала она. Ее губы были мягкие и теплые, она грустно гладила меня ладошкой по плечу, и прекрасно знала, что никуда не поедет. Она и не хотела ехать, слоны ей были не нужны. Только я ей был нужен.
А я уже видел, как иду с триумфом по чудесным улицам Илоя.
— Аве, Райгак! — неистово ревет толпа.
Однажды так будет!
Я всем сердцем верил в это.
5. Что будет. Цветы в перестиле
После триумфа будет похмелье.
Я открываю глаза, и первое что вижу — осла. Его бронзовая морда злобно скалится на меня с изголовья кровати, вздернув губу так, что все зубы можно пересчитать, уши прижаты… Да, я дома. Помнится, я сам выбирал эту кровать, здесь еще много всего: серебряная накладка на подлокотнике — сатиры и менады средь виноградных лоз. Сатиры здорово похожи на наших кхаев, только у них еще копыта и маленькие рога, у кхаев я рогов не видел. А менады… менады, наверно, тоже на кого-то похожи, не знаю. Но вот маленький серебряный бюстик вакханки в лохматой шкуре всегда напоминал мне Нарку. Из-за него и купил. Просыпаться рядом…
Тряхнул головой. Ох, голова-то трещит. Кое-как поднялся на ноги.
В атрии было светло. Свет щедро лился сверху, слепя глаза, играя в воде тысячей крошечных бликов. Я подошел, опустился на колени, плеснул в лицо. Лучше не стало. Ладно…
Рядом, прямо на полу, раскатисто храпел Дэнтер, заботливо укрытый одеялом. Это наверно Эдэя принесла, накрыла — умница. Хотя Дэнтер, конечно, обошелся бы и так. До сих пор удивляюсь, как ему удается таскать меня домой после пьянок — я почти вдвое крупнее… упрямый малый.
Зачерпнул еще пригоршню воды — прохладная, чуть сладковатая на вкус… Слуги опасливо косились на меня издалека, и я махнул им, чтоб убирались. Ничего сейчас не хочу. Посидел немного, привалившись к колонне спиной.
Маленькая Юлия серьезно ковыряла что-то в ткацком станке, завязывая, закручивая тонкие нити, сосредоточенно пыхтя и высунув язык. Вот сейчас мать придет, всыплет ей, козявке. На меня Юлия обращала внимание не больше, чем на спящего Дэнтера. Да что там… когда я уходил, ей и года-то не было, а сейчас уже, кажется, три… да… надо чаще бывать дома.
Вот сейчас немного приду в себя…
Эдэя занималась в перестиле цветами. Розы, лилии, ирисы, маки, маргаритки и душистый горошек, который она сама когда-то привезла с родной Корсы, два куста мирта у воды и колонны, увитые плющом — наш дворик благоухал, словно чудесный сад. Она любила проводить здесь время.
Высокая, стройная, даже после рождения троих детей, полногрудая… прекрасное лицо в обрамлении каштановых волос, так и не тронутых сединой, словно время не посмело приблизиться. И все такой же пылающий взгляд. Длинная туника оливкового цвета с тоненьким пояском… Я каждый раз, словно впервые, любовался ею.
Марк сидел рядом с матерью, и что-то серьезно рассказывал ей. Увидев меня — тут же вскочил, одарил пренебрежительным взглядом… Он уже совсем взрослый, мужчина, ему двадцать три, и он совсем не похож на меня — невысокий, темноволосый, тонкие правильные черты лица, скорее похож на мать. Только золотые ургашские глаза достались в наследство. И Марк всем сердцем ненавидел эти глаза, за то, что они так бесстыдно, без всяких сомнений, делали его моим сыном. А он так хотел об этом забыть. Он хотел бы другого отца.
— Проснулся, триумфатор, — Эдэя тепло улыбнулась. Так захотелось подойти и обнять ее…
Не подошел.
— Проснулся.
Марк буркнул что-то неразборчивое сквозь зубы, Эдэя что-то шепнула, покачала головой. Похоже, я помешал им.
— Ты видел, Олин, сколько к тебе посетителей? Они ждут с самого утра у дверей, а ты все спишь. Я попросила прийти их к обеду, но некоторые все равно остались.
Она весело усмехнулась, склонила голову на бок, разглядывая меня.
— Ты стал такой влиятельной фигурой.
Я скривился. Влиятельной фигурой? Может быть стал. Мои солдаты пойдут за мной куда угодно, они верят мне, слишком много побед на моем счету. Солдаты — это сила. После победы над Саматом — я действительно великий влиятельный человек. Вот только мало кому в сенате нравится подобный расклад. Я даже не чужак, даже не варвар — я хуже… Я не вполне человек.
Но пока я грозный бог и добываю Илою победы, одну за одной — они не посмеют смеяться в глаза. Лишь шепотом, за спиной…
Я так устал.
Это не мой дом. За все эти годя он так и не стал моим.
Нет, издалека, из-за моря, все казалось иначе. Всю долгую зиму в Самате я мечтал, как вернусь, переступлю порог, как буду обнимать жену и играть с детьми. Мне казалось — нет счастья больше. Мне казалось — мой дом! Но стоило вернуться… Маленькая Юлия даже не замечает меня, семилетний Луций смотрит с почтением, отстраненно… Эдэя…
Не правильно все вышло.
Эдэя ждала меня за ткацким станком у очага, как и положено хорошей жене. Она знала, что я приду, весь город знал! Когда армия возвращается с победой домой — знают заранее, встречают цветами. На кухне для меня уже готовили обед… Дверь отворилась легко, без скрипа. Эдэя вздрогнула, поднялась мне на встречу и тут же замерла, словно статуя. Такая же бледная.
— Я вернулся! — громко сказал я. Вышло фальшиво.
— Здравствуй, милый, — тихо-тихо шепнула она, почти беззвучно, одними губами.
Потом я пошел искупаться и переодеться с дороги.
Все не так.
Меня всегда манили далекие огни, мерцающие где-то там, на том берегу. Я стремился к ним, лез напролом, не замечая преград, не замечая ничего вокруг. Но стоило пересечь реку, и оказывалось, что огни снова на той стороне…
Уйти, чтобы мечтать вернуться. Вернуться, чтобы стремиться уйти.
— О чем мечтаешь, Лин?
Значит Микоя, степи. Меня хотят сослать с глаз. Они правы, лучше сослать. Я бы и сам уехал с удовольствием — Илой слишком шумный, слишком суетливый, слишком напыщенный город для меня. Уехал бы. Только зря они хотят войны там. Я не умею быть благоразумным. Никогда не умел…
Эдэя… легкая тень тревоги в ее глазах, или мне показалось? Она отвернулась, словно вдруг вспомнив, что занята.
Марк отчетливо скрипнул зубами.
Я помешал… Сейчас уйду.
Аттиан приглашал меня сегодня зайти, поговорить.
Что ж, так и пойду. Вид сейчас как раз подходящий для подобных визитов — помятый, небритый, местами даже заляпан грязью, видимо вчера по дороге извалялся. Пусть знает, с кем имеет дело — с диким варваром. Я могу быть страшен. Пусть видят то, что видеть хотят.
— Олин, — Эдэя догнала меня у двери, — будь осторожен.
До этой минуты я думал — мне нечего бояться, нечем пугать.
* * *
— Мой дорогой друг! — увидев меня, Аттиан воссиял, словно новенький золотой денарий, и дикость мою оценил по достоинству. — Я так рад видеть тебя. Проходи, прошу.
— Ты хотел поговорить?
— Ты не меняешься, Атрокс! — он рассмеялся, разводя руками.
— Не меняюсь, — согласился я.
В доме было прохладно и тихо, Аттиан, как никто другой в Илое, ценил покой. И я безмерно за это ему благодарен, а то голова… Сходу плюхнулся на невысокую кушетку, пододвинул поближе изящный столик — вино, фрукты, тминное печенье на золотом подносе.
— Ты хотел поговорить? — повторил я.
— Хотел.
Он уселся напротив и с интересом разглядывал меня. Есть не хотелось, совсем, до тошноты… но печенье все равно взял, захрустел, отломил маленькую веточку винограда.
— Мы ведь друзья, Атрокс, разве не так? Мы так давно не виделись, я всего лишь хотел побеседовать, послушать о твоих новых победах. Может расскажешь?
— Я их победил, — серьезно кивнул, и на этом закончил. Потом налил сам себе вина, не дожидаясь услужливости рабов, покрутил в руках кубок и выпил залпом. — Прости. Устал после вчерашнего…
— Я вижу!
Аттиан довольно ухмыльнулся, откинулся назад, чуть прищурив глаза.
— Ты великий человек, Атрокс, народ любит тебя.
— Неужели?
Он отмахнулся, сделав вид, что не заметил сарказма.
— Конечно. Ты совершил столько побед — в Самате, в Нипуе, в Филистии, мне не хватит дня, чтобы пересказать все твои заслуги. Подобно великому Сципиону, ты навечно оставил свое имя в истории Илоя, а народ любит победителей. Ты же знаешь…
— Да, я знаю.
Он недоверчиво дернул бровью. Все та же спокойная расслабленная поза, но глаза впиваются цепко, дырявят насквозь.
— Что собираешься делать после окончания срока?
Я небрежно пожал плечами и налил еще вина.
— Да ведь долго еще… Но хочется уехать, знаешь… куда-нибудь в деревню. Шумно у вас тут, беготня, толкотня… Наверно старый я стал, мне бы в тишину, на природу. Устал.
Аттиан чуть прищурился.
— Думаю ты слышал, Атрокс, тебе хотят предложить Микою. Ведь слышал? И я полагаю, сенат проголосует большинством.
Я кивнул.
Да, еще я слышал как в Микое обстоят дела — задержки зерна, налоги собираются с трудом, молодой хатогский князь Петер Косак, сын Рамеля, едва ли не напрямую выказывает неуважение наместнику… Посмел бы он Маэне тогда высказать! Тот бы его быстро свернули в бараний рог. А тут? Не могут? Не хотят? Рано или поздно что-то должно случиться, отношения все напряженней с каждым днем. Я не мог понять только одного — на что надеется Микоя? Либо молодой Косак совсем дурак и не понимает с какой силой связался, либо он задумал что-то такое… или не он? я даже боялся предположить. Илой, при случае, легко сровняет Микою с лицом земли, как сровнял Самат. И камня на камне не оставит. Только здесь будет куда проще.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это был именно ты, Атрокс, — он смотрел на меня и чуть ухмылялся, уголками губ. — Ведь это твоя страна, ты знаешь ее как никто другой. Я думаю, ты можешь навести там порядок?
Порядок? Мороз по коже от таких слов, особенно если правильно понимаешь, что они значат. Будет война. Косак вот-вот окончательно нарвется и мне придется применять силу.
Против своих.
— Мне бы хотелось оставить наконец все это и просто пожить… — я состроил самую несчастную рожу, на какую только был способен. Аттиан рассмеялся.
— Ну, неужели я должен уговаривать тебя? Еще одна маленькая война…
— Война? — натурально удивился я.
— Да, война. Совсем маленькая война. Раз ты все равно будешь там, то неужели откажешься помочь своим землякам. Там, говорят, ваши орки совсем обнаглели.
Он пристально смотрел на меня, ждал. Орки значит? Мне дадут войска, легион или даже два… Значит Аттиан считает войну неизбежной? Действительно войну? И вместе с орками, ну так, за одно… Но почему я? Неужели никто больше не способен справиться с кучкой микойцев, раз Аттиан готов рискнуть и послать меня против своих? Зная, что я могу выкинуть какую-нибудь глупость. А ведь я выкину.
Сложно поверить, но я видел как он волновался сейчас — напряженный взгляд, едва подрагивают кончики пальцев… Я слишком хорошо его знал, чтобы видеть. Странно…
Аттиан ждет. Я не спеша налил еще вина и взял печенье… Вздохнул.
— Конечно! — сказал, почти улыбаясь. — С удовольствием. Как не помочь?
Что-то неуловимо изменилось в его взгляде.
— Я думаю… — Аттиан взял паузу, сверля меня взглядом, — я думаю, пришла пора наконец перебить их всех.
— Всех так всех, — серьезно согласился я, громко, с выражением икнул. Вот значит как? Все еще хуже?