Глава восьмая
Гурад с болью смотрел на сестру. Подчинилась Правилам, осталась в глазах общины честной праведницей. Но сердце материнское не вырвешь - иссохла, состарилась. Под платком - волосы топорщатся лежалой соломой, на посеревшем лице - ранние, но глубокие морщины. В глазах - дождливая слякоть. А ещё чуял брат зреющую опасность. Как в шахте когда-то. Стоял в забое и знал: там, за маломощным пластом породы - жадная бездна. Ждёт, выдыхая ядовитый пар, предвкушает. Тёплую кровь людскую, сладкую кашицу из костей. Набедокурил он тогда. Хотел заткнуть алчную пасть, завалить. Стал подрубать опорные столбы. Всеобщий староста безумство ему простил. И насторожился, потому что шахту засыпали. Без городских колдунов точно не обошлось: ещё вечером зиял провал, а к утру на этом месте уже трава росла. Так и сейчас он чувствовал за согбенной Герадой готовую вырваться тёмную силу.
- Не убивай себя, сестра. Ты поступила правильно, - Гурад хотел накрыть ладонью руку женщины, но не решился.
Нельзя близко подходить к смертельно раненому зверю. Змеи, умирая, жалят свой хвост. Волки сжимают челюсти на собственной лапе. Так и человек ...
- Правильно? Когда Правила для всех. Если для кого-то их нет, это уже ... хуже разбоя. Почему забрали сразу двух сыновей? Родика не тронули. Есть подростки постарше.
- Судьба, Арада. Не плачь. Может, станут великими колдунами.
- А может, уже засыпал их глаза песок в роще. Может ... мучают их сейчас ...
- Арада! Людям не зря запрещено гадать о том, чего они не видят и не знают. Не воображай камней на пути - не споткнёшься.
Женщина резко встала из-за стола, схватила братов мешок, покрывало, сунула ему в руки:
- Уходи, Гурад. На пастуший стан, в лес - куда-нибудь. И детей с собой забери.
Ступила на скамеечку и принялась тормошить спящих малышей. Они еле проморгались со сна, а потом весело посыпались с полатей. С дядькой ночью уйти из надоевшей избы - это здорово!
- Что задумала, Арада? Прошу тебя ... не тревожь неведомое. Вспомни: в детстве мы с тобой дощечку маленькую от запруды оторвали. Половодьем половину огорода смыло. Или свекровь свою. Не отдала Серой немощи её жатву - и где она сейчас?
- Ступай, брат, - женщина сгребла недоумённо таращивших глаза ребятишек, на миг прижала к себе и к дядьке подтолкнула. - Уведи их подальше. Раньше завтрашнего полудня не возвращайся.
Масляные лампы враз поперхнулись, зачадили и погасли. Во внезапной темноте фигура Герады будто выше и мощнее стала. А глаза поймали лунный отблеск и безумной, больной голубизной сверкнули.
- Мамонька ... - захныкал самый младший.
- Одумайся, сестра, - голос Гурада в шёпот ушёл, задрожал от горького предчувствия. - У тебя трое детей на руках ...
- Нет! Пятерым я мать! И за каждого ... Уходи, - незнакомо и страшно прозвучало из густеющей темноты, частью которой становилась женщина.
Гурад, не сказав ни слова, увлёк за собой ребятишек.
Они шли берегом реки, а волнистый туман скорбно струился следом. В лесу на другом берегу дико и тоскливо прокричал зверь. Дети сразу ухватили дядюшку за рукава и полы кафтана:
- Страшно ... Вдруг на нас кинется?
- Не бойтесь. Зверь нападает молча. Кричит от одиночества, пару ищет.
Гурад рассказывал племянникам, как нужно поступать в охотничьей схватке с обитателями лесной чащи, будь то волк или кошмарное порождение гнилых буреломов. "Береги своё оружие ... Не бойся ... Нападай первым". И то ли дыхание реки оседало капельками солёной влаги на щеках, то ли слёзы губы щекотали: вспоминал, как то же самое слушал Велек, его любимый племянник. Забегал вперёд, широко раскрыв глаза, восхищённо ловил каждое слово притворно хмурого дядюшки ...
- А ещё есть главное Правило: не ступай на звериную тропу. Этого они не прощают.
Что сейчас делает Арада? Простится ли несчастной матери чужая тропа?..
Тихо в осиротелой избе. Но будто незримый дым слоями ходит. Это сытный хлебный дух, запахи высушенных на ветру детских рубашек да ароматы непустой кладовой покидают жилище когда-то большой и дружной семьи. Исчезают тихие радости да взаимная забота. Остаётся пустота.
Арада разделась донага. Косу распустила, обереги сняла.
Открыла двери и окна. Сорвала занавески, бросила на пол.
Серпом косу под корень отхватила. Из сундучка украшения вынула. Растоптала на занавесках хрупкие стекляшки, погнула браслеты да гривны. Перемешала всё.
Добавила трав ядовитых, ещё свекровью запасённых. Из склянки вылила пахучее масло.
Только вот крови женской нет.
Полоснула по животу ножом. Постояла, от боли отдыхая.
Закрутила узел из занавесок. Высекла лиловый огонёк.
Вспыхнуло сотворённое "гнездо".
Женщина за голову схватилась, застонала. Крик и вой со всех сторон смяли её, на колени бросили.
То ли новорожденные, впервые жизнь глотнувшие, заливаются. То ли свекровь, задавленная болезнью, хрипло последний вздох тянет.
Стихло. Вместо узла на полу - круг чернее ночи, бездна, откуда пути назад не было и нет.
Арада в круг шагнула. Глаза закрыла и прислушалась. Не увидела, как темнота прильнула к её телу и словно запульсировала, вытягивая через вскрывшиеся жилки кровь и душу. Вскоре женщина превратилась в сгусток лунного света. Но не тот, заманчиво-обещающий, таинственный и будоражащий, что по ночам молодым спать не даёт. А безнадёжный и бесполезный. Такой в роще Предков проливается на мёртвые глаза усопших, которых вот-вот поглотит земля.
Шаркающие шаги. Тяжкий дух сырой земли.
- Матушка, ты ли это?
- Арада ... Глаза не открывай. Зачем потревожила?
- Матушка, внуков твоих в Город свели. Скажи, живы они? Или уже рядом с тобой?
- Глупая ... Это вы, живые, вместе. Пока ты дышишь, дети с тобою. Даже ушедшие. А здесь ... здесь все одиноки.
- Матушка ...
- Слушай меня. Не вздумай ещё кого звать. Знаю тебя, дурочку. Как почуешь, что я ушла, бросайся на пол и змеёй ползи из круга. До ближайшей воды. Омоешься - надень всё новое. Имя тоже новое возьми. Уходи из избы, где родовое "гнездо" пожгла. Живи до последнего дня под общей крышей - небом над головой. Коли не послушаешь, вместе с детьми до срока в землю ляжешь.
- Но ...
Снова тишина.
Арада замерла. Не выйдет из круга, пока своего не добьётся. Всю семейную жизнь свекровь над ней тряслась, оберегала. Знания свои не передавала, говорила, что любит, как родную дочь. Даже люто страдая, перед смертью за руку не взяла - дара своего пожалела.
Запах тухлого мяса. Словно из миски с кровью, которую отхаркивал больной муж.
- Арада, любушка! Дай обниму после разлуки.
- Азур?.. Азур, муж мой, детей наших в Город отвели. Скажи мне, живы ли они? Поможешь ли вернуть их? Да, виновата я. Не додумалась бежать с ними - хоть на Гору, хоть в заброшенные шахты, - частила женщина, не замечая удушья. - Но я найду Велека и Байру, коли живы ещё. Нет - со всеми поквитаюсь.
- О детях потом, Арада. Тосковал по тебе. Всё вспоминал улыбку, глаза ... Взгляни на меня, родная.
Женщина заскребла ногтями по шее - дышать было нечем.
- Милая ...
Арада упала и, теряя сознание от боли в спадающихся лёгких, поползла из круга. Уткнулась лицом в зловонную едкую слизь, чуть не захлебнулась от рвоты, едва не вывернувшей нутро наизнанку. Какой-то щепкой раскроила щёку. Но остановилась, только когда ткнулась макушкой в колодезный сруб.
И как она раньше не замечала, сколько живительной силы в прохладном ночном воздухе! Каким родным кажется далёкий небосвод ... Как сладко пахнет вода в замшелой глубине колодца. Воды ... скорей добраться до воды.
Распахнутые окна и двери избы источали жадную, завистливую злобу ко всему живому:
- Арада, вернись ... Арада ...
Женщина опустила бадейку. Еле вытянула её слабыми руками. Опрокинула на себя.
Жива.
Отдышалась. Поднялась и пошла по улице, не думая о наготе. На бывшее жилище не оглянулась, знала: чёрный круг, даже невидимый днём, будет караулить любого, кто ступит на крыльцо.
Сняла с чьего-то забора позабытое в хлопотах покрывало.
Куда теперь? К детям, наверное, нельзя вот так сразу - неочищенной, не поименованной заново. Успеть бы до рассвета добраться до рощи Предков. Возле неё на широком камне Всеобщий староста всегда нарекает младенцев. Кто даст спасительное имя и закрепит его наговором? Ведь без него мир не примет новую душу. Всеобщий ... Он был добр к ней: соединил с обречённым Азуром. Оправдал свекровь, занимавшуюся тайным лекарством. Отстоял мельницу, которую хотел забрать у вдовы родственник мужа - всё равно работать на ней некому. А староста каждый двор обязал за жерновами смотреть, чинить обветшалое, чистить запруду. Да и брату помог.
Но свёл детей в Город. Тогда на разум словно затмение нашло - повиновалась, сама сыновей ему в руки отдала.
Нет. Пойдёт одна. Пусть судьба решит - жить ли ей.
Женщина миновала мёртво заснувшие избы и не увидела, что от изгороди богатого старостиного дома отделилась тень и заскользила следом.
- Предки всемогущие, куда ж она так несётся? - прошептал Всеобщий, споткнувшись в кромешной темноте. Вынул ниточку бусинок, отнятую у вороватого сынка Родика, и присвечивая ими под ноги, стал тихонько догонять Гераду.
Показалась роща. Небо просыпалось, венчая её розовато-золотистой рассветной короной. Тоненько просвистели самые смелые птицы. С шумом листвы, с разноголосым утренним хором Арада почувствовала себя возрождённой. Словно и не было чудовищной ошибки, которая едва не стоила ей жизни. Сейчас переберётся через ручеёк, и вот он - камень, где когда-то счастливый отец высоко поднял новонаречённую дочку и показал её миру. А потом и она обливалась радостными слезами и гордо оглядывалась на соседей: первенец ... второй сын ...третий.
Арада стояла в холодной воде, следя за алыми струйками возле разбитых ног. Надо же, и не заметила, как поранилась.
- Не трогай её! Мамонька, я здесь!
Женщина не посмела поднять глаз.
Чудо! Может, это старшенький Велек позвал её из-под песчаной насыпи в роще?
Или она сама уже не в этом мире, а там, где нет боли и печали? Вспомнилось: "...здесь все одиноки".
Нет, какова свекровушка: везде успела обхитрить простоватую Араду.