Словом, эта женщина была прекрасна, и Костэн мог часами разглядывать ее портрет, думая обо всем подряд. К примеру, о работе или о другой прекрасной женщине, только сильфиде, которая все же стала его женой.
Костэн безошибочно узнал еще одно изображение знакомого с детства лица, хотя оно было написано и вполовину не так талантливо, как это. И история второго портрета, совсем маленького, меньше ладони, не давала ему покоя. С большой картиной все ясно: влюбленный сильф, понимая, что переживет свою супругу из Принамкского края на многие годы, заказал ее портрет, чтобы иметь память о тех днях, когда они были счастливы. Но с чего бы людям из разведки Ордена заводить ее портрет, снабжать им убийцу и посылать к обде? Да еще спустя несколько десятков лет после того, как эта женщина тихо умерла в кругу любящей семьи. Вдобавок, такой же портретик оказался на ведской стороне у колдуна Эдамора Карея, который считает его приносящим удачу. И даже не знает, чье там лицо, лишь уверенно говорит, что это копия. То есть, где-то есть и третий портрет? С чего бы обычной человеческой женщине, не колдунье, не благородной госпоже, иметь такую известность? Спросить пока не у кого, прадед, как назло, еще с весны улетел прогуляться к кислым морям, и проще разговорить упомянутый портрет, чем пытаться прежде срока отыскать старого сильфа среди любимых им камней и дюн.
Ночь сгущала краски, и нарисованное лицо, окруженное кистями сирени, было почти не различить. Риша рядом давно спала, уткнувшись острым носиком в подушку, а Костэн под одеялом полулежал на животе, опираясь на локти, всматривался в размазанные сумраком черты и в который раз пытался делать выводы.
Может быть, орденский убийца, как ведский колдун, считал крохотный портретик приносящим удачу? Но почему в тайной канцелярии об этом не знают? Сильфы всегда были осведомлены об обычаях людей. Может, портрет нужно было для чего-то показать обде? Но Клима тоже ничего не знает, если не соврала. Не похоже. Она сама просила известить ее, если что-нибудь станет ясно.
Риша перевернулась на другой бок и бессознательно закинула на мужа ногу. Но Костэн так задумался, что почти не обратил внимания.
А что если главное – не изображение, а, например, рамка? Возможно, именно в ней заключена тайна. Но зачем тогда делать копии именно портрета? Да и рамки на тех двух, которые видел сильф, были разными. Неспроста это все, и безошибочное чутье агента, много раз выручавшее в минуты опасности, подсказывало Костэну, что портрет его прабабки играет не последнюю роль в том узле из войн и интриг, которым стал Принамкский край за последние три года. Но с чего, почему – оставалось только гадать.
Риша убрала ногу, ее ровное дыхание стало тише. Она полежала неподвижно, прижавшись теплым бедром к его боку, а потом чуть хрипловато спросила:
- Почему ты не спишь? Опять думаешь?
- Да, – согласился Костэн, не уточняя о чем его мысли на этот раз.
Риша приподнялась на локте, и в темноте блеснули ее прозрачные глаза.
- Не вини себя снова, во имя Небес. Мне до слез жалко Дашу, но сейчас ты ничего не мог сделать. Это прежде ты рисковал ею, отправляя одну на провальное задание, а случившееся теперь невозможно было предвидеть.
- Знаю, – тихо ответил агент и досадливо поморщился. Он всю весну убеждал сходящего с ума от горя Юрку, что тот не виновен в смерти Даши, скорее уж вина на нем, начальнике, Косте Липке, недооценившем опасность задания. И, в конце концов, сам поверил в это настолько, что потом Рише на пару с уборщицей Тоней пришлось его утешать и приводить в чувство. На третий день утешения Костэну надоели, и он усилием воли запретил себе впадать в губительное уныние.
- Ты думал про другое? – догадалась Риша. Она всегда слышала его невысказанные мысли.
Костэн кивнул.
- Мне всегда есть, о чем подумать, особенно теперь, когда от многих моих выводов зависит благополучие Холмов.
- Ты размышлял про обду? – Риша повернулась к нему и заложила за длинное острое ухо курчавую прядь. – Какая она?
Костэн шутливо тронул жену за нос и улыбнулся.
- Ты уже тысячу раз спрашивала.
- Мне любопытно. Ты всякий раз говоришь что-нибудь новое. Эта Климэн Ченара крепко наступила тебе на крыло!
- Не без этого, – Костэн перевернулся на спину, закинув руки за голову. – Впервые в жизни имел дело с человеком, который врет почище меня, но с таким изяществом, что не подловишь. Перед встречей я думал: какая она, ожившая легенда Принамкского края? Я видел портреты обд на древних свитках, читал про их магию слов. От этой магии нам достались только формулы клятв и проклятий, да и то лишь потому, что какие-то обды когда-то произносили подобное вслух. Я читал отчеты Юргена, но большее, на что хватало моей фантазии – это либо милая в общении, но заносчивая девочка, которая не всегда понимает, что творит, либо древнее непогрешимое существо, убивающее взглядом и говорящее исключительно формулами магии слов.
- А правда оказалась где-то посередине, – подхватила Риша.
- Нет, я был далек от истины, – усмехнулся Костэн. – Меня встретила хитрющая изворотливая сударыня, которая все и всегда умудряется обратить себе на пользу. Ищи эта Климэн карьеры агента, за нее насмерть передрались бы все разведки, включая нашу. В обде нет ни древности, ни тщеславия, только непробиваемое осознание собственного могущества. И я сам не понял, как она уболтала меня подписать не слишком выгодный для нас договор на поставку новейших моделей досок. Такие не то, что у Ордена – не у всех сильфов есть. И это при ее явном невежестве во многих важных для политика вещах. Я сидел рядом и чувствовал, как она интуитивно нащупывает нужные слова – и не ошибается, с каждым разом становясь все увереннее, так что я даже невольно ощущал себя ее учителем. И тогда я подумал: какие заносчивые девочки, какие древние существа, поросшие пылью? Развей меня смерч, если это не настоящая обда, которая в итоге подомнет под себя и ведов, и Орден. С такой-то хваткой…
- А Холмам это на пользу? – уточнила Риша.
- А вот в этом и состоит моя работа, – Костэн хитро прищурился. – Раз уж мы недооценили обду поначалу и прозевали миг, когда еще можно было вмешаться и ее задавить, то теперь важно сделать так, чтобы ее приход к власти оказался выгоден нам. И для этого мне вскорости придется полететь к Юрке, расшевелить его и снова послать в Принамкский край, потому что ни с кем другим Климэн Ченара не хочет иметь дел. И смерч ее разбери, почему. То ли прониклась к моему протеже дружескими чувствами, то ли его проще обманывать.
Впрочем, если бы ни эта прихоть, подумалось ему, Юрку бы выгнали из корпуса еще в середине весны. Потому что даже смерть близкого не может быть оправданием, когда агент тайной канцелярии принимает на веру сведения, а затем под видом истины передает их начальству. Из-за этого сильфы дали Ордену неправильное время наступления ведских войск, хотя обещали назвать точное. В результате Орден потерпел поражение, отношения с Холмами из натянутых превратились в совершенно скверные, а власть обды сильно укрепилась, что не было на руку никому. Торговля между Орденом и Ветряными Холмами не прекращалась, хотя досок требовали все больше, а платили за них все меньше. На войну у людей уходили все средства, сильфийская разведка доносила, что даже среди благородных зреет раскол. Одни желают задавить обду любым способом, другие высказывают мысль задавить сначала жадные Холмы, чтобы пользоваться их досками и тяжеловиками бесплатно. Третьи уже готовы идти на мировую с обдой, поскольку, по их мнению, так дальше жить нельзя. Но третьи в меньшинстве, а вот первые со вторыми могут договориться, особенно после случившегося весной, и тогда сильфам, тысячи лет не знавшим войны, придется туго. Останется спешно заключать союз с той же обдой, чтобы усмирить Орден ее руками, но Климэн Ченара со своей стальной хваткой и спонтанной интуицией – слишком неуправляемый союзник.
Агенты тайной канцелярии в Ордене сбивались с ног, чтобы не допустить войны с Холмами, но это значило поддержку тех, кто выступал за обду, что для сильфов пока тоже было нежелательно. Агенты с тоской вспоминали прежние времена, когда обда была не более чем полузабытой историей. В четырнадцатом корпусе однажды всерьез рассматривали вопрос убийства Климэн, которая одна поставила с ног на голову всю мировую политику, но пришли к выводу, что ее слишком любят высшие силы, и детям Небес вмешиваться попросту опасно. Политика и разведка – одно, но когда речь заходит о покровителях народов и тех, кому они благоволят, лучше отступить, чтобы не вышло беды. Люди пять сотен лет назад наплевали на высшие силы – и поплатились бесконечной войной.
- Слышишь, – сказала Ринтанэ. – Кто-то ходит внизу.
Костэн насторожился и напряг слух, но не сумел ничего различить.
- Ты, наверное, слушаешь через сквозняк, а я так не умею.
Риша немного подумала и с удивлением согласилась:
- Верно. А у меня машинально выходит. Костя, странно, что ты не слышишь, ведь ты человек только на восьмую часть. Я знаю одну секретаршу в нашем корпусе, у нее дедушка из Принамкского края, и она…
- Погоди, – на всякий случай сильф бросил взгляд на лежащие поодаль ножны с новой саблей. – Кто там ходит, послушай.
Девушка сосредоточенно наморщила лоб.
- Шаги знакомые. Очень похоже на нашего деда. Точно: его доска стукнула о подставку. Теперь он снял ботинки и переобулся в тапочки – точно дед! Вот он идет на кухню и сейчас наверняка примется ворчать, разжигая огонь и засыпая в чайник толченый укроп… Костя, ты куда?
Агент встал, решительно откидывая одеяло, и принялся надевать штаны.
- Есть к нему разговор. Как хорошо, Риша, что ты у меня так славно слышишь, иначе бы я еще до утра маялся!
Она перетянула на себя большую часть одеяла и безмятежно зевнула в подушку.
- Ты надолго?
- Не знаю. Но на всякий случай засыпай без меня.
- Мне не привыкать, – тихо хмыкнула Риша.
Костэн наскоро обнял ее и поцеловал в макушку.
- Ты знала, за кого выходила замуж.
Прадед и впрямь заваривал укропник, стоя в тапочках у разожженной плиты и почти беззвучно ворча. Он всегда так делал, сколько Костэн себя помнил: скрупулезно, по ложечке засыпал заварку в чайник, а сверху непременно кидал немного сушеной ромашки. Полотняный мешочек с этими экзотическими для Холмов цветками всегда стоял на полке рядом с банкой укропа, но трогать его никому из домочадцев не дозволялось. Однажды, еще в бытность стажером, юный Липка заинтересовался, откуда дед берет сушеную принамкскую ромашку, и разведал, что ее время от времени привозит один старый дипломат из пятнадцатого корпуса, когда-то бывший коллегой деда и другом их семьи, той другой, большой и дружной, которая сейчас осталась лишь на портретах.
До рассвета еще было далеко, в окнах зияла чернота, а кухню освещала затейливая масляная лампа под потолком. От нее по стенам и шкафчикам скользили живые тени, бесформенные и кучерявые, как облака в ветреную погоду. Пахло маслом, золой от плиты, ветром, укропом и немного – ромашкой. Костэн понял, что прежде никогда не различал запаха ромашки, лишь после поездки в ведский Принамкский край по-настоящему узнал и даже полюбил его. Земли Ордена не пахли ромашкой – там на сильфийский манер пили укроп.
- На твою долю варить? – спросил старый сильф, не оборачиваясь. Он, конечно, услышал правнука через ветер.
Костэн кивнул, зная, что и об этом жесте донесет сквозняк. Дед, в отличие от потомка, владел воздушной магией в совершенстве.
- Как поживают кислые моря?
- Шипят под холодным ветром, – усмехнулся дед. Он был немолод, даже стар, но даже кончики его ногтей оставались плотными, без намека на старческую прозрачность. Только плечи были ссутулены, а в курчавой шевелюре зияла изрядная проплешина.
Костэн сел за стол, задумчиво подпер кулаком щеку.
- У меня к тебе дело…
- Погоди, – перебил дед, наклоняя над чайником кувшин. – Дай хлебнуть горячего после дальней дороги.
Вода зажурчала о белые глиняные стенки, несколько капель попали на раскаленную плиту и оглушительно зашипели, исходя на пар. Огонь в плите разгорелся сильнее, в глубине чайника забулькало. Дед молча поставил на стол две чашки и блюдо с маленькими тонкими лепешками из укропной муки. Он всегда варил укропник в тишине, хотя старинные традиции предусматривали шуметь, болтать над закипающим чайником о всяческой ерунде, дуть на огонь и шире распахивать окна, чтобы булькающую водную поверхность лизали холодные северные сквозняки. Только сейчас Костэну подумалось, что молчание деда – не личная прихоть, а часть традиции, только иной, принамкской, тоже очень старинной. В гостях у обды ему доводилось видеть, как во время заваривания ромашки все умолкают и задумываются о вечном.
Когда вода громко забурлила, разрывая повисшую тишину, дед снял чайник с плиты, подождал, пока кипяток замолчит и уляжется, а затем быстро разлил укропник по чашкам. Костэн в который раз отметил, что напиток получился более золотистым, чем традиционный, но только теперь он знал, что это от ромашки.
Первый глоток они пили в молчании, а потом дед произнес:
- Ты был у обды, мой мальчик.
- Тебе кто-то сказал? – уточнил Костэн. – Или ты догадался?
- Это был несложный логический вывод, – усмехнулся дед. – Ты взволнован, расстроен, задумчив и хочешь спросить совета. И пока закипала вода, ты молчал не по-сильфийски. Значит, ты видел, как молчат люди. В Ордене этому не научат, следовательно, ты летал к ведам. А у ведов – обда.
- Мне еще учиться и учиться твоей наблюдательности, – покачал головой Костэн. – Неужели это молчание какое-то особое?
- Тебе надо учиться не наблюдать, а понимать, что наблюдаешь. Я заметил озарение на твоем лице: ты почти сразу понял, что я молчу по-принамкски, – старик прикрыл глаза и сделал еще пару глотков. – Привычка… великая вещь. У меня было пять жен, но только первая оставила после себя несколько привычек. И пока я молчу, добавляя в укроп ромашку, я помню о том, как точно так же делала она. А значит, помню о ней.
- Я как раз хотел поговорить о бабушке, – сказал Костэн, довольный, что разговор сам свернул к нужной ему теме.
- Неужели? – удивился дед. – А я думал – об обде. Мне бы твои годы… вашему поколению выпала непростая, страшная, но интересная судьба: видеть новый расцвет Принамкского края и мешать увяданию Ветряных Холмов.
- Об обде тоже. Но сначала все-таки о бабушке. Кем она была? По твоим рассказам я знаю о ней почти все, вплоть до характера и привычек. Знаю, что она работала в архиве, любила кислые моря и гулять под сливами. Но все это – после переезда на Холмы. А прежде? Когда вы поженились, ей было около тридцати.
- Двадцать восемь, – уточнил дед, внимательно изучая правнука. – А мне шестьдесят три, но влюбился в нее, как мальчишка. Почему ты спрашиваешь именно теперь, Костя? Слышал про нее от ведов?
- Ты не удивлен. Она была связана с ведами?
Дед пожал плечами.
- Трудно говорить наверняка. Объясни сперва причины своего интереса.
Костэн подробно изложил, что ему было известно про оба портретика. На протяжении рассказа дед все сильнее хмурился и впадал в задумчивость, позабыв даже про укропник. Когда правнук закончил, он долго сидел, словно собираясь с мыслями, а потом заговорил:
- Ты хочешь услышать ответы, мальчик мой, но я сам едва их знаю. Моя Неля, твоя прабабушка, была добрым и бесхитростным человеком. Она рано лишилась родителей, которые, пожалуй, могли поведать куда больше. Мне бы следовало расспросить некоторых ее знакомых, но тогда я был слишком влюблен и не задумывался о туманном прошлом ее семьи. Уже много десятилетий спустя я вспомнил о тех странностях, но было поздно – нужные люди затерялись, и я остался лишь с несколькими намеками, из которых невозможно было сделать обоснованные выводы. Я расскажу тебе всё, Костя. Возможно, ты сумеешь понять больше меня.
Старый сильф перевел дух, взял с блюда лепешку, но так к ней и не притронулся.
- Нынче трудно поверить, но когда-то я тоже был молод и часто мотался в Принамкский край с поручениями по части дипломатии и разведки. Шли годы затишья на орденско-ведской границе, поэтому послов принимали в Кайнисе, почти под самым носом у колдунов. Тогда это была не закрытая крепость, а милый провинциальный город, в который не стыдно позвать гостей. Я интересовался бытом людей, поэтому иногда останавливался не в городе, а снимал комнаты у каких-нибудь поселян, имевших лишний угол и желание подзаработать. Однажды я выбрал своим временным гнездом лавку мелкого пригородного торговца – он перекупал на ярмарках разные броские вещицы вроде ваз, чучел и модных шляпок, а потом продавал зажиточным селянам, желавшим блеснуть городским шиком. Так я познакомился с очаровательной женой торговца – моей Нелей. Да, Костя, я отбил твою прабабку у ее законного человека-мужа и впоследствии не жалел об этом ни мгновения. Неля, как я говорил, была сиротой, безропотной наивной девочкой, не красавицей по людским понятиям, на которой женились, чтобы следила за домом, лавкой и нянчила детей. У нее был сын десяти лет… несчастный ребенок. Муж-торговец постоянно пропадал в отъездах и, судя по слухам, не слишком там скучал. Ну а я, как уже говорил, влюбился до кончиков ушей и проводил с Нелей все свободное время, порой даже в ущерб работе. Неля очень много знала о древних людских обычаях, она наизусть помнила не меньше сотни песен, половина из которых была про обд. Неля рассказывала, что ее бабушка родилась где-то у западных гор, в самом сердце ведских земель, но потом семья из-за чего-то перебралась сюда. У нее были потрясающие глаза – искристые, как омуты под солнцем… У ее первого сына были такие же, а наши потомки их не унаследовали. От Нели я впервые узнал о капищах высших сил и о том, как связаны с ними колдуны. Годы спустя Нели призналась, что тоже полюбила меня с первого взгляда, поэтому рассказывала все, что только могла, боясь лишиться моего внимания. Знала бы она, что даже ее молчание сводило меня с ума, – старик покачал головой и смочил укропником пересохшее горло. – Конечно, все быстро открылось. Я заявил, что женюсь на Неле, и за мной была вся мощь тайной канцелярии. Ее муж устроил чудовищный скандал с битьем посуды и выкидыванием вещей. Он орал еще громче, когда я поднял его в воздух и за шиворот подвесил на крюк от потолочной лампы. Сын Нели тогда гостил у родителей ее мужа, в деревне по Зигарскому тракту, и мы рассчитывали забрать его позже. Но улаживание дел с моим начальством заняло некоторое время, и когда мы приехали за мальчиком, было поздно: отец успел прежде нас и увез его куда-то. Неля была безутешна, я клялся, что отыщу мерзавца и верну ребенка матери. В те дни трактирную комнату, где мы остановились, навестил один загадочный человек, представившийся старым другом Нелиной семьи. Я насторожился, но Неля его узнала. Они беспардонным образом выставили меня за дверь, и два часа кряду о чем-то говорили.