- О чем? – подался вперед Костэн.
Дед виновато развел руками.
- Неля знала о моей способности говорить с ветрами и взяла слово, что не буду подслушивать. Я был слишком влюблен, чтобы нарушить обещание, и понятия тогда не имел, как это может быть важно. Наконец, они вышли, Неля выглядела заплаканной, а человек сказал мне: «Если ты и правда так любишь ее, то улетайте на Холмы и будьте счастливы. Но не ищите ребенка, он должен остаться в Принамкском крае. Отец уехал с ним далеко, я сам не знаю дороги, и будет лучше, если не узнаете и вы». Неля тогда смахнула слезу, но согласно кивнула и попросила меня ни о чем не спрашивать. Потом этот человек заходил еще раз и привел художника, который написал с Нели маленький портретик, уместившийся в медальон. На память о дочери добрых знакомых, как выразился этот «друг семьи». Подозреваю, именно о том портретике ты спрашивал меня. Ну а потом мы улетели на Холмы, и больше Неля не возвращалась в Принамкский край.
Старый сильф допил остывший укропник, откусил немного лепешки и небрежно махнул на лампу, порывом ветра убавляя свет: летом северные ночи коротки, за окном на горизонте небо уже начало голубеть.
- Наш сын, твой дедушка, родился вылитым человеком, только глаза сильфийские. Твоя мать походила на типичную орденскую полукровку, хотя была человеком только на четверть. Она не слышала ветров, мерзла зимами, а ее уже мертвое тело развеивалось так медленно, словно Небеса не хотели принимать. Ты почти сильф, мой мальчик, но ветра к тебе по-прежнему глухи, хотя я знал многих могучих воздушных магов, в ком гораздо больше людской крови. Но при этом тебе не чуждо колдовство. Мне кажется, ты даже смог бы сделать выбор: сильфом тебе быть или человеком. Тебя приняли бы и Небеса, и высшие силы.
- Я давно выбрал, – глухо проронил Костэн. – И ветра меня однажды услышали, правда, до сих пор не пойму, как. Я бывал в опасных переделках и прежде…
Старик точно не слышал, неотрывно глядя на занимающийся рассвет. Возможно, в этой сумеречной тишине он видел свою любимую Нелю и ее колдовские, искристые глаза.
- Я много думал с тех пор, – наконец подытожил он. – И мне кажется, что семья Нели была из тех, к кому высшие силы относятся… иначе. И тот «друг семьи» знал, что сын Нели никогда не приживется среди сильфов, и ей объяснил. Кем они были – колдунами, потомками горцев, ярыми борцами за высшие силы против культа крокозябры – мне уже не узнать никогда. Но клянусь остатками волос на моей плешивой голове: именно из-за наследия твоей прабабки тебе так трудно сделаться сильфом и перестать быть человеком.
В старой каменной усадьбе было тихо и пыльно. Уже давно никто не выбивал половики, не пускал по углам сквозняк, который выметал бы паутину и сдувал пыль со шкафов и столешниц. На плите возвышался холодный полупустой чайник, в ящике с посудой стояла одна-единственная тарелка. В доме и окружавшем его саду тоска превратилась в нечто осязаемое, черное и колючее, как сухой шиповниковый куст.
По правде говоря, Юргена здесь ничего не держало. Он мог оставить эту усадьбу и снова переехать к родителям. Жить в знакомой с детства комнате по соседству с Рафушей, привычным путем летать на работу, уплетать вечерами мамину стряпню и в полушутку спорить с отцом.
Или не мог?
Юргену казалось, что в тот миг, когда он улетит отсюда прочь, исчезнет последнее напоминание о Даше. Она растворится навсегда, пропадет, и даже воспоминания о ней раздует ветром. Это у людей есть могилы, куда можно прийти и вспомнить. А сильфы такой роскоши почему-то лишены. Кучка одежды, несколько вещей и собственная память – вот и все, что остается, когда близких забирают Небеса. Поэтому юноша продолжал жить один в пустом и пыльном доме, где убираться не было никакого желания. Пыль тоже помнила Дашу. И этот диван, где сильфида провела их первую ночь супружеской жизни. И стул, под который она любила швырять свою одежду. И фонарь над порогом, который она зажигала, когда ждала его.
И кровать, где они спали вдвоем по разным сторонам.
Спустя неделю после того, как Юрген вернулся сюда, его уединение нарушил плотник, прилетевший на здоровенной строенной доске, где громоздилось нечто большое, тщательно завернутое в упаковочную ткань.
- Я привез ваш заказ, – бодрым тоном, казавшимся Юргену неестественным, известил он. – Ведь здесь проживает семья Эр?
Юрген молча кивнул: ком встал в горле и язык не повернулся сказать, что «семьи Эр» больше нет. Есть только он. По закону Юрген мог бы даже вернуть себе прежнюю фамилию. Но и фамилия «помнит» Дашу.
- Я управился точно в срок, – сообщил плотник и принялся стаскивать с доски свою поклажу. – Где вы планируете их разместить?
- Кого? – выдавил из себя Юрген, не понимая, что происходит, и какого смерча ему сейчас привезли.
- Ваши кровати! – улыбнулся плотник. – Я поздравляю вас с таким замечательным приобретением. Две удобные односпальные кровати, мореный кедр, резьба, шарики в изголовье, лаковая роспись, изящные ножки – в точности, как во дворце Верховного, он как раз тоже недавно заказывал у меня мебель. Правда, не кровати, а стулья, но…
- Я не заказывал, – глухо проговорил Юрген. День стоял весенний, теплый, но его прошиб озноб, словно человека, попавшего под зимний сквозняк.
На лице плотника появилось озадаченное выражение.
- Как же? Вы сами два с половиной месяца назад лично прилетали ко мне и делали заказ на две односпальные кровати. Даже расплатились заранее. О том и запись есть.
Юрген стянул краешек ткани. Кровати были новыми, пахнущими свежим кедром и смолой. Чужими. Неуместными среди кривых от старости сливовых деревьев и этой пустой усадьбы.
- Увезите их… обратно. Деньги возвращать не нужно.
Плотник перестал улыбаться.
- Почему? Вам не нравится?
- Дело не в этом…
- Что с вами? Вы бледны.
Юрген почувствовал, как у него опять начинают болеть глаза от подступающих слез. Но реветь, тем более в присутствии постороннего, он не собирался.
- Все в порядке. Ради Небес, увезите и продайте кому-нибудь другому.
Плотник внимательнее заглянул ему в лицо, а потом молча погрузил так и не распакованные кровати обратно и улетел восвояси. А Юрген долго смотрел ему вслед и думал, что каких-то два с половиной месяца назад, оказывается, был счастлив. И глуп настолько, что понял свое безвозвратно минувшее счастье лишь теперь.
Дни шли, похожие один на другой. Сливы в маленьком саду отцветали и покрывались узловатыми несъедобными ягодками темно-зеленого цвета. Лето приходило на смену весне, слой неприкосновенной пыли в доме понемногу рос. Изредка залетала Рафуша, но сейчас, вступающая в пору юности, она была слишком занята, чтобы дни напролет сидеть со скорбящим братом. Да Юрген этого и не хотел. Родители, отчаявшись, оставили его в покое и молча надеялись, что тоска сына когда-нибудь кончится. Однажды прилетел отец Даши, весь прозрачный от горя, и долго заверял, что ни в чем не винит зятя. От этих заверений Юргену было только хуже.
Несколько раз его навещали коллеги, пытались развлечь, пересказывая новости, но улетали ни с чем. Юргену не хотелось ни новостей, ни развлечений. День ото дня он просыпался в пустом молчаливом доме, ел какую-то пищу, утратившую вкус и запах, глядел на темные скелетики укропной рассады, выбросить которую не поднималась рука, а затем бродил по саду или подолгу сидел на диване, уставившись в точку. Он вспоминал, как перед самой свадьбой Рафуша ляпнула предположение, что, возможно, нежеланная невеста вскоре улетит на Небеса. И тогда Юрген был готов отдать за это полжизни. А теперь – всю жизнь, чтобы ее вернуть.
А как они друг другу снотворного подмешали! Вот уж агенты оба, нечего сказать. А как они ругались из-за всякой чуши, и Дашка метала сквозняки, улетая в ночь, а он потом разыскивал ее в потемках, осыпая всеми известными проклятиями…
В шкафу до сих пор висит ее одежда, даже та злосчастная блузка, которой он однажды по ошибке вытер пол.
В ушах до сих пор стоит ее голос:
«Юра! Юрка! Я тебя люблю! Люблю! Очень!»
Но сказать в ответ «я тоже» больше нельзя.
Юрген перестал бывать на работе с того времени, как стало ясно, что Клима его обманула. Даже не так – переиграла. В конце концов, он тоже не был с нею честен, и тайная канцелярия без зазрения совести воспользовалась бы слабостью обды, как сама Клима – слабостью Юргена. В тот день Липка громко орал на него, обвиняя в халатности и непрофессионализме, обещая уволить в третий корпус бумажки перебирать, а то и вовсе посадить за преступление против интересов родине. А Юргену было почти все равно. Потом Липка немного поутих и сухо проинформировал, что стукнутый об тучу посол чем-то дорог лично Климэн Ченаре, и, подставив его, она, тем не менее, сделала так, чтобы Юргена не погнали с должности, а даже наоборот повысили. Личный посол повелительницы соседней державы – это не агентик какой-нибудь. Тут дорога в пятнадцатый корпус. И, по правде говоря, Юрка сделал все возможное, и не всякий на его месте смог бы больше.
Но и похвалы Юрген выслушал равнодушно.
После того разговора он почти не появлялся в корпусе, а потом и вовсе перестал туда летать. В иное время пропадал бы там днем и ночью, а сейчас отчего-то не тянуло. И еще Юрген думал, что не понимает Липкину мать, после гибели мужа взявшую с сына клятву, что тот по примеру отца станет агентом. И, наоборот, понимает Липку, который не хотел жениться на Рише.
В один из череды одинаковых дней Юра обратил внимание на свои руки, державшие вилку. Запястья истончились, сквозь бледную кожу ярко проглядывали сосуды. Лунки ногтей тоже казались тоньше обычного, а очертания суставов сделались явственнее. А когда молодой сильф подошел к зеркалу и вгляделся в свое лицо, ему отчего-то вспомнилась Фистерия Урь, давно развеявшаяся бабушка Дарьянэ, из-за которой, собственно, и состоялся весь этот трижды распроклятый брак. У Фистерии Урь на закате жизни были такие же тускло блестящие глаза, тонкий нос и почти стеклянная шея.
«Ну и пусть», – с каким-то исступленным удовлетворением подумал Юра и отправился сидеть на диване.
Но сегодня ему не дали предаваться скорби.
Незапертая входная дверь хлопнула резко и слишком громко на фоне тоскливой тишины. Стукнула о пыльную подставку белая доска очередной обновленной модели, и сквозняк донес из прихожей профессионально тихие, но уверенные шаги.
- Ну и запустение ты тут развел, Юрка! – попенял Костя Липка, входя. Его взгляд задержался на протеже и потрясенно замер. – А себя запустил еще хуже. Ты в зеркало давно смотрелся?
- Сегодня утром, – вздохнул Юрген и подтянул колени к подбородку.
Липка подошел к его дивану вплотную. В глазах агента было то задумчивое выражение, с каким он просматривал важные документы или отчитывался перед начальством.
- И не стыдно?
Юрген молча мотнул головой.
- Ясно, – подытожил Липка.
А потом четким, отработанным захватом сграбастал протеже за шиворот и потащил на кухню. Все произошло так быстро и неожиданно, что Юра опомнился, лишь когда ему за шиворот вылили все остатки холодной воды из чайника, а потом еще и в ухо двинули. Тело само вспомнило приемы рукопашного боя и попыталось вырваться, но не тут-то было: Липка знал эти приемы лучше и держал крепко.
- Ты до чего себя довел? – чеканил старший товарищ с несвойственной ему злостью, не забывая при этом отвешивать не сильные, но весьма ощутимые оплеухи, и не иначе как для внушительности греметь опустевшим чайником. – Какой из тебя, к смерчам, агент, если ты вечно норовишь уйти в свое личное горе и послать дело, которому все мы служим! Что, не хочешь уже быть агентом? А придется! Сегодня же ты приводишь себя в нормальный вид и выметаешься в Принамкский край, потому что обда, тридцать четыре смерча ей под поясницу, будет иметь дело только с тобой. Она не желает вести с нами переговоров, и если текущее положение продлится до конца лета, то мы потеряем Холмы. Слышишь, ты, страдалец?! Наши Холмы завоюют сперва люди Ордена из-за досок, хлеба и золота, а потом по тому, что останется, протопчет войско Климэн Ченары. И тогда сможешь с чистой совестью не ходить на работу, ибо тайную канцелярию сровняют с землей; и не навещать сестру с родителями, ибо их выгонят из дома и развеют по равнине. А все потому, что один страдающий мальчишка не пожелал внять прихоти одной капризной девчонки, которая сперва подставляет его, глазом не моргнув, а потом спасает от последствий, намекая на разрыв дипломатических отношений.
Он отпустил Юргена, и тот, не рассчитав, врезался лбом в дверцу кухонного шкафа. Зазвенела посуда, дверца сорвалась с петли, на пол грохнулись два блюдца и одна чашка, разлетаясь в мелкие белые осколки. У Юргена перед глазами заплясали звездочки, он пошатнулся и присел на корточки, упираясь ладонями в пол. На останки посуды закапала вода с его кудрявых волос.
- Это была любимая Дашина кружка, – тихо проговорил Юра, уставившись вниз. Потом поднял голову и посмотрел на начальника. – Липка, я и правда больше не агент. Неужели нельзя объяснить это Климе?
- Это ты обде такой закадычный приятель, что называешь ее на «ты» и по имени, – проворчал Липка. – А других она слушать не хочет.
- Клима это делает нарочно, – осколки не становились паром, но памяти Дарьянэ в них больше не осталось. Юра тяжело поднялся на ноги, хотя в теле уже несколько дней чувствовалась странная легкость, похожая на предсмертную. – Все она слушает и понимает, ей всего-навсего охота вытащить меня в Принамкский край. И насчет разрыва отношений она блефует. Ей сейчас политически выгодно обнародовать союз с Холмами и настроить против нас Орден. И доски ей нужны, поскольку с орденскими «ястребами» и «ласточками» с земли не повоюешь, это доказали пятьсот лет войны.
- До чего же замечательно ты во всем разбираешься! – сарказм в голосе Липки можно было резать ножом и намазывать на хлеб. – Хоть сейчас в пятнадцатый корпус! Единственный специалист по повадкам смерчевой обды, над действиями которой все уже головы сломали и в Ордене, и у нас! Естественно, ты просто обязан тихо раствориться от тоски у себя в кровати! Ты будешь сидеть при Небесах со своей Дарьянэ, а внизу твою родину раздерут на тысячу маленьких сквознячков!
- Хватит меня стыдить, – буркнул Юрген, садясь к столу и безуспешно приглаживая мокрые взлохмаченные волосы. – Я узнал Климу близко всего за неполный год. Подготовить другого агента не составит труда.
Костэн не стал садиться, а уперся в стол обеими руками и пристально посмотрел на своего бывшего стажера.
- Ты когда в последний раз интересовался новостями? Видимо, еще в Принамкском крае! Ты познакомился с обдой Климэн Ченарой, когда она в платке поверх кофты и драной юбки бегала по селу и запросто слушала советы местного старосты. Того времени уже не будет никогда. Теперь твоя Клима пожила в Фирондо, с войсками дошла до Гарлея, готовится брать Кайнис, а там идти на Мавин-Тэлэй. Она имеет личную охрану, одевается в золото, живет в гарлейском дворце и принимает послов по полчаса в неделю согласно личному расписанию. О ней уже слагают легенды и поют песни. А запросто зайти в ее комнаты могут лишь несколько доверенных друзей – ты знаешь всех, и, думается мне, тоже входишь в их число.
Юрген представил Климу, которую знал, одетой в золото, овеянной славой и легендами, в кругу верных войск и союзников, властную, с пронзительным черным взглядом… Да, такое ей шло больше, чем драная юбка. Мог ли он тогда подумать, по юношеской глупости насмехаясь над нескладной летчицей в горчичной форме, которую отторгало небо. Теперь ясно, почему: Небеса никогда не будут благосклонны к избраннице Земли и Воды.
- Словом, так, – жестко подытожил Липка. – Если ты по-прежнему намерен развеяться на этой пыльной кухне, считая Климэн притворщицей, то лети в Принамкский край и скажи ей это в лицо. А заодно передай письмо Верховного и представь своего преемника. Но не обольщайся, что спасешь этим Холмы: у преемника нет времени разобраться, и он завалит все дело, будь там хоть глава тайной канцелярии.