Мы пошли с Нелли в служебный туалет, который служил курилкой, беседкой, местом для свиданий — для чего угодно, в общем, но не для справления нужны. Медперсонал ходил в туалет на другом крыле, потому что в этом всё было раздолбанно, прокуренно и воняло так, что можно было задохнуться.
— Что такое?
Нелли устроилась на подоконник. Её трясло от смеха. Проницательностью она не отличалась.
— Нелли, меня постоянно преследует такое чувство, будто тебе что-то угрожает, — сказала я.
Она резко побледнела.
— Это всё началось с Кларриссы. А может, с белого платка. А может, и с того, и с другого. Хотя, всё-таки с Клариссы.
— Ты можешь говорить по существу или нет?!
— Просто я заразилась от неё гриппом. Горло очень болит. Даже говорить больно.
— Поэтому ты пропустила завтрак?
— Да. Не перебивай меня. Короче, потом у меня начался насморк, и я нашла платок. Белоснежный такой, даже жалко было его пачкать. Но я всё-таки высморкалась в него и спрятала в шкаф. А ночью я увидела свою смерть. Утром платок исчез.
— Ты… что?!
— Увидела свою смерть. Ты дрыхла, как убитая, а я побежала к мальчикам. Когда в палате двое Знающих, я скорее побегу туда, чем обращусь к тебе, уж извини.
Да. Точно. Знающие, прозвища, Грань, Иные. Я что-то слышала об этом, но мне такая жизнь казалась далекой и недоступной. Я не была её частью. Пока.
— Королева предложила мне выбор. Уйти с ней или остаться. Вырваться или умереть. Я предпочла второе. Вечность думает, что из-за Королевы я умру. Что если бы не она, то не было бы никакой опасности. Быть может, это и так. Но она предложила выбор. Она не хотела моей смерти. Но, когда дело касается меня, Вечность не отличается рациональностью.
— Почему же ты предпочла умереть? Если верить рассказам этих… Иных, то Грань — это хорошо.
— Не совсем. За всё платят. Королеве пришлось отречься от всего, что любила, чтобы стать серым кардиналом больницы. Я не хочу быть частью Грани. Не моё это…
Она подобрала окурок, повертела его в руках и бросила. На стене зарябили надписи. Я снова почувствовала сладковатый запах.
— Зато её частью можешь стать ты, — повернулась она ко мне. — Ты Буревестник, я это при первой встрече поняла. В какой-то степени ты Джонатан Ливингстон, чайка-мечтатель. И в какой-то степени ты несёшь на крыльях шторм. Нет, это не будущее, это настоящее: просто ты, пролетая над морем, видишь, как вдали рождаются гигантские волны, и летишь оповещать моряков и жителей берега. Но можешь ли ты что-нибудь изменить? В конечном счёте, у каждого из нас есть выбор.
— Только верный ли он? — спросила я.
— Для меня верно лишь остаться. Я не смогу быть частью Грани. Она плохо на меня действует.
Нелли грустно улыбнулась.
— Вечность меня обычно называет Травницей. Я ещё летом готовила вкусный чай. И цикорий таскала. Весело было… Уже не посидим так. Ты меня подмени, ладно?
Она рассмеялась. И с каждым смешком она разбивала моё сердце. Один смешок — один осколок.
====== Серебряный снег ======
Эта зима была не холодной, но мокрой. Тем не менее остальные носили шарфы, шапки, свитера, сапоги чуть ли не до колен. То была скорее дань приватной моде, чем цель утеплиться. Я ходила в майке и шортах, а когда становилось слишком холодно, то накидывала на плечи кожанную курту, и потому меня за глаза называли ведьмой. Но признавали, что рядом со мной почему-то теплее.
Мы несколько раз убегали из больницы посреди ночи и гурьбой бежали по направлению к заброшенному зданию, забирались на последний этаж, располагались на остатках крыши и пели под гитару или укулеле. Мы — то есть Брайан, Блейн, Ромео, Нелли, Кларисса и Мариам. Последняя сетовала на то, что она только на дневном стационаре и не может ночевать с нами. Ромео говорил, что нечего ей здесь делать. Брайан мрачно кивал, погружаясь в воспоминания о Клетке.
Потом мы возращались, принося запахи дыма, сухих листьев и тёплой земли, ложились спать, каждый видя свой сон. И если как следует сосредоточиться, то можно было почувствовать, кому что снилось. Кларисса рассыпалась, и с каждой ночью какую-то её часть уносило ветром. Или то был жуткий водоворот? В любом случае, то место, куда она попадала каждую ночь, было нехорошим, и она рвалась оттуда, но безуспешно. Вокруг Брайана сгущалась тьма. Она струилась по его венам и артериям, текла из него подобно чёрному дыму и слизи, наполняя палату враждебными тенями. А у изголовья кровати Ромео сидел тёмный силуэт, и что-то в нём было от самого Ромео.
И только у кровати Блейна сгущался космос, переливаясь тысячью оттенков, сверкая звёздами и галактиками. Это его звёздный плащ и звёздная постель, и только там он чувствует себя кем-то.
Вечером мы ходили на крышу. Иногда к нам присоединялись компании, иногда мы присоединялись к ним. Танцевали, прыгали, скакали, бесились, танцевали, гонялись друг за дружкой, рисовали на двери и стенках вокруг красками, сидели на краю, свесив ноги, и встречали закат. Кларисса лежала сзади и сморкалась в платочек, Ромео предлагал ей лечебный чай, а она всегда отказывалась, Нелли и Блейн обнимались в сторонке, Брайан сидел в одиночестве и о чём-то думал. В те минуты он был похож на нахохлившегося воронёнка.
— Есть такая народная песенка в Исландии, — сказала я ему в одну из таких посиделок. — О вороне, которому зимой нечего было есть, и он замерзал.
— Исландцы, как всегда, поражают высокой концентрацией позитива в творчестве, — невесело усмехнулся Брайан. — Одна сказка об утопившейся великанше чего стоит.
Я включила примус, забрав травяной чай у Ромео.
— Ты чего такой невеселый? — спросила я.
— Прислушайся к ощущениям, — посоветовал Брайан. — Ты же чувствуешь торнадо и землетрясения.
Я расслабилась, закрыла глаза. И чуть не обмерла: вокруг него настолько сгущена тьма, что даже если закрыть все двери и окна в комнате и занавесить шторами, то всё равно будет светлее. И на самом дне притаился нечеловеческий страх.
— Как мне это надоело, — пробормотал Брайан. — Это когда-нибудь закончится? Мне иногда кажется, что я и не жил вовсе. И правда, чернокрылый Ворон.
— Что, надежды на спасенье нет? — спросила я.
— Ну, разве что если кто-нибудь согласится разбить своё сердце за меня, — мрачно улыбнулся Брайан. — Кто-то, с кем я связан всю жизнь. Кто-то, кто посылает мне хорошие сны.
— Ну надо же, — хмыкнула я. — То один болезнь соглашается разделить с возлюбленной, то другая разбивает за него своё сердце. Любить вас нормально не учили?
— Не знаю, — буркнул Брайан. — Думаешь, мне самому хочется, чтобы за меня умирали?
Он лёг рядом с Блейном, дав понять, что не намерен продолжать этот разговор. На его место села девушка с розовыми волосами.
— А ты у нас кто? — проворчала я.
— Радуга, — улыбнулась девушка. — Мои глаза меняют цвет в зависимости от настроения. Видишь, какие у меня сейчас?
— Зелёные.
— Это значит, что я спокойна. Когда я зла, они чернеют. Когда мне грустно, они становятся синими. А при страсти — красными.
Я чуть не подавилась чаем. Она ехидно на меня посмотрела.
— Это не очень удобно, знаешь ли. Люди всегда видят меня насквозь.
— Сомневаюсь, что они видят изменение цвета твоих глаз. Иначе давно бы сдали тебя на опыты.
— Они чувствуют изменения моего настроения. А вот мои глаза для них всегда серые… Только ты их видишь. Я у многих спрашивала.
— Здорово…
Мы замолчали. Она смотрела вверх, на перламутровое небо, а я вниз, за сады без листьев и цветов, пожухлую траву, припорошённую снегом. Белые хлопья падали вниз, плавно кружась и оседая на мои волосы и руки. Сзади кашляли Нелли, Кларисса и Блейн. У Нелли был надрывный, лающий кашель, она задыхалась, и в тот момент, когда я повернулась, чтобы предложить помощь, на её платке показались пятна крови.
— Да ты вся горишь, Нелли, — ужаснулась темнокожая девушка. — Быстро в инфекционку.
— Всё в порядке, — просипела Нелли.
Блейн молча подхватил её на руки и побежал вниз. На лестничном проёме мы столкнулись с санитарами. Те молча потащили Нелли в инфекционную палату. Врач в очках остановила Блейна и Клариссу и осмотрела их горло, измерила им температуру и отправила их вслед за Нелли. Мы с Ромео испуганно переглянулись.
— Что теперь будет? — едва шевелящимися губами спросила я.
— Не знаю, — прошептал Ромео. — Но кто-то из них уже не вернётся.
Я почувствовала клокочущую ярость.
— Это всё Кларисса виновата, — процедила я. — Халаты тоже хороши. Как они могли впустить больную сюда?!
— Может, проглядели, — рассеянно отозвался Ромео. — Ласка вообще очень лояльная. Нас до сих пор с побегами не поймали частично благодаря ней. Ладно, не кисни. Пошли в палату.
— Как я могу вернуться в палату?! — вспылила я. — Она же умрёт! Как я могу это допустить?!
— Это её выбор, — сказал Ромео. — Я уважаю чужой выбор. Потому я сейчас вернусь в свою палату и буду ждать начала ужина. И тебе предлагаю сделать то же самое.
Я решила подсмотреть. Окна палат инфекционного отделения выходят на внутренний дворик. Дождавшись, когда Ромео отвлечётся на разговор с девочками, я улизнула в сад.
Снег медленно падал крупными хлопьями, грозя заполнить собой всё. Я задрала голову. Потемневшее пустое небо, тянущиеся к нему стены, чёрные ветки деревьев, одетые в снег, словно в фольгу. И чёрные провалы окон. В одном из них показался Вечность. Он смотрел на меня, прислонив ладонь к стеклу. Расстояние между нами было достаточно большим, но я видела отчаяние в его глазах. То был первый и последний раз, когда я видела его таким.
— Говорят, что между людьми, встретившими первый снег, останется связь на всю жизнь.
Я попыталась оглянуться, но тот же голос меня остановил:
— Не оглядывайся. Я исчезну.
— Получается, у меня связь как минимум с сотней людей?
— С тобой так сложно…
Я поёжилась от холода. Голые плечи целовали снежинки.
— Скажи ещё что-нибудь… тёплое. Я так хочу весну.
— Попадёшь на восьмую — станешь королевой.
— Тогда мне придётся поседеть и пожертвовать родителями. Алисе и не снилось.
— О, Алисе очень даже снилось!
— Мы говорим о разных Алисах…
Незнакомец рассмеялся.
— Не кисни, Буревестник. Всё наладится, и весна придет. Но вот близко к воде не летай. Перья намокнут. Икару и не снилось!
====== Зелёная песня ======
— Здравствуйте, дети. Как многие из вас знают, меня зовут Ян Силарио. Помимо психотерапии я занимаюсь искусством.
Брайан зевает. Ромео внимательно смотрит, грозя прожечь в бедняге дыру. Девушка с разноцветными глазами, которую звали Мелисса, жевала с полусонным видом. Девочка рядом со мной пыталась съесть свои волосы. Мальчик за мной отбивал ритм пальцами.
— Искусство обладает целительной силой. Оно заставляет обнажить твою душу, исследует её до самых тёмных уголков, придаёт сил жить дальше. В своё время я спасался в своих картинах.
Девочка передо мной спит, положив голову на парту. У неё почти серые волосы со множеством заколок. Она громко храпит, и это здорово мешает.
— Также искусство может служить средством самовыражения. Вы слышали о таком явлении, как арт-терапия?
Те, кто слушают, дружно мотают головами.
— Выплесните свои эмоции на кусок бумаги. Слепите своё внутреннее я из пластилина. Сшейте его, сделайте. Вы можете задействовать любые материалы. Вы абсолютно свободны.
Мы приступили к работе.
— Всегда ненавидел уроки искусства, — шепнул мне Ромео. — Не умею я работать руками.
— А у меня проблемы с визуализацией. — Я внутренне напряглась. — Всё расплывается. И в голове, и когда я рисую или пишу.
— Дисграфия, что ли? — приподнял бровь Ромео.
— Не знаю. Мне трудно сосредоточиться. Даже в средней школе я никак не могла научиться нормально писать и читать. Иногда буквы забывала. Поэтому я так ужасно учусь.
— А у тебя это с рождения?
— Не знаю. Мне говорили, что в начальной школе я была драчливая и несколько раз попадала в больницу. Но я мало что помню оттуда.
Ромео открыл рот, чтобы ответить мне, но вдруг послышался дикий визг:
— ЭТО ЧТО ТАКОЕ?!
Это была та самая спящая девочка. Она показывала руками в рисунок Брайана. Мы с Ромео бросились к ним.
— Что случилось? — спросила я у своего друга. — Чего она испугалась?
— Я просто рисовал свои сны, — буркнул Брайан.
Я посмотрела на листок. На нём был изображён тёмный тоннель, грязная вода с бурым оттенком и какие-то уродливые твари, выползающие из щелей. Они смотрели своими пустыми, ничего не выражающими глазами, виляли своими голыми хвостами, а их кожа была сморщенной, белой и наполовину гнилой. Они скалились и грозились выбраться из рисунка. И на секунду мне показалось, что одна из них прыгнула на меня.
— Что это такое вы нарисовали, мистер…
Над рисунком склонился психотерапевт, с интересом его изучая.
— Просто Брайан. Это мои сны.
— И где происходит действие?
— В канализационном тоннеле.
— А ужасные монстры тогда кто? Работники?
— Не знаю.
— Это связано с каким-нибудь событием? Когда они вообще начали вам сниться?
— Сколько себя помню.
Психотерапевт озадаченно на него посмотрел.
— Может, предпосылкой к ним послужило какое-нибудь трагическое проишествие? Может, вы заблудились там?
— Возможно.
— Посмотрите на мою скульптуру, мистер Силарио, — вмешалась Мелисса. — Это танцующий дельфин!
— Очень красиво, мисс. Он что-нибудь значит?
— Да! Когда я была маленькой, я ездила в дельфинарий в соседнем городе! И мне очень понравилось! Это моё самое счастливое воспоминание. Дельфины такие милые! Я хотела быть дельфином.
— Это очень хорошее воспоминание. Подольше сохраните его в себе, оно согреет вас в холодные дни.
— Ах, какие прекрасные слова, мистер Силарио!
Ромео скептически фыркнул:
— Я поражаюсь просто. Говорит очевидные вещи с таким умным видом, будто открыл непостижимую тайну. А главное, на это ведутся!
— Ревнушь? — усмехнулась я.
— Вот ещё, — со злостью сказал Ромео. — Просто мне совершенно не хочется заниматься этими порисульками. Зачем это вообще надо?
— Может помочь, — сказала я.
Ромео вздохнул и принялся шить. Все вокруг чем-то занимались, мастерили, рисовали, бросались друг в друга пластилином, смеялись, показывали друг другу свои творения, и я почувствовала уже с детства знакомую обиду. И одиночество. Как будто я законсервировалась в возрасте одиннадцатилетней девочки.
— Апчхи! Как же сопли достали. И горло болит, как будто в нём мои соседи ремонт затеяли! — Девочка с короткими кудрявыми волосами и торчащими ресницами села рядом со мной.
— Элиза? — удивилась я. — Ты опять здесь? А как же санаторий?
— Накрылся санаторий! Дорого, блин. Чё грустишь?
Она взяла кисточку и принялась что-то рисовать.
— Ой, из меня энергия так и прёт! Конечно, из меня всегда она прёт, но на этот раз особенно прёт! Прямо прёт!
— Рада.
— Чё не рисуешь? Это легко. Давай!
Она вложила кисточку мне в ладонь и принялась водить моей рукой.
— Давай, чё ты хочешь нарисовать?
— Не знаю… Может, чайку?
— Ой! Это так скучно. Давай лучше осьминога нарисуем.
Она принялась мазюкать. Через минуту листок украшал розовый осьминог в тёмных очках в виде звездочек, который играл на барабанах.
— Класс, да? — улыбнулась она. — Ну, скажи класс!
— Я тут подумала… Интересно, если бы тут был Блейн, то какое лицо было бы у художника, увидь он его «шедевры»?
— Блейн — это тот смешной мальчик, рисующий промежности? Ой, он такой милый, он и меня нарисовал и бегал потом за мной. Такой милашечка! Цветы ещё дарил, которые с куста сорвал, а заливал, типа он их контрабандой достал!
Мне сделалось грустно. Интересно, как там Блейн?
Элиза продолжала болтать, потом достала пакетик с картошкой фри и соусом, принялась жевать и параллельно объяснять психотерапевту глубинный смысл этого рисунка. Я встала, оперевшись о стол, и продефилировала к выходу. Поймала на себе взгляд Ромео. Покачала головой.