— О, прошу вас, дорогой кузен, расскажите! — взмолилась Габриэль.
— О чем лопочите? — спросил Сальве.
— Хотите пример? — спросил американец, вытирая губы салфеткой. — Хорошо. Суеверия уходят корнями в древность, дорогие родственники. К примеру, те, что связаны с повешенными. Вы, наверное, знаете эти легенды? «Свечи мертвеца», корень мандрагоры, растущий из семени повешенных мужчин, «веревки дьявола»?
Аароны закивали. Сальве фыркнул и сказал:
— Однажды мой кок протащил на корабль такую веревку. Утащил с эшафота, больной сукин сын.
— Хотел покрошить вам в суп? — невинно спросила Габриэль. Альфред и Лютер засмеялись.
— Пес его знает, чего он хотел, — фыркнул капитан.
— Так вот, — продолжил американец. — Все части тела повешенного и даже его вещи считаются сурово магическими. Оттого было крайне забавно наблюдать за поведением толпы зевак, всегда в обилии сбегающихся поглазеть на то, как мы вешаем очередного нигера.
— А за что вы их вешали? — спросила Габриэль.
— Всегда разные проступки. Побег чаще всего. Иногда за то, что нигер не снял шляпу, проходя мимо белого человека.
— И все? — удивленно спросил Лютер. — Не слишком то и суровое преступление.
— Нигер всегда должен знать свое место, парень, — холодно ответил американец. — Их все время нужно держать в узде, иначе начинают наглеть. Но не об этом речь. А речь о том, дорогие родственники, что, едва табуретка вылетает из-под грязных ног нигера и тот начинает хрипеть и задыхаться, толпа бросается на него с ножами и ножницами и начинает кромсать на куски. Иногда эти сукины дети обрезают веревку и приходится порезанного нигера перевешивать. Без ступней, носов, ушей, пальцев, иногда и член отрезают. Нигер вопит, бьётся, а ты пытаешься натянуть петлю ему на голову и кое-как вздернуть… Грязное дело. Поэтому умные палачи привязывают к ногам висельников мешки с песком.
— Зачем? — спросила Габриэль, глядя круглыми, как блюдца, глазами на американца. Рассказ явно не оставил ее равнодушной.
— Чтобы шея сразу сломалась и не пришлось перевешивать, — американец хмыкнул, отпил немного вина и продолжил: — правда, часто вес мешка слишком велик и головы просто отрываются. А иногда и отлетают ко всем чертям. Мия, ты почему не ешь?
— Я… Я не голодна, дядя, — болезненно ответила девушка.
— О, бедняжке испортили аппетит! — воскликнула Габриэль. — Право, не лучшая тема для разговоров за обедом. Прости, милая, что я задала эти несчастные вопросы.
— Ничего страшного.
— И вы не могли остановить толпу? — спросил Альфред. — Не знаю, выстрелом в воздух? Обычно это отрезвляет горючие головы.
— А мы не стреляли, — зловеще улыбнулся американец. — Не стреляли, потому что в первых рядах толпы всегда были слуги богатых американцев. Джентльмены Нового Света, видите ли, предпочитают не марать руки.
— Мое мнение? Это варварство, — ухмыльнулся Альфред. — Без власти Ее Величества бывшие колонии совсем лишились морального облика.
— Давайте не обсуждать политику за столом! — резко вмешалась Габриэль. — У нас тут острые приборы возле тарелочек. А то, чего доброго, положат в родовой склеп не только старика, но и кого-нибудь из нас.
— Как скажешь, сестренка, — поднял руки Альфред. — Как скажешь.
— Так, — сказал американец, отодвигая пустую тарелку. — Читка завещания состоится через два с половиной часа. Мы все занятые люди: давайте быстрее покончим с этим делом и вернемся к ежедневным хлопотам.
Спустя два часа после обеда Аароны потихоньку собирались в широком зале, за черным дубовым столом, в ожидании оглашения завещания. Альфред и Габриэль пришли первыми и расслабленно обсуждали погоду на ближайшие дни. Лютер, молодой лорд и композитор, не спешил на собрание и, долго не решаясь, все-таки заставил себя посмотреть на мертвого деда. Роскошный черный гроб с подбивкой из алого шелка стоял в небольшом зале с занавешенными окнами, некогда служившем еще одной гостевой. Стояла духота, капли дождя барабанили по стеклу, пахло увядающими цветами и бальзамирующей жидкостью.
Мия не захотела смотреть на мертвого, потому Лютер пошел один, готовя свою душу и разум к печальному зрелищу. Редкий человек может увидеть мертвеца и остаться равнодушным. Как бы мы себя ни успокаивали, взгляд в лицо смерти всегда рождает в душе липкий страх, бередит потаенную горечь и сожаления. Лютер подошел к гробу и опустил хмурый взгляд на покойника. По спине пробежали мурашки.
Роскошный черный фрак и белое жабо казались идеально выстиранными, сморщенные посеревшие руки сложены на груди, длинные седые волосы, завязанные в конский хвост, аккуратно уложены. Но вот лица не было. Вместо иссеченного морщинами-каньонами лица старика, вместо впалых щек и иссохших губ на Лютера смотрела белая фарфоровая маска. Нарисованные брови и губы внушали необъяснимое чувство отвращения.
Ведомый необъяснимым порывом Лютер коснулся сморщенной руки покойника, пытаясь нащупать пульс. Но его не было. Рука казалась сухой, шершавой и холодной. Пальцы грубые короткие. Лютер хмыкнул, поджав губы.
— Жуткое зрелище, да?
Лютер едва не подпрыгнул и, резко обернувшись, испуганно уставился на мистера Харпера.
— Господи, нельзя так подкрадываться, — судорожно вздохнул Лютер, пожимая руку аристократу.
— Мы не представились за обедом. Харпер Аарон, — улыбаясь, представился тот. — Управитель американских мануфактур нашей семьи. Вы, я так полагаю, юный композитор? Старик обожал музыку, — ухмыльнулся американец, подходя к гробу. — Вы бы с ним поладили.
— Наверное, — пожал плечами молодой лорд. — Так это вы опекун Мии?
— Да, бедная девочка лишилась родителей полгода назад. Пришлось взять ее на попечение, — Харпер вдруг ожесточился и бросил на покойника холодный, осуждающий взгляд. — Старый хрыч не дал ни цента на похороны собственного сына и его жены, будто для него их и вовсе не существовало.
— Почему на нем маска?
— Грустная история. Главная причина его затворничества и всех этих… Возмутительных сплетен.
— Расскажете? Пока есть время?
Харпер пожал плечами и, опустив взгляд на фарфоровую маску, заговорил:
— Старик Йоханес был знаменитым путешественником. Провел почти всю жизнь в Индии, Африке, свел много полезных знакомств с колониальным правительством и сенаторами Соединенных Штатов. Говорят, однажды на его корабль напали турки и в пылу схватки рубанули саблей по лицу. Рана загнила и обезобразила его, но Йоханес выжил. Говорят, я не уверен, но говорят: эту маску ему сделал в Индии один йог с помощью Сатаны. Бред, но маска и впрямь выглядит жутко, да?
— Не то слово, — кивнул Лютер.
— Да, не то слово. А теперь дело турков завершило время. Еще одно напоминание о том, что все мы смертны, — грустно добавил американец. — Знаешь, я терпеть не мог старика. Да и он меня недолюбливал. Ему не нравились мои взгляды на управление предприятиями.
— И в чем были претензии?
— В том, что он не капиталист, — фыркнул американец. — Старый болван, да упокой Господь его душу, не понимал, как нужно вести себя с чернью, особенно когда та устраивает стачки. Его предок, Хуарес Аарон, был куда более предприимчив и рассудителен, если верить обрывкам историй.
— Его предок?
— Да, тот, кто выстроил этот замок. Неужели вы о нем ничего не знаете?
— Ну, — смутился Лютер. — Я слышал только, что он был испанским конкистадором. Но почему-то вернулся из Южной Америки и осел здесь, пустив все состояние на постройку замка.
— Все верно, — улыбнулся Харпер. — Лорд Хуарес Аарон был очень предприимчивым испанцем. Именно он был первым, кто начал завозить в Европу нигеров. Он перевозил рабов в Чехию, Польшу, Австрию, даже в Германию. Рабство здесь не одобрялось, но предприимчивые магнаты все равно покупали нигеров, чтобы их кости ложились в фундамент особняков и соборов. Иногда жандармы выходили на его след, и лорд Хуарес замаривал голодом всю партию рабов, чтобы скрыть следы. Он никогда не позволял морали стоять над законами бизнеса. Он занимался делами, а не мистической чушью и поисками «философских камней», — Харпер с осуждением во взгляде покосился на покойника. — На потомках гениев природа отдыхает, Лютер.
— Эй, мы только вас двоих ждем! — послышался раздраженный крик Габриэль, стоящей у двери. — Потом проститесь!
Харпер раздраженно фыркнул и с видом павлина двинулся к залу, где вскоре должна была решиться судьба потомков старого Йоханеса. Лютер отвернулся от гроба и быстро зашагал прочь, думая, что будет делать, если замок все-таки перейдет ему.
========== Акт 3. Мертвец ==========
Сальве не спешил в зал собраний. Капитан прекрасно знал, насколько холодным и безразличным мерзавцем был его отец и как строго он соблюдал традиции и обычаи европейской аристократии. Что бы другие родственники себе ни напридумывали, обычаи требуют передачи родового имения старшему из сыновей. А Сальве Аарон был младшим из трех детей Йоханеса от брака с хмурой и молчаливой англичанкой Валлеттой Абрес и единственным пережившим отца. Потому все эти слушания его не интересовали, в отличие от коллекционного рома, в изобилии хранящегося в старом замковом погребе.
Сырость и полумрак не смущали Сальве. Тот, кто провел полжизни на броненосце, едва ли испугается гробовой тишины, неестественного холода и запаха плесневелой сырости. Едва ли испытает отвращение при виде густой паутины, покрывающей пыльные ряды коллекционного алкоголя. Капитан прошел мимо больших бочек с виски и зажег подвешенную на столбе масляную лампу, осветив погреб густым оранжевым светом. Заплясали тени, лапки паука, попавшие в луч, наползали на стену.
Капитан взял с полки пыльную бутылку и, стерев пыль со стекла, с удовлетворением прочел надпись на шведском.
— Да, папаша, ты был не дурак хорошо выпить, — хохотнул он, срывая пробку. Резкий запах первоклассного рома приятно щекотал ноздри. Он и так был прилично пьян, но душа старого моряка требовала еще.
Сальве прильнул к бутылке и пил до тех пор, пока жжение в глотке не стало невыносимым. Это любимая игра моряков «Буревестника», и капитан легко побеждал в ней даже самых прожжённых морских волков. Ром струйками стекал по подбородку, оставляя пятна на мятом воротнике рубахи.
— Кхах, отличный ром! — прорычал Сальве, крепче сжимая бутылку. — Отличный, мать его, ром!
— Свинья.
— Что? — встрепенулся Сальве.
Керосиновая лампа светила ровно, причудливые тени плясали на стенах. В углах, куда не попадал свет, тени становились такими густыми, что едва ли можно было разглядеть даже покрытую плесенью каменную кладку. Паучок вновь забегал по паутине, отбрасывая на стену громадный пугающий фантом. Сальве нахмурился и огляделся по сторонам.
— Кто здесь?!
В погребе царила абсолютная тишина. Взгляд коснулся одной из бочек. Табличка на ней гласила:
«Нортенгерский эль. 1603 г.»
— Матерь божья! — хохотнул капитан, бросая на пол недопитую бутылку рома. — Как это я раньше не заметил? Целая бочка.
Сальве подошел к бочке и в предвкушении пригладил пышные усы. Как-то раз он провозил контрабандой Нортенгерский эль тысяча семьсот тридцать второго года, и стоила эта бутылочка целое состояние. А тут целая бочка оставшаяся, не иначе как со времен Хуареса. Краник покрывала пыль, рядом стояла старая покрытая паутиной деревянная кружка.
Капитан схватил кружку, рукавом вытер паутину и стряхнул на пол. На миг взгляд коснулся упавшего на черный камень паучка. Тот все еще дрыгал лапками, хоть тельце и было полураздавлено. Сальве вдруг застыл и хмуро покосился на кружку.
— Дурной знак, — пробубнил он, но затем взгляд коснулся таблички. — А, выпью за упокой твоей души, паук. Господь простит.
Пьяный капитан криво перекрестился и зло бросил взгляд на краник. По какой-то нелепой причине он находился не на уровне талии, а в верху бочки и до него приходилось тянуться. Видимо, старый Хуарес специально заказал такую бочку, чтобы не частить с возлияниями этого немыслимо дорогого сорта алкоголя. Сальве огляделся и, не заметив рядом ни стульчика, ни табуретки, пыхтя, потянулся к крану. Пришлось вытянуться на носках и навалиться пузом на бочку. Пальцы стиснули барашек, попробовали покрутить, но тот почти не поддавался.
— Давай, черт тебя дери! — прорычал капитан, с силой дергая рычаг. Тот почти поддался, первая капля заблестела на горлышке крана. — Давай!
— Свинья.
— Чтоб тебя!
Капитан резко вздрогнул, краник поддался, но вместо струи из горлышка послышался треск дерева. Краник с сухим треском вырвался из бочки вместе с истлевшими досками, и в лицо капитана хлынул поток дорогого эля.
— Твою мать! — взревел капитан, падая на каменный пол. — Черт подери! Да кто конопатил эти… тьфу, бочки!
Сальве медленно поднялся на ноги, морщась от боли в ушибленном копчике. Алкоголь промочил его насквозь, будто капитан в эле купался. Рубашка, штаны, борода и усы, даже ботинки — все пропиталось элем. Сальве грязно выругался и с досадой посмотрел на бочку.
— Половина эля пропала, эх. Йоханес, с тебя надо кожу живьем содрать за то, что за бочками не следил, пес!
— Свинья!
Капитан вздрогнул и резко обернулся. Казалось, что-то промелькнуло в густых тенях позади. Мрак среди дальних стеллажей зашевелился. Лицо капитана исказила ненависть, он сжал кулаки и закричал:
— Альфред, песий сын! Я знаю, что ты здесь! А ну выходи, или я к тебе сам приду и все кости пересчитаю, ублюдок!
Гробовое молчание было ответом на его слова. Тишину нарушали тяжелое, свистящее дыхание капитана и капли эля, все еще падающие в лужу на полу. Сальве грязно выругался, покачнулся и, сняв с крюка лампу, двинулся в тень в полной готовности пустить в ход кулаки.
«Паршивый щенок! — зло думал капитан, продираясь мимо пыльных рядов, смахивая налипающие на лицо путы паутин. — Играть со мной? Со мной?! С капитаном «Буревестника»! Погоди, поймаю — отправлю к морскому дьяволу, как этих поганых французских псов. Будешь, как они, стонать и руки заламывать!»
Сальве вспомнил мольбы и стоны экипажа и пассажиров «Лунного света». Французский торговый корабль перевозил нескольких немецких шпионов. Им нужно было преподать урок. Всем им.
«Дети, пощадите детей!»
«Всех на дно! Подорвать их вместе с кораблем!» — ревел пьяный боров.
Свет лампы скользнул по сырым стенам, тени заплясали на покрытой плесенью кладке. Маленькая испуганная крыса пробежала мимо шкафа с коллекционным вином и юркнула в норку. Капитан пошатнулся, недоуменно рассматривая открывшееся ничего. Ни Альфреда, ни следов на пыльном полу, никаких признаков посторонних. Липкий страх коснулся души пьяницы, он был готов поклясться, что в погребе был кто-то еще.
— Черт, — буркнул капитан, оборачиваясь. — Перебрал, видимо.
— Свинья, — зло рявкнули за спиной.
Сальве резко обернулся и застыл, глядя в клубящиеся за пределами света тени. Лицо исказила гримаса ужаса, он побелел, из груди вырвался болезненный стон.
— Господи Иисусе, — прошептал он. — Господи Иисусе!
— Свинья! — проревел гость из тьмы.
Сальве заорал и бросился бежать. Впервые в жизни стареющий капитан испытал настоящий первобытный ужас, лишающий разума, заставляющий сердце вырываться из груди. Он бежал как никогда в жизни, задыхаясь, едва не падая. Стеллажи почти закончились, впереди сиял спасительный столб холодного света — путь на лестницу из погреба. Остался всего миг, и вдруг нога касается чего-то жесткого и резко уходит назад. Сальве вскрикнул, заметив в свете лампы укатывающуюся прочь бутылку недопитого рома. Время замедлилось, падение словно длилось вечность.
Капитан с гулким стуком рухнул на пол. Послышался тихий звон разбитого стекла, лампа разбилась, и огонек коснулся пропитанной элем одежды. Сальве не сразу понял, что горит. Вспышка света обожгла глаза, запах горелых волос впился в ноздри, а затем пришла боль. Капитан завизжал, пытаясь сбить пламя, но тщетно. Он, точно живой огненный шар, пробежал несколько метров и рухнул на пол, визжа и содрогаясь в агонии.
Из тьмы показалась зловещая фарфоровая маска. Темный силуэт поднял бутылку, ввинтил пробку обратно и аккуратно вернул на место, не обращая внимания на вопли сгорающего заживо капитана.