– Что тут у нас, доктор? – спросил Трехо.
Котразар тряхнул головой.
– Его модели реагирования всегда были странны. И нынешние колебания укладываются в пределы погрешности. Подобное встречается у злоупотребляющих психоделиками, чаще у женщин. Но я бы сказал, смена допрашивающего не сильно повлияла на показатели. Учитывая его базовый уровень, я бы сказал, он говорит правду.
– Вы абсолютно уверены?
– Нет, – ответил Кортазар. – Но процентов на восемьдесят. В следующий раз попробуйте доктора Окойе. У них более долгие отношения. И дружеские.
– Но тогда придется оторвать ее от текущей работы, – заметил Илич.
Трехо нетерпеливо фыркнул и прижал ладони к щекам, так крепко, даже костяшки пальцев побелели. Под глазами, в которых прочно поселилась усталость, залегли круги. Только на нем теперь держится империя, подумалось Терезе. Как будто кто-то произнес это вслух. Кто-то, кто мог и солгать.
– Что с поисками… тела? – спросил Илич.
– Ничего, – ответил Трехо. – Я отдал приказ стрелять при любом контакте, но у нас есть рыбка покрупнее, чем слоняющийся по округе зомби. Если вздумает вернуться, припасов у него нет. Может, нам повезет, и дроны примут его за настольную лампу.
Что-то шевельнулось внутри у Терезы. Чуть-чуть.
Кортазар кашлянул:
– Думаю, это решение стоит пересмотреть. Дополнительный объект исследования существенно продвинул бы мою работу с высоким консулом…
– Дождемся отчета Окойе, прежде чем что-то менять, – оборвал Трехо. – Самое важное – держать сепаратистов под контролем.
– Разве? – возразил Ильич. – Я думал, самое важное – то, что сожрало наши корабли и сломало Дуарте. – Он говорил про отца, но ладно, ничего. К ней это тоже относилось, вроде как вовлекало в разговор. Учитывая его базовый уровень...
– То вторая наша проблема, – объявил Трехо, – и ею мы займемся. Но если я не удержу все под контролем, высокому консулу, когда он восстановится, управлять будет нечем.
Пустота в его голосе показалась знакомой. Тереза внимательнее пригляделась к Трехо. Унижение, вызванное часами допроса, было по-прежнему свежо, и все же трудно не заметить, как вымотан адмирал, и как напуган. Она потеряла отца. Он потерял лидера. Из-за своего несомненного горя он стал ей даже симпатичен.
Ее вдруг отбросило в прошлое, в тот миг, когда Тимоти прострелили голову. Она невольно ахнула и снова вернулась в настоящее. Травматическая память. Мозг отказывается признавать то, что произошло, и выдает мгновенные вспышки воспоминаний, Илич предупреждал, что так будет. И велел обязательно сказать, когда это случится. Ну вот, случилось, но она не сказала.
Трехо покосился на нее, затем перевел взгляд на Илича:
– Надо вовремя вернуть ее в Государственное Здание, пусть одноклассники видят ее.
Илич напрягся.
– Прошу прощения, адмирал, но… Причин отклониться от расписания найдется более чем достаточно. Никто не удивится, если она опоздает на урок.
– А я говорю, полковник, – слово «полковник» Трехо выделил особо, напоминая Иличу о разнице в рангах, – когда готовишься к потопу, каждый кусочек нормальной жизни становится мешком с песком. Она, возможно, не та, кто спасет нас от полного развала, но она часть общей схемы. Свою роль в маленьком эксперименте доктора с заключенным она уже отыграла. Больше ей здесь делать нечего.
Он имел в виду: «Тебе здесь делать нечего». Илич не изменился в лице, а Тереза позволила себе улыбнуться.
С той страшной ночи отношения этих двоих изменились. Тереза видела это, и даже, как ей казалось, понимала почему. Илич входил в узкий круг тех, кто помогал держать состояние отца в секрете. Трехо доверял ему. А Илич позволил ей улизнуть из Государственного Здания на встречу с головорезом из подполья. Трехо доверился Иличу, а тот не оправдал доверия.
А может, теперь она все воспринимала так.
– Так точно, – ответил Илич. И обернулся к ней: – Идем, я отведу тебя в класс. Все будет хорошо.
Как же хотелось разрыдаться, упасть и с воплями покатиться по полу, словно ребенок. Хотелось опрокинуть стол и заорать, как Эльза Сингх. Но годы муштры взяли свое, она сдержалась. Просто кивнула и поднялась на ноги. Но когда Илич вышел в коридор, за ним она не пошла.
– Восемьдесят процентов, – произнесла она, обращаясь к Кортазару. – Вы уверены насчет восьмидесяти процентов.
В глазах Трехо мелькнуло раздражение, но Кортазар был счастлив пояснить:
– Разумеется, это лишь предположение. Но изучение автономных функций стало моей страстью, в последние несколько лет проделана огромная работа. Мозговая активность, возникающая, когда человек вспоминает что-то, отличается от активности, которая стимулируется выдумыванием новой информации. Конечно, есть вероятность, что субъект сочинил и вызубрил ложь так, что она выглядит как воспоминание. Но поскольку новые дознаватели и новые вопросы активируют лишь зоны воспоминаний, а не зоны творческих функций мозга, восемьдесят – вполне подходящая оценка. Наверно, даже заниженная. Скорее всего, Холден говорит правду.
Раз он сказал, что он тебе друг, значит, так и было.
Перед глазами встал Тимоти, взглянул на нее, как он всегда смотрел, и произнес: «Слишком много инструмента не бывает».
Только теперь она не знала, кем была для него – другом или инструментом.
Не знала, а нужно узнать.
Занятия класса проходили в музее Государственного Здания. Огромные, бледные стены под белым светом, который омывал полотна и скульптуры, подчеркивая краски, но не давая им выцветать с годами. Воздух, за которым здесь строго следили, был ни теплым и ни холодным, ни сухим и ни влажным. Полковник Илич, не останавливаясь, провел их мимо великих произведений других эпох, как будто не хотел тревожить покой шедевров. Он убил Тимоти, поругался с Трехо, нес на плечах бремя империи, однако улыбался так же, как всегда, и голос у него был ровный. Интересно, что еще скрывал он от нее все эти годы?
Коннор и Мюриел стояли друг возле друга и рассматривали полотно, на котором был изображен человек в натуральную величину. С раскинутыми руками, а лицо обращено к небу, словно он высматривал что-то в вышине. Вместо одежды его тело облепляла серебристая, ничего не скрывающая простыня. Тереза подошла и скрестила руки на груди. Видны были даже отдельные волоски на руках мужчины, настолько тщательно была выписана картина. Слишком совершенна, чтобы быть фотографией.
– Она называется «Икар в ночи», – сказал Ильич. – Написана художником по имени Кингстон Сюй. Он был первым великим живописцем Марса. Когда картину выставили на публику, его чуть не депортировали обратно на Землю. Кто скажет мне, почему?
Тереза чувствовала, как остальные поглядывают друг на друга и на нее. Ответа она не знала, и ей было все равно. Голова словно песком набита. Больше там ничего не осталось.
– Простыня? – неуверенно предположила Шан Эллисон.
– Верно, – кивнул Илич. – Материал похож на тот, что использовался когда-то в медицинских целях. А мужчина, как вы могли заметить, темнокожий. Вся ранняя история Марса наполнена конфликтами народов, основавших разные колонии. Натурщик, с которого писал Сюй, родом из Пакистана. Сам художник из Китая, извечного противника Пакистана. Эти страны враждовали. Показывать врага в явно ущербном и эротическом контексте провокационно с политической точки зрения. За такую картину Сюя могли отправить в тюрьму. Или на принудительные работы.
Или в загоны, подумалось Терезе. Хотя нет, неправильно. До протомолекулы загонов не существовало.
– Почему же он нарисовал ее? – Тереза сама удивилась, услышав свой голос.
– Он считал это важным, – ответил Илич. – Сюй рассматривал человечество как часть единой семьи, он верил, что разделяющие нас разногласия ничтожны по сравнению с глубинными силами, что нас объединяют. Вот почему твой отец принес эту картину сюда. Единство человечества – идеал Лаконии.
Странная мысль. Как раз из-за политических разногласий они мучили Холдена. Они убили Тимоти, а Тимоти, скорее всего, прибыл в Лаконию, чтобы убить их. И вот вам, пожалуйста, теперь все дружно делают вид, будто давно умерший мужик с едва прикрытым членом – символ всеобщего единства. Как глупо.
Хуже, чем глупо. Бесчестно.
Наверно Илич почувствовал, что у нее портится настроение, и повел их к собранию недавно привезенных из Бара Гаона абстрактных скульптур. Едва Тереза двинулась за всеми, как из-за угла выскочил улыбающийся Кортазар.
– Полковник! – прокричал старик. – Вот вы где. Не возражаете, если я украду Терезу на несколько минут? Рутинный медицинский осмотр.
Это застало Илича врасплох. Вся тщательно выстроенная сдержанность с него слетела, в глазах полыхнуло раздражение. Даже гнев. Отчего Терезе сразу захотелось встать на сторону Кортазара.
– Ничего страшного, – сказала она Иличу. – Я потом все посмотрю.
Улыбка Илича вернулась на место.
– Не уверен, что…
Кортазар взял ее за руку:
– Это ненадолго. Скоро верну ее. Все хорошо.
Она позволила увести себя, охваченная то ли радостью, то ли гневом. На пепелище ее мира затеплился маленький красный уголек бунта. Не загасить бы. Кортазар что-то напевал под нос. От радостного предвкушения он разве что не прыгал. Подождав, когда они отойдут на безопасное расстояние, она спросила:
– Все хорошо?
– Прекрасно. Изумительно. У меня есть парочка идей по поводу случившегося. Ну, ты понимаешь. С высоким консулом. Хочу провести несколько тестов.
– Базовые уровни?
Улыбка Кортазара стала шире:
– Что-то вроде, да.
Вместе прошли они через Государственное Здание к секретному медицинскому крылу. Все охранники знали их. Ничто никого не встревожило. Чтобы не отстать от Кортазара, Терезе приходилось практически бежать.
Все было прекрасно, пока они не вошли в медицинский кабинет – тот самый, в котором она всю жизнь, сколько себя помнила, проходила ежегодные осмотры или обследовалась, когда заболевала, – и не увидели за врачебным рабочим столом доктора Окойе.
– Доктор Окойе. Боюсь, сейчас не самое подходящее время.
– Я наткнулась на некоторые записи, нам стоит их обсудить.
– Сейчас не самое подходящее время, – жестче, с нажимом в голосе повторил Кортазар. Бунтарский огонек, теплящийся в груди Терезы, сменился страхом. Почему сменился, не понятно, но наверняка не просто так. «Ты должна приглядывать за мной», – произнес где-то в памяти Холден. А следом послышался голос Кортазара: «Природа постоянно пожирает своих детей».
– Если с Терезой происходит что-то серьезное, – сказала Элви Окойе, – пожалуй, нам следует сообщить об этом адмиралу Трехо.
Момент затянулся. На миг Тереза вернулась в пещеру. Тимоти велел зажать руками уши. Ее дыхание участилось. Мир заискрился по краям, так ярко, что стал похож на тьму.
Кортазар повернулся к ней:
– Можешь идти. Сделаем все в другой раз.
Кивнув, Тереза развернулась и поспешила обратно в музей, к одноклассникам, чувствуя, что случилось что-то важное. Что-то опасное. Вот только она не понимала, что.
Переведено: grassa_green
Глава 32: Бобби
– «Белая ворона», на связь. План полёта скорректирован. Можете выдвигаться, sa sa?
– Приняли, подтверждаем, – ответила Бобби. – Спасибо, Контроль.
Лазерный канал к центру транспортного контроля Каллисто отключился, и Бобби двинула судёнышко, чувствуя, как ускорение мягко вжимает её в амортизатор, даже не шелохнувшийся в ответ на слабую тягу, которая отчетливо изменила их курс. Её дисплей отключили от общей сети, чтобы она, не опасаясь утечки данных, могла наблюдать за траекторией и основными вехами плана. Положением «Бури», местом появления «Шторма», и точкой, в которую нужно попасть.
Она потянулась, и мощный каркас лаконианской брони подчинился её движениям. Местами из-под царапин под чёрной краской проглядывала синева. Синий и черный для неё всегда были неправильными цветами. Её броне больше подошёл бы красный. Она открыла зашифрованный лазерный канал, и выждала положенные секунды согласования протоколов. Совсем недалеко, почти без световой задержки. Это будет не стратегия, и не тактика, а просто грязная заварушка где-то посередине между тем и этим.
– Капитан, – отозвалась Джиллиан Хьюстон.
– Получили разрешение транспортного контроля. Следите за нашей позицией, будьте готовы к выходу.
– Поняла. – Джиллиан сбросила соединение. Закрывать канал, как только он перестал быть нужен – признак хорошей дисциплины. Не то чтобы это имело большое значение. К моменту, когда лаконианские силы отследят сигнал, всё будет уже кончено. Или зайдет слишком далеко, чтобы это можно было остановить.
«Белая Ворона» – ужасная маленькая посудина. Даже направляя кораблик в бой, Бобби всё равно хотелось плотнее застегнуть скафандр. Ткань на переборках выцвела; на местах, где возраст и радиация совсем поистрепали её, белели царапины. Жёсткие амортизаторы с комковатым гелем едва реагировали на изменения вектора тяги. Поручни на стенах блестели, истёртые поколениями касаний, словно каменные ступени в средневековых соборах Земли. Корабль пережил своё время, но двигался, и Бобби не требовала от него большего.
Она пережила минуты, что кажутся бесконечными, но кончаются внезапно. Время ожидания перед битвой, сжимающееся вовне, растягивающееся вовнутрь. Правильное чувство.
– Как дела внизу, Рини?
Ответ из шлюза пришёл чуть быстрее ответа с Каллисто:
– Чувство такое, будто дёргаю дьявола за яйца, – сказала Рини. – А в целом... Вроде порядок.
Бобби осмотрела торпеду перед вылетом. Самая маленькая и быстрая из найденных, чёрная, угловатая, размером с ногу Бобби, но чуть подлинее. Рини сняла ненужные элементы и уменьшила массу боеголовки, чтобы выиграть несколько лишних миллисекунд тяги. Вместо подрыва маленького термоядерного заряда, датчик приближения отключит энергию в магнитной ловушке, отделяющей антивещество от остальной вселенной, и дальше сработает физика. Бобби надо просто подобраться поближе.
Она проверила траекторию полета. «Белая ворона» именно там, где и должна быть.
– Я готова выдернуть чеку. Если надо сбегать в туалет, сейчас самое время.
Смешок Рини был коротким и невесёлым:
– Я не переставая ссу кипятком с той секунды, как узнала план, кэп. Сейчас я просто удивляюсь, как это мой мочевой пузырь ещё не выпал.
– Осталось немного, – успокоила она, и переключилась на лазерный канал. – Статус?
– Выдвинемся по твоей команде, – сообщила Джиллиан.
Вот и момент. Последний момент. Сейчас Бобби ещё могла отступить. Провести «Белую ворону» по запланированной траектории полета, сказать команде, чтобы убегали куда глаза глядят, сбросить антивещество в гравитационный колодец Юпитера и насладиться фейерверком. В её жизни было не так много окончательных решающих моментов, чтобы она узнавала их сразу. Обычно всё выяснялось только постфактум.
– Выводи «Шторм», – скомандовала она.
– Есть, – отрапортовала Джиллиан. Всего один слог, острый и твёрдый, как брошенный камень.
Бобби глубоко вдохнула, выдохнула. Там внизу, на Каллисто, «Грозовой Шторм» пробудился от спячки, вырвался из своего тайного пристанища, прыгнул сквозь тонкую атмосферу к звёздам. Её команду вжало в амортизаторы, словно Бог опустил ладонь каждому на грудь. Всё, что ей осталось – сидеть и слушать открытый канал в ожидании того, кто первым заметит шлейф двигателя там, где его не должно быть.
Взвыл баззер тревоги, перекрыв гвалт испуганных голосов, военных приказов, требований назваться. Густо населенная система Юпитера, с десятками лун и миллионами людей, сконцентрированных в объеме меньше медленной зоны, только что стала полем битвы. Бобби запустила двигатель «Белой вороны», показывая наблюдателям, что маленькое суденышко собирается проследовать в укрытие. Её тело было тёплым и мягким. На тактическом дисплее «Буря» покинула предсказанный маршрут, и легла на ожидаемый ею вектор, переходя в атаку. На визуальном дисплее корабль выглядел крошечным позвонком, темнеющим на ярком фоне собственного шлейфа.