— Интересно, кто владелец этого сада? Ух я ему мягкое место надеру! Как не стыдно так поступать с собственными владениями? Ужас просто! А может…
— Тут давно никто не живет.
Из-за деревьев показалась Мариам. Ветка в её волосах цвела, и её лепестки светились в темноте, оттеняя её бледное лицо.
— Он принадлежал Королеве до того, как Грань короновала её. Она очень любила Сад. Всегда поливала цветы, счищала пылинки с роз и слушала соловьев. Но стоило ей понять, что она здесь главная — и она забросила этот маленький садик.
— Это печально… Зазвездилась эта ваша Королева.
— Тише, она услышит. Она везде, она — серый кардинал этого места и посланник Грани. Говорят, в Ночь, Когда Все Двери Открыты она лично погадает самому потерянному из нас.
Немного помолчав, она добавила:
— Когда ты вырастаешь, некоторые вещи тебе становятся не нужны. Когда ты переезжаешь в новый дом, ты выбрасываешь старые диски, одежду, телефоны, людей… Зачем ей какой-то Сад, если у неё все то, что за стенами? Зачем ей цветы, если она владеет всеми секретами?
— Тогда нужно оживить этот Сад! Давай, помогай, как там тебя? Ветка? Цветок? Золотистая?
— Мелодия.
Мы принялись полоть грядки стричь траву, садить цветы, которые вырастали в мгновение ока. Вскоре Сад действительно ожил и зацвел невиданным буйством красок, будто само воплощение жизни. И птицы вновь запели, и я готова поклясться, что они произносили моё имя. Секунда — и фонтан взвился, окруженный радугой, его брызги стремились к небу и падали в воду, и сквозь них светило радостное солнце.
— А ты и впрямь весна, — восхищенно сказала Мелодия, — Дарящая возрождение и вселяющая надежду. Муза вечного мая. Ты делишься своей юностью, и рядом с тобой кажется, будто все мы целые. Ты достойна занять место Королевы.
— Да не хочу я быть Королевой, — фыркнула я, — Мороки много… Я не люблю власть. Я люблю пирожки с капустой.
— Ласка с тобой ими поделится! Завтра придешь сюда?
— Конечно! Жди меня!
— Хорошо, тогда пока мы прощаемся. И в какой-то степени навсегда, потому что здесь всё сгорает с первыми лучами солнца.
Она помахала мне рукой и скрылась среди деревьев, и приторно-горький аромат сопровождал её, и я еще долго слышала ритмичный стук её каблучков, даже когда проснулась на своей кровати.
— Ненавижу. Просто ненавижу, когда нас будят так рано, — пожаловалась Элис. У неё отрасли непрокрашенные корни волос.
Габриэль, Кларисса, Зои и Клэр синхронно кивнули в знак солидарности.
— А я люблю утро, — рассеянно протянула я, — Последние сгустки сумерек и мир, отраженный в крохотной росинке…
— Да ты больная, — фыркнула Элис.
— Ну конечно, — улыбнулась во все 32 зуба я, — Мы все тут больные.
— А ты — особенно, — хмыкнула Элис.
— И я тоже особенно! — вставила Зои, — Я особый случай.
— Ты хотела сказать, безнадёжный? — заржала Клэр.
Зои кинула кинула в Клэр еду. Точнее, она целилась в неё, но попала Клариссе в очки, а та в долгу не осталась и залепила ей в ответ, задев Габриэль. И понеслась душа в Рай… Потом мы попали в соседний столик. Другой соседний столик из солидарности тоже запыальнул в нас. Правда, потом пришли санитары и утихомирили нас.
— Все равно это даже не съедобно, — брезгливо протянула Элис, ковыряясь в остатках запеканки.
— Хочу сэндвич, — сказала Габриэль, — Сэндвич — это круто. А запеканка — нет.
— А мне нравится, — сказала я.
К нам пододвинул стул парень с блокнотом в зубах.
— Как дела, девчонки? — спросил он, положив блокнот прямо на стол. На одном листочке было детально прорисованное срамное место.
А потом меня осенило: да это же тот парень!
— Ты…
— Тсс, мы не заговариваем об этом днём, — прошептал он, — Меня зовут Блейн, и я непризнанный гений мира изобразительного искусства.
— Да уж вижу, — усмехнулась я, — А меня зовут Элли, я люблю свои кудряшки и рисовать бегемотиков, а ненавижу каши и лживых людей.
— Тогда тебе повезло, я говорю правду, Большеротая Говорливая Дева, — осклабился Блейн.
— Что-то ты сегодня мало говоришь, ты не приболела? — с участием спросила Элис.
— Да ну вас, — насупилась я, — Вот возьму и разозлюсь. Я — опасность, бушующая стихия, ночной кошмар…
Я быстро замолкла, видя, как все застонали от смеха. Мне не было обидно, в кои-то веки. Я была окружена счастливыми людьми. У каждой из нас недоставало какой-то части, поэтому мы дополняли друг друга. Прямо как паззл. Большой счастливый паззл.
====== Согревающая ======
Я стояла посреди ледяного поля, а вдали светились огни города. Он был далеко, но казалось, что близко, надо только руку протянуть. Там вдали была жизнь и праздник, и я даже слышала звуки: голоса счастливых людей, мяуканье кошки, лай собаки, хлопанье крыльев птиц, топот звонких каблучков, плеск наливаемого чая. Сюда даже шел тонкий шлейф аромата свежеиспеченных булочек и корицы. Но здесь было всё мертво, давно мертво и промерзло до самых глубоких недр. И сколько я не буду бежать, я все равно не вырвусь. Город-мираж, неясный, словно отражение в воде, хрупкий, словно паутина. Летают змеи и шумят детишки на плоских крышах. А тут настолько холодно, что дыхание превращается в пар. И опять я не мерзну. Быть может, и эту пустыню я растоплю?
— Не растопишь, — услышала я голос, — Но можешь согреть.
Я стала озираться по сторонам, но никого не увидела.
— Вниз смотри.
Недалеко от меня лежал на спине парень, разведя руки в сторону, и звездное небо отражалось в его серых глазах.
— А представь, что бы было, если бы я смогла всё это растопить? — я легла рядом с ним, — Был бы океан. Бескрайний океан, нежно убаюкивающий своими волнами корабли. В водах резвились бы дельфины и иногда выплывали громадные киты, выпуская фонтаны.
— Тогда ты умрешь, — печально сказал он, — И тут все опять замерзнет. Вместе с кораблями, китами и дельфинами.
— Неужели? Очень жаль. Это место выглядит таким холодным и грустным…
— Это тебе так кажется, потому что ты весна… Ты не привыкла к такой холодной красоте. Просто посмотри на это небо.
Я послушно устремила вхгляд наверх. Россыпь звёзд, упорядоченных в причудливые созвездия, спирали галактик, дальние планеты и сияние на горизонте. Внезапно я почувствовала себя такой крохотной, как муравей.
— Так не бывает, — рассмеялась я.
— Здесь всё бывает, — серьезно сказал он, — Я люблю приходить сюда и лежать. Здесь хотя бы нет прутьев и белых стен.
— Откуда ты? Как тебя зовут? Почему ты такой грустный? А возможность выбраться есть?
— Полегче, муза… Не нападай так сразу. Меня зовут Ворон. Мне Мама дала это имя – так одну Иную зовут, если что. Знаешь, это большая редкость здесь. Дающий имя обретает власть над тем, кому дается имя. Хорошо, что это дано не каждому. Представь, какой бардак бы был?
— Да уж. Поэтому человек любит давать всему названия. Хочет почувствовать хоть какую-то власть, иначе рассыпется на куски.
— Я знаю, что у меня нет власти, но я не рассыпался на куски. Правда, я потерял много воспоминаний, но у этого другая причина.
— Потерял? Почему?
— Я вообще часто теряю вещи, кажущиеся мне незначительными. И после того, как я лишаюсь их, я понимаю, как они драгоценны для меня. Но все, что я могу — это собирать осколки.
— Печально… Воспоминания — это слишком важная вещь, чтобы их терять.
— Но ведь ты потеряла часть своих.
— Вот именно. Поэтому я понимаю, как они важны. Смешные и странные, нелепые и забавные, разрушающие и созидающие, они все важны.
— А Мелодия бы с тобой не согласилась. Она добровольно отдала своё. Не понимаю я её. Я бы предпочел помнить всё, что случилось со мной. даже самое ужасное. даже если это будет причинять мне боль. Такова расплата за то, чтобы быть живым.
Вокруг становилось теплее. И лёд стал подтаивать.
— Рядом с тобой я чувствую себя живым, — нежно сказал Ворон, — Ты и впрямь Поступь, муза весны. Ты — моя долгожданная оттепель. Наконец-то я тебя нашёл.
— Скорее, это я тебя нашла, — хихикнула я.
— Ты ещё пока не умеешь проникать в сны. Это я тебя сюда пригласил.
Он чуть приподнялся на локтях и посмотрел на меня. Сколько могли рассказать эти серые глаза, окаймленные темными кругами? Казалось, тысячи вселенных зарождается и умирает в них.
— Но пора нам прощаться. Скоро рассвет. Тебе пора к Халатам, а мне — в свою Клетку.
— Мы ещё встретимся? — с надеждой спросила я.
— Конечно, — сказал он, чуть улыбаясь, — Мои двери всегда открыты для тебя.
Все начало таять и кружиться. Перед тем, как всё исчезло, я успела закричать:
— Меня зовут Элли! Запомнишь, Ворон?
— Ну ты и соня, конечно, с ума сойти, — услышала я над ухом.
В лицо мне медсестра бесцеремонном тыкала градусником, мрачная, как грозовая туча. Вся в карандашах и блокнотах — видимо, новенькая, сразу после университета.
— Она ещё и храпела, — пожаловалась Мариам, — Тоже мне, нежная леди.
— Да, я такая, — довольно произнесла я, сунув градусник подмышку, — Женственная, нежная и прекрасная. А если есть какие-то претензии — поговори с моим ботинком, летящим тебе прямо в рожу.
Мариам и Габриэль захрюкали от смеха, а медсестра нахмурилась.
— Будьте серьезней, мисс. У вас довольно серьезные проблемы с ментальным здоровьем, чреватые осложнениями и многочисленными реабилитационными центрами.
— Я сама серьёзность, — я села в позу лотоса и попыталась сделать максимально серьезную мину, на которую только была способна.
— Перестаньте издеваться, — жалобно попросила медсестра.
— Вы тоже, — фыркнула я.
— Ты похожа на хомячка, Элли, — пискнула Габриэль.
— А по мне, так на крокодила, — проворчала Элис.
Затем мы ели в столовой. Были панкейки с мизерным количеством сиропа и мутный кофе со сливками. Опять мы дрались едой, и опять нас разнимали санитары.
После завтрака мы бесились в общем зале. Кто-то вышивал, кто-то лежал прямо на пушистом ковре, мальчишки играли в солдатиков, группа самых старших на вид подростков сидела за круглым столиком и рисовала. Девочки рисовали расчлененные трупы, а Блейн с каким-то долговязым парнем рисовали срамные части. Точнее, рисовал Блейн, а парень ему помогал.
А затем произошло кое-что знаменательное, по словам пациентов: нам включили телевизор. Телевизор был крохотным, установленным чуть ли не под потолком, всего с двумя каналами, да и показывал он с перебоями, но посетители столпились вокруг него и уставились, как заколдованные. Просмотр телевизора всегда был праздником, потому что это редко удавалась. Я пожала плечами и втиснулась между Блейном и его другом. Как раз шел «Шаман кинг». Когда шла начальная песня, все нестройным хором подпевали.
— Делать-то всё равно нечего, — шепнул мне Блейн, — Больничная жизнь небогата событиями. Поэтому тут радуются мелочам. Да и многие тут из бедных многодетных семей, которые не могут себе позволить новейшие технологии. У Ромео, например, 3 пары ботинок на всю семью. И живут они в трейлере.
— Ты сама деликатность, Блейн, — прошипел, по всей видимости, Ромео.
— Ромео? В честь шекпировского, что ли? — фыркнула я.
— Он самый, — кивнул Ромео, — Мои родители тащатся от подобного. Какого было их разочарование, когда они узнали, что их сын без чести и романтики!
— Какого было разочарование моих родителей, когда они узнали, что их дочь — гиперактивная, маниакальная, легкомысленная и неусидчивая девчонка! — в тон ему ответила я.
— Эй, я одна тут лажу с родителями? — спросила одна из девочек, рисовавших трупы.
— Не одна, — прошептала вышивающая девочка.
Худеньких очкарик согласно кивнул.
Но на нас тут же зашикали.
— Перестаньте, вы мешаете смотреть!
— Ты тут вопишь громче всех!
— Че сказал?!
У меня на глазах чуть не завязалась драка, но Блейн прикрикнул на защинщиков, и те сконфуженно втянули голову в плечи.
Мы мирно досмотрели серию, а потом санитары выключили и мы снова разошлись по своим уголкам.
— У вас весело, — сказала смуглая девушка с каре, — Жаль, я только дневной станционар. Так бы была частью вашего коллектива.
— Не жаль, — строго сказала одна из девушек-художниц, — Тут режим похуже, чем в армии. Нечего тебе тут делать, лучше выздоравливай поскорее и сваливай из этой дыры.
Позже ко мне пришел Пепе.
Пепе — лет 12-ти, весь худенький, с легким пушком усиков, одежда в заплатках, всегда одет не по погоде. В его семье 5 детей. Мама толстенькая и любит кричать и острую пищу, у папы золотой зуб и тяжелая рука.
— Йоу, че, как? Голоса в голове убивать не приказывают? Отражение не пытается тебя убить? Какашками в медсестер не кидаешься? Гигантские осьминоги под кроватью не живут?
— Как они могут жить под кроватью, если они гигантские?
— Ага, значит, остальное тебя не смутило? Ну всё ясно с тобой, псих.
— Ыыыы! — я высунула язык и состроила безумную рожицу, и Пепе покатился со смеху.
— По тебе психушка плачет.
— Она сказала, что я ненормальная и чтобы я забирала все деньги и уходила.
— Смешно. Ты такая веселая, что я тебе не верю.
— Ой, да всё хорошо. Ну что за стереотипы такие о психически больным? Че ваще за дискриминация такая?
— Надо же, какие слова ты выучила, — присвистнул Пепе.
— А то!
— Напоминаю, что тебя нашли, когда ты пыталась суициднуться.
— Да ладно!
— Че «да ладно»? Только попробуй не выйти, я сам тебя убью. Ты непременно должна затусить с нами. Тусовки без тебя тухлые какие-то. Тони, как обычно, накидается, и начнет приставать к Жасмин, а та его колошматит, как рестлер.
— Да прям уж! А Тони сам нарывается. Если знаешь, что башню сносит, когда напиваешься, зачем напиваться? Вообще не люблю пьяных людей, пугают они меня. Лора говорит, что они смешные. Ну, они иногда бред несут и смешно качаются, но в обычно они невыносимо противные! А Луччи говорит, что они привлекательные. Вот как привлекательным может быть блюющий человек со стеклянным взглядом? А Жасмин пора перестать водиться с такими. Все время говорит, что они её бесят, но все равно продолжает с ними ходить.
— Да вот и я о том же.
— А ты придешь через неделю? Не забудь прихватить моего любимого слоника! А Ларри когда придет? И Джена? Ой, а Джена закончила мне мишку вязать? Это так мило было бы с её стороны. Пусть тоже придет и принесет. Я тогда надену свой любимый свитер с ромбиками. Правда, девчонки его отобрали, но ничего, я тихонько утащу. Или упрошу. Ты же знаешь, как я умею упрашивать. Ой, а ты помнишь, как я Усатого упрашивала? Как я его достала тогда!
— Я не знаю, смогу ли я придти на следущей неделе.
— А когда сможешь?
— Не знаю. У меня проблемы пока. Занят сильно, ты же понимаешь, тесты, все дела.
— Ох уж эти тесты! У меня история не идет вообще, а психологию я понимаю! Может, мне на психолога пойти учиться? А вот с языками проблема. Ну зачем мне испанский, если я не собираюсь жить в Испании? И я всегда так долго к ним готовлюсь! Ну почему надо так много учить?!
— Мне пора. Надо матери помочь.
Не дав мне ответить, он встал и ушел, а я смотрела ему в след с застрявшими в гортани словами. Он левую ногу чуть скашивал влево. На нем были клетчатые шортики и синяя футболка-«летучая мышь».
Скрипели качели, лениво раскачиваясь посреди выгоревшей травы. Облупилась краска, покосились столбы. На них сидел худенький мальчишка, одетый пальто, будто прямиком из зимы. Его светлые волосы были взлохмачены.
Я подошла к качелям. Казалось, парень даже не заметил меня.
— Тут занято, — тихо сказал он.
— Кем?
— Ей.
— Но тут никого нет…
— Ты просто её не видишь. Вечно ты не тех видишь.
— А кого я вижу?
— Пустота чуть правее.
— Хочешь сказать, ты — пустота?
— Что ещё за «ты»? Здесь никого нет.
— Тогда с кем я разговариваю?
— С тульпой, походу. Рехнулась тут совсем от скуки и одиночества.
— Но я не одинока…