Выразить соболезнования научному руководителю и невесте героя приезжали высокие чиновники из различных министерств, посмертно Олегу присудили орден Отваги, одну из самых высоких наград. Птица как в тумане выслушивала дежурные слова соболезнований, заученными фразами отвечала на вопросы журналистов. Но в глубине ее души тлел огонек надежды: тела Олега так и не нашли.
Потом он и в самом деле вернулся, но счастья им обоим это свершившееся чудо так и не принесло. Она видела, как он измотан, как измучен бесконечными допросами, а из огня заточения в казематах и пыточных Альянса он попал в жернова службы безопасности Содружества, у которой с внешней и военной разведкой отношения складывались всегда не самым лучшим образом. Она понимала, как он подавлен обрушившимися на него обвинениями и поднявшейся травлей, а пресса, до того на все голоса восхвалявшая его мужество, с такой же оголтелостью принялась кричать о его предательстве и позоре. Птица как могла поддерживала его, готовая вместе с ним до конца нести этот крест.
Но потом Олег заговорил о своей статье, и пришлось признать, что в речах хулителей есть какая-то доля истины. Дело в том, что после его «гибели» руководство кафедры предложило ей использовать материалы его исследования в своей диссертации: не пропадать же наработкам. Хотя Птица поначалу возмутилась подобным прагматизмом на грани банальной нечистоплотности, посоветовавшись с дедушкой, она все-таки материал взяла и, пользуясь авторитетом Петра Акимовича, успела опубликовать в различных изданиях несколько статей от имени Олега и в соавторстве. Поэтому разговор о публикации, сделанной до начала боевых действий с Альянсом, показался ей настоящим бредом. Тем более, что речь шла не о тезисах доклада заштатной конференции, опубликованных в каком-нибудь факультетском сборнике, а о развернутой публикации в серьезном научном издании, тиражи которого хранились во всех библиотеках миров Содружества.
Увы, рассудочность ученого, привыкшего все проверять и не верить на слово, тогда возобладала в ней над безоговорочным доверием любви, на долгие три года разведя их с Олегом по разным дорогам и мирам. Нынешняя встреча со Словореком и его несомненное участие в судьбе молодого Урагана, а также возглас «Сема-ии-Ргла», исторгнутый из уст Олега в тот миг, когда он снова вернулся в мир живых, вызвали в памяти рассказы о серебристом незнакомце, после встречи с которым змееносцы якобы неожиданно оставили Олега в покое и согласились на обмен.
Тогда она сочла эту историю результатом тяжелой контузии и действия психотропных препаратов. Сейчас убедилась, что ее возлюбленный все это время находился в здравом рассудке. Какое же невиданное и опасное открытие содержала эта злополучная статья, коли сподвигла Сема-ии-Ргла на такие манипуляции не только с системными файлами библиотечных компьютеров, но и с сознанием сотен людей? Каким образом количество строф и место цезуры в силлабическом стихе разных родов можно приобщить к расшифровке потайной части Предания? И кто же на самом деле был повинен в передаче планов командования Альянсу, стоившей Содружеству Ванкувера, а Олегу испорченной репутации и исковерканной жизни?!
Впрочем, как выяснилось, в жизни ее любимого существовали заботы, в сравнении с которыми и счеты с предателями, и научные амбиции, и нашествие иноплеменников представлялись лишенной смысла игрой.
— Мой сын заснул?
Птица удивленно подняла глаза. Слишком глубоко нырнув в океан времени, она ненадолго утратила представление о том, где находится. На нее смотрела немолодая суровая женщина, носившая почетный титул Мать Ураганов, старшая жена вождя, славного Бурана, и мать его четверых сыновей. Величественная и статная, напоминающая в профиль Микелянджеловскую Сивиллу Кумскую, она смотрела внимательно, даже оценивающе.
Птица слегка смутилась и поспешила собрать выпавшие из рук пестрые, грубые травяные волокна, которым вскоре надлежало превратиться в рубаху.
Они находились в низкой и тесноватой клети, стены которой были украшены шкурами зверей и оружием. Солнечный свет скупо проникал туда через маленькие оконца. Это помещение находилось по соседству с шестью такими же, служившими спальнями вождю и его женатым сыновьям, а также предназначенными для дорогих гостей, вроде вестников. Сюда неделю назад сородичи принесли еле живого Ветерка. Все это время Птица неотлучно находилась рядом с ним, пытаясь при помощи скромного арсенала имевшихся в спасительной аптечке лечебных средств и широкого диапазона местных снадобий исправить то, что сотворили с ее возлюбленным Синеглазовы головорезы, двухдневное пребывание в колодках и яд дхаливи.
По рекомендации Обглодыша и Камня добросердечные Ураганы положили в изголовье больного скрижаль, надеясь на ее магию. Но Птица-то знала, что «чудесное исцеление» Олега во время схватки с наемниками у пещеры являлось результатом действия сильнейшего стимулятора, пару ампул которого все разведчики возили с собой на крайний случай. В сочетании со змеиным ядом откат после действия препарата едва не оказался смертельным, а скрижаль похоже оказывала влияние только на Синеглаза и его отца. Во всяком случае во время стычки с людьми Уседи, она тоже никак себя не проявила.
Мать Ураганов молча смотрела на приемного сына. Ветерок во сне разметался на постели, одеяло из мягкой шкуры горного кота Роу-су сползло с плеч. На груди отчетливо были видны свежие, едва затянутые следы от меча и четырех изогнутых, похожих на когти, кинжалов, рядом темнели пятна ожогов и медленно расходящиеся кровоподтеки.
— Он скоро будет здоров, — тихо произнесла Птица. — Его раны заживают и почти не беспокоят его. Но он должен отдыхать, чтобы поскорее излечиться.
— Пусть не беспокоится! — с готовностью отозвалась Мать Ураганов. — Гнездо Ветров — неприступная твердыня! Воины сольсуранских народов идут к нам на помощь. Дозорные стоят на границе наших земель. Пусть только голоштанные дикари сунутся сюда и, клянусь духами прародителями, они пожалеют, что появились на свет!
Птица с некоторым удивлением слушала эту воинственную речь. Мать Ураганов почти не уступала мужу по силе и выносливости и пользовалась уважением всего народа за мудрость и справедливость. Порой она была сурова и даже жестока, но иначе не получалось, ведь она была не только матерью своим сыновьям, но и супругой главы племени.
Впрочем, сейчас, когда она глядела на сольсуранскую царевну, черты ее лица освещала нежность. Ей нравился выбор, который сделал ее приемный сын, и она от всей души желала ему и его избраннице счастья.
— Великий Се благословил наш род, приведя под кров дочь царя Афру! — сказала она. — Теперь старейшины, которые колебались, готовы выступить на нашей стороне, особенно после присяги, принесенной вождями народов Огня, Земли и даже Табурлыков. Мы освободим твоих товарищей, прогоним варраров, а затем разгромим головорезов князя Ниака и вернем принадлежащий тебе по праву престол! Кровь моего сына будет отомщена, а на земле Сольсурана наконец восторжествует мир!
Птица как подобало поблагодарила жену вождя за ее слова. Хотя сольсуранский престол был последним, о чем она сейчас думала, забота сынов Ветра стоила того, чтобы ее оценить. Соблюдя все приличия и церемонии, она вновь склонилась над работой, которую прервал приход Матери Ураганов. Она крепко вязала узлы, связывавшие волокно с волокном, накидывала двойные и тройные петли, создавая сложный, пришедший из незапамятных времен узор.
— Сольсуранская царевна умеет плести травяные рубахи? — в голосе Матери Ураганов звучала радость. — Мой сын говорил, что в надзвездном краю, где вы оба выросли, нет такой травы.
Птица смутилась. Не зная почему, она робела перед этой женщиной. Вероятно, сейчас робость проистекала из-за важности дела, которое она выполняла. Птица знала, что сольсуранская травяная рубаха — это не просто доспехи, а своего рода магический оберег, ибо узор, изображенный на ней, предназначен не только для людей, а в первую очередь, для духов-прародителей, бессмертных первенцев Земли и Неба.
— Травяную рубаху должны плести руки любящей женщины! — сказала Мать Ураганов. — Только тогда она защитит воина в бою.
Птица это отлично знала. По сольсуранским обычаям сплести воину рубаху могла только его мать, сестра или жена. Прежнюю рубаху Ветерку в знак признания своего материнства сплела Мать Ураганов. Рубаха честно хранила своего владельца в течение трех лет до самой битвы в Пустыне Гнева. Птица глянула на изувеченную правую руку Ветерка, на залатанные на живую нитку раны:
— Если бы увечья в бою получали только те, кого не любят, — с горечью проговорила она, — тогда войны потеряли бы смысл!
Мать Ураганов рассмеялась:
— Как ты похожа на моего приемного сына! Странные вопросы, неожиданные ответы! Не омрачай свое чело горькими думами! Все в руках Небесного Кузнеца. Мой сын скоро излечится, а тебе следует больше думать о ребенке, которого вы оба ожидаете!
Она положила на плечо царевны свою грубую, жилистую ладонь и прямо посмотрела ей в глаза:
— Я знаю, что тебе, а затем твоему первенцу на роду написано унаследовать венец сольсуранских царей. Но поскольку в жилах твоего ребенка течет кровь Ураганов, то, как бы ни распорядилась судьба, знай, Гнездо Ветров теперь и ваш дом!
Когда Мать Ураганов величественно удалилась, Птица какое-то время сидела, глядя то на пестрые травяные волокна, то на усталое лицо Ветерка. Ох, если бы она могла спокойно жить, радуясь предстоящему материнству, если бы Мать Ураганов знала истинную причину ее тревоги! Неужели действительно нельзя ничего сделать? Неужели единственный возможный способ это тот, о котором говорил Синеглаз! Она вернулась к работе, за мерным, привычным движением рук, воскрешая в памяти события последних дней.
Уже на следующее утро после испытания, когда Ураганы смогли отправиться в Гнездо Ветров, Птица обратила внимание, что с ее возлюбленным что-то происходит. Он был по-прежнему нежен с ней и смотрел с обожанием, много и с охотой говорил с братьями о предстоящей войне, обсуждал с Синдбадом и Камнем планы проникновения в царский дворец, однако где-то в глубине его зеленых глаз маленькой смертоносной змейкой свернулась черная, безысходная тоска. Словно он, не ведавший страха, боялся чего-то не успеть: завершить все намеченные дела, реализовать давние планы, сделать то, что кроме него никому не под силу.
Сначала она подумала, что виновата боль от ран и тревога за близких, со дня на день ожидавших вторжения врагов. Затем поняла, что раны, причем не менее тяжкие ему случалось получать и прежде, а борьба с варрарами, или любыми другими противниками стала такой привычной частью его жизни, что давно перестала вызывать какой-либо дискомфорт. Может это как-то связано с его недолгим путешествием в иной мир? Что если цена за возвращение — это радость жизни, ее красочность и полнота, а может быть, даже любовь?
Стремясь поскорее достигнуть Гнезда Ветров, Ураганы двигались самым коротким путем, проходившим вдали от селений и постоялых дворов. Ночь застигла их в предгорьях на границе родной земли. Хотя ночевать «под пологом звездного неба» для Птицы было не внове, тревожные мысли не давали ей заснуть. Тем не менее, она лежала тихо, стараясь не потревожить ненадолго забывшегося Ветерка. Ближе к рассвету один из стражей, раньше Птицы заметивший, что приемный сын вождя проснулся, приблизился к нему и негромко сообщил, что княжич Синеглаз желает с ним о чем-то переговорить. Ветерок покосился на Птицу — она так старательно притворялась, что он счел ее спящий — и велел привести княжича.
Надо сказать, что благородные воины Урагана даже со своим злейшим врагом обходились по-человечески. Раны, нанесенные сыну князя Ниака диким котом, были осмотрены и перевязаны, никто не морил его голодом или жаждой, и только крепкие ремни зенебочьей кожи на запястьях напоминали о его нынешнем положении.
— Мы должны поговорить, — начал княжич, едва воин, охранявший его, деликатно отошел на некоторое расстояние, — у меня мало времени.
— У меня его тоже немного, — жестко отозвался Ветерок. — Гораздо меньше, чем ты думаешь! Мне дали срок только чтобы окончить известное тебе дело.
Свернувшаяся под меховым одеялом, Птица вцепилась зубами в руку, чтобы не закричать. Самые страшные опасения подтверждались. Вспомнилось оброненное как бы вскользь замечание Словорека. Что-то вроде выбора Ахилла: покинуть ахейцев под стенами Трои и прожить долгую жизнь в безвестности, наслаждаясь тихим семейным счастьем, или остаться, обрести бессмертную славу и умереть. Зная Олега, она точно могла сказать, что предпочел он.
Синеглаз насмешливо сощурился. Сейчас он как никогда напоминал надменного и грозного горного кота.
— Тогда ты будешь очень большим простофилей, если отдашь им амриту!
Ветерок презрительно хмыкнул:
— Мне вечная жизнь ни к чему. Зачем? Жить среди смертных, наблюдать, как один за другим уходят те, кого ты любил. Мне бы хватило простого человеческого века, но я не имею права не довести начатое до конца. Хотя бы ради Птицы, ради нашего еще не родившегося ребенка.
— Тебе виднее! — без тени улыбки отозвался Синеглаз, покосившись на царевну. — Тихо состариться рядом с любимой женщиной — тоже неплохой выбор. Но я сейчас о другом. Я знаю, вы собираетесь во дворец, и примерно представляю, что вас там ждет. Поскольку здесь, как ни странно, наши интересы совпадают, я хочу дать тебе совет: не доверяй тому, кто придет к тебе другом. Внешность может обманывать. Тебе ли этого не знать.
Ветерок с интересом подался вперед:
— Как вы это делаете?
— Ты так все равно не сумеешь! — с видом превосходства усмехнулся Синеглаз. — А пока советую запомнить мои слова. Мне скоро вновь придется замолчать, и я боюсь, как бы в этот раз не навсегда!
***
Хотя в следующие дни в жизни Птицы более чем хватало и забот, и событий, мучимая желанием узнать, что же известно княжичу о судьбе ее возлюбленного, она нашла время и предлог спуститься в подземелье. Преодолев ведущую вниз винтовую лестницу, она оказалась в скупо освещенном факелами, хорошо проветриваемом, прохладном и сухом помещении, простиравшемся на несколько этажей вниз. Здесь Ураганы хранили родовые сокровища и запасы зерна на случай длительной осады, несколькими этажами ниже находилась тюрьма.
Завидев царевну, Синеглаз, отдыхавший на застланном меховым плащом ложе из сухих стеблей травы, поднялся и приветствовал ее насмешливой улыбкой:
— А-а-а! Милая сестрица! Как же это ты посмела покинуть своего Урагана? Стало быть, таков твой выбор! Ну что ж, прими мои поздравленья! Впрочем, лучше не обольщайся! Ты нарушила волю отца! Потому вряд ли ваш брак будет счастливым и уж тем более долгим!
Птица до боли в суставах вцепилась в прутья решетки, словно пытаясь их преодолеть.
— Что тебе известно? О каком сроке вы с ним говорили?
Синеглаз лениво зевнул, изящно прикрыв ладонью рот.
— Так и думал, что ты станешь подслушивать. Поистине, женское любопытство не ведает никаких границ! Если тебе нужно знать, сколько времени ему отвели, — продолжал он, — то об этом я понятия не имею, если о самом договоре, то изволь! — он шагнул к решетке и положил ладони на запястья Птицы. — Воскрешать из мертвых, это, как ты знаешь, суверенное право высших сил, которые распоряжаются судьбами смертных. Тех, кто на это право посягает, они сурово карают. Вспомни, к примеру, судьбу Асклепия, да и у Орфея тоже мало, что вышло. Однако, существуют ситуации, когда можно, к примеру, уговорив стража иного мира, одолжить некоторый срок, как бы взаймы, на определенных условиях.
— Что это за условия?
— Попробуй узнать у Словорека, — посоветовал Синеглаз, снова отступая в глубину своего узилища. — Хотя вряд ли он захочет сказать. Я сейчас о другом. Понимаешь ли, — он вновь подался вперед, — существует один чудесный дар, который позволяет решить все проблемы.
— Амрита? — в голосе Птицы прозвучало недоверие, ибо она, как и большинство ученых, полагала, что источник вечной жизни — не более чем миф.