Монастырь стоял в низине между холмами, с одной стороны окруженный пышной зеленой травой, а с другой - латками огородов. Каменная ограда была невысокой, ворота - хлипкими; за оградой желтел идеальный прямоугольник монастырского поля, в поле работали монахини и торчало жуткое пугало, одетое в женскую ночную рубашку.
Он смотрел на это с вершины - и болезненно кривился. По щеке медленно сбежала одинокая соленая капля; он вытерся рукавом и покосился на своего спутника - девятилетнего мальчика с тонкими костяными наростами на ушах.
Он понятия не имел, кем является этот мальчик. Ясно, что не человеком и не эльфом, и не карадоррским лойдом, и тем более не ребенком Сокрытого - но взрослые особи разумной расы, породившей малыша на свет, пока что нигде ему не попадались.
Под светлыми ресницами его спутника странно двигались бесполезные голубые глаза. Мальчик был слеп, как новорожденный котенок, и крепко сжимал своими пальцами чужую ладонь, а по костяным шипам на его правом ухе то и дело пробегала дрожь.
- Я слышу, - сказал он, поворачиваясь к боевому товарищу, - голос. Очень явный. Глубоко под землей. И, Тристан...
- Да?
- Он опасен. Опаснее, чем ты предполагал. Ответь, что нас окружает?
Тристан послушно огляделся еще раз.
- Мы с тобой находимся на вершине холма. Будь осторожен, мы скоро будем спускаться. Монастырь внизу, выглядит... э-э... мрачновато, слева от него растут кабачки и помидоры, еще левее - полно пшеницы, думаю, что и мельница где-то неподалеку есть. Так... в монастыре четыре корпуса, все четыре соединяются крытыми галереями. По центру имеется часовня, в... - он помедлил, - западной башне явно что-то нехорошее. Пойдем туда.
- Если нам позволят, - негромко отозвался мальчик. - Западная башня - вход.
Тристан улыбнулся.
- О пощаде прошу, - тихо сказал он, - Тебя, о Спаситель, о Искупитель, единственный, кто понимает и принимает нас любыми, вне зависимости от наших поступков. И приходят к Тебе убийцы, и приходят воры, и приходят всякие заблудшие души; как помогаешь Ты им, так помоги же Ты нам. Во славу Твою, во имя Твое мы будем вести бой, и загремит война с ночными тенями, и заплачут луна и солнце, а мы понесем Твое слово, как знамя, и поклонимся Ему, потому что Оно - святыня, а Ты - свет...
- Аминь, - согласился мальчик.
Тристан поправил темные волосы на лбу - так, чтобы за ними ничего не было видно, - и медленно пошел вниз. Пальцы ребенка на его ладони сжались немного сильнее - мальчик боялся высоты, и мрака, отобравшего у него мир, боялся тоже.
Он был слеп вовсе не от рождения. Он был слеп вовсе не по вине какой-нибудь болезни или порока; он помнил, какой бывает свежая летняя трава, и небо, и линии дорог, и... море. Но море он, увы, на дух не переносил, потому что однажды оно попыталось раздавить его тело, и если бы не ундины, алую кровь унесло бы ледяным течением.
У ворот монастыря сидела очередная монахиня. Заметив Тристана и его спутника, она стыдливо поправила чепец, накинула на изможденное лицо вуаль и кивнула:
- Будьте благословенны, дети земных путей. О, - она бросила на незваного гостя новый, куда более внимательный, взгляд, - неужели попутные ветра занесли в нашу обитель воина Господня? Это большая честь. Я немедленно сообщу сестре-настоятельнице...
- Не нужно, - отмахнулся парень. - Будет лучше, если я все расскажу ей сам. Где ее кабинет?
- Ну как же, - монахиня сделала шаг назад. - Вы не можете войти в монастырь, пока ваш визит не будет одобрен. Сейчас, - она понурилась, но понурилась так фальшиво, что некое подобие гнева появилось даже в тонких чертах девятилетнего мальчика, - тяжелые времена, о брат мой, и многие мои сестры, как дети порочного союза, подвержены искушению...
Тристан подался вперед, и в плену его темных волос проблеском закачалась вытянутая серьга - блеклое серебряное распятие.
- Как давно, - едва различимо обратился он к женщине, - вы спускались в монастырские катакомбы? Или нет. Как давно, - он усмехнулся, - ваша сестра-настоятельница приказала к ним не подходить?
Монахиня побледнела. По щеке Тристана соскользнула еще одна соленая капля, и он снова небрежно вытерся рукавом - совсем не по этикету и не по уставу, потому что плевать хотел на придуманные кем-то правила.
- В декабре, - глухо призналась женщина, - из подземелий пришла зараза. Она поглотила, - монахиня сглотнула, - пятерых моих сестер, после чего мы навеки заперли башенные двери. Призываю Господа в защитники: о брат мой, никто из нас не таил никакого злого умысла. Мы всего лишь надеялись, что спасемся, если отречемся от подземных лестниц.
- Лестниц? - Тристан выразительно поднял бровь.
- Да, - монахиня сжала воротник своей рясы. - Там всего один коридор, а под ним - целая сеть каменных ступеней. Они уводят, - мальчик, застывший по левую руку от воина Господня, заинтригованно повернулся к ней, - куда-то глубоко, очень глубоко, мы не можем добраться до их нижнего основания. Едва переступаешь порог и минуешь первые два пролета, как становится невыносимо жарко. Болит голова, и отовсюду пахнет...
Она запнулась. Тристан рассеянно погладил рукоять палаша.
- Проходите, - отважно пригласила монахиня. - Сестра-настоятельница вас примет.
- Странное место, - поделился мнением девятилетний мальчик. - Сначала они едва ли не требуют, чтобы мы ушли, а теперь надеются, что мы сумеем помочь. Тристан?
- Да?
- Мне это не нравится. У них какие-то искаженные... какие-то неправильные цели. Что, если нас убьют? Что, если мы послужим трапезой для их демона? Почему бы не оставить уважаемых сестер в покое?
- Ну, - снова улыбнулся воин Господень, - хотя бы потому, что мы уже внутри. Или потому, что я обещал не сдаваться, даже если против меня поднимутся люди. Или потому, что их демон, - он склонился над ухом своего спутника, стараясь не задеть носом костяные шипы, - пугает меня гораздо меньше Евы.
- Ева нестабилен, - укоризненно ответил мальчик. - Мы не знаем, будет ли он сражаться. Вы до сих пор...
- Не заключили договор, я помню, - новую каплю Тристан вытер большим пальцем. - И, помимо всего прочего, сейчас Ева слаб. Но у меня есть молитвы...
- Которые тебя не спасут. - Мальчик остановился. - Ладно, я понял. Ты все равно не боишься. И мы, кажется, пришли...
Монахиня остановилась тоже - в трех шагах от незваных гостей, перед узкой деревянной дверью. И неуверенно постучала:
- Прошу меня извинить...
...Сестра-настоятельница оказалась такой старой, что и ходила-то со скрипом и треском, не то, что читала утренние молитвы. На Тристана и его спутника она поглядела мутными серыми глазами, заправила под капюшон прядь совершенно белых волос и недобро усмехнулась, обнажив останки зубов:
- Экзорцист?
- Он самый, - согласился парень. - Мое имя - Тристан, госпожа. А это мой ученик, его зовут Юко.
Сестра-настоятельница медленно опустилась в обитое кожей кресло:
- Приятно познакомиться. Присаживайтесь, мои братья, и поведайте, какая беда привела вашу маленькую компанию в этот монастырь.
Юко сел. Тристан молча подошел к распахнутому окну.
- Сестра Мегель, - сообразила хозяйка. - Будьте так любезны выйти из этой комнаты. Если я не ошибаюсь, вам давно пора возвращаться на дозорный пост.
Женщина, проводившая к ней воинов Господних, суетливо поклонилась и выбежала прочь.
- Итак, - сестра-настоятельница позволила себе чуть внимательнее изучить гостей, - что мы имеем. В мой монастырь, - она грубо выделила слово "мой", - приходит некий господин Тристан, и он мало чем отличается от меня самой. Некого господина Тристана, - она неуклюже наклонилась над левым подлокотником, - сопровождает мальчик по имени Юко, и этот мальчик - не человек. Тем не менее, оба называют себя воинами Господними. И я недоумеваю: почему? Разве не мои братья - воистину мои братья, а не те лицемерные дураки, что обычно являются в эти залы, - сегодня переступили порог? Разве не мои братья убедили идиотку-Мегель проводить их ко мне? Разве не мои братья поняли, что в этом бесполезном теле, - сестра-настоятельница развела руки в стороны, - сидит их сородич, и что этому сородичу нужна поддержка извне?
Повисла тишина. Тристан любовался полем и, чего уж греха таить, стройными фигурами некоторых монахинь. Юко сидел на мягкой пуховой подушке и стучал подошвой ботинка по мраморному полу.
- Спасибо, - сказал он, - что признался лично.
- Верно, - поддакнул ему Тристан. - Иначе мы сомневались бы еще полчаса. И болтали с тобой о монастырских делах. Я бы спрашивал, не огорчает ли тебя урожай, не придется ли твоим подопечным голодать зимой, не беспокоят ли тебя волки. Наверное, неудобно жить в таком захолустье и перебиваться монашками. А если честно, скольких ты съел?
Сестра-настоятельница напряглась.
- К чему тебе эта информация, брат мой?
- И правда, - виновато улыбнулся Тристан. - Ни к чему.
...Юко помнил, какими бывают монастыри, и скромные кельи монахов, и залы, где все жители этих келий на рассвете, на закате и в полночь возносят молитвы своему Богу. И помнил, как трудно волочить на себе такой монастырь, какие усилия приходится прилагать настоятелю, чтобы ежедневно обеспечивать своих братьев и сестер хотя бы корочкой хлеба.
По виску Тристана поползла очередная соленая капля. Он упал на колени и выронил согретую теплом его кожи рукоять палаша.
"Экий ты храбрый, - процедил кто-то, кого ему не дано было видеть. - С пожилыми-то людьми".
- Тристан, - хрипло позвал Юко, - не слушай. Не надо слушать, что он тебе говорит.
"Мне уже надоел этот наглый ребенок. Давай от него избавимся, - настойчиво бормотал кто-то. - И вообще, я голодный. Ты собираешься меня кормить? С начала весны мы вынуждены питаться одними кашами. Золото, Тристан. Как скоро ты заработаешь на жидкое золото? Может, хватит гоняться по миру за ерундовыми демонами? Найди кого-нибудь серьезного. Ты экзорцист, а не наемник. Это наемники должны рубить головы старухам и недоумкам, не способным удержаться под костями нормального человека. А ты..."
Он пошатнулся и выругался - витиевато, но безобидно, потому что обидные сочетания слов - это грех.
И потерял сознание, потому что жидкое золото теперь было необходимо не только его проклятому собеседнику, но и тому, кто волочил этого собеседника внутри себя.
Ему ничего не снилось. Он боялся, что увидит сад, а в саду - россыпь гиацинтов, но эта судьба обошла его стороной; он очнулся в чужой келье, насквозь провонявшей ладаном, и долго изучал тонкие нити паутины вдоль каменного потолка.
Боли не было. Была жуткая слабость и не менее жуткое чувство, что он разучился пользоваться мышцами.
Палаш стоял у стены. Кто-то бережно вытер его хищно заточенное лезвие, а мантию, рубашку и кожаные штаны Тристана повесил на грубый железный крюк. Ему оставалось лишь негодующе кривиться - и понимать, что, пока он плавал в густой звенящей темноте, кто-то посмел натянуть на него глупую ночную сорочку.
- Юко, - прохрипел он. - Я доберусь до тебя и задушу. Дай мне пару часов, и я обязательно...
Он осекся и закашлялся - так, что едва не выплюнул свои легкие. Но было по-прежнему совсем не больно.
Чтобы выбраться из-под одеяла, ему понадобилась целая вечность. Сидя на краю грубого деревянного лежака, он поежился и обхватил себя руками за плечи.
Надо было вставать. Надо было объясниться перед монахинями, надо было идти в западную башню. Но он так вымотался, так замучился и так оголодал, несмотря на все походные каши и подсоленные кусочки мяса в них, что готов был поджарить Юко, посыпать его специями и проглотить, не заметив, не осознав... не пожалев.