<p>
Он на какое-то время замолк, а затем облизнул губы и произнёс:</p>
<p>
— Это было почти… Почти двадцать лет назад. В Манахате тогда творилось чёрти что. Оружейные заводы и фабрики галет работали без перерыва. Торговцы снаряжением и оружием не могли удовлетворить спрос. Все издания пестрели объявлениями: датами отправки паромов, рекламой необходимых товаров и инструментов для сбора, рекомендациями всех мастей: что взять дорогу, что есть в джунглях, как спасаться от жары и от проливных дождей. Все посадочные станции заполнились жаждущими богатства. Едва добравшись до порта, они вламывались на паромы — даже если там уже не было мест. Должно быть, Содружество не видело такого ажиотажа со времён Исхода. Мостовые Манахаты заполнили ватаги авантюристов. Жажда наживы сметала любые различия: врач с Альбиона вступал в плациодобывающую компанию, организованную его же лакеем. Студенты, изучающие теологию, профессора из Кембриджа, писатели и учёные объединялись с корсиканскими эмигрантами, механиками и чиновниками, фрахтовали одно судно на всех и брали курс на планету. Матросами у них становились офицеры из Ромеи, которые искали обогащения так же, как и другие.</p>
<p>
Впрочем, на поиски плациуса делали ставку далеко не все. Самые расчетливые и дальновидные сразу догадались, что куда надёжней будет не обдирать булыжники самим — а выманивать денежки у таких идиотов, как мы. В Манахату тогда стекались иммигранты со всех концов галактики — впрочем, как и теперь. У этих вновь прибывших не было с собой ничего. Манахата внезапно стала рынком весьма платёжеспособных покупателей, легко тративших все свои деньги на самые обыкновенные товары. Торгаши поставляли им лопаты и кирки, лекарства, винтовки и револьверы, одежду, пледы, без которых на планете было не обойтись.</p>
<p>
Паромы тогда ходили не так, как сейчас — было всего два плато, где они могли причалить, а дальше нужно было отправляться по земле — или по воде. Люди брали лодки, нанимали мулов… И вперёд. За мечтой.</p>
<p>
Доминико снова усмехнулся и замолк. Стефано не перебивал его. Он будто бы увидел, как проступает настоящее лицо под этим белым — похожим на маску.</p>
<p>
— Нелегко оказывалось сговориться с аборигенами о переправе. Порой собиратель отдавал плату вперёд — и всё равно оставался без лодки. За то время, что ты снимал с мула тюки, паромщик отправлялся в путь, взяв на борт другой отряд собирателей, заплативших десятком пенни больше. Несчастному оставалось только торчать на берегу, то и дело стирая пот со лба и опасаясь подхватить местную водяную лихорадку. Я быстро обнаружил, что единственным способом добиться честности от перевозчиков будет устроиться в лодке сразу после передачи денег — и уже никуда из неё не выходить. Так я провёл почти сутки. И только к концу следующего дня пирога отчалила.</p>
<p>
По обоим берегам причудливо извивавшееся русло обступали сплошные стены девственного леса, ярко-зеленые верхушки деревьев тянулись к тёмно-серому небу. Вся пышная растительность бесконечного лета сливалась в плотные монохромные непроходимые джунгли. Тут и там мелькали в зарослях попугаи, яркие тропические орхидеи и каны — а между ними выглядывали морды крокодилов.</p>
<p>
На привалах мы спали на траве, завернувшись в пледы, которые несли в рюкзаках — или же в полной насекомых хижине какого-нибудь аборигена. Мы то не могли дышать от влажной духоты, то промокали до нитки под тугими струями ливней. Нас съедали живьем москиты, трясла ознобом лихорадка… И многие остались лежать в джунглях, так и не увидев своей мечты.</p>
<p>
Конечный пункт путешествия по реке находился в Медусе или в Виндсесе, где снова нас ожидал торг с местными жителями. Цена на мулов росла с каждой новой деревенькой, так как число желающих купить их намного превышало количество животных. Те, у кого денег уже не было, отправлялись на своих двоих.</p>
<p>
Дорога, ведущая к мосту из Виндсеса, представляла собой бесконечную череду болот. Узкую тропку обрамляли казавшиеся бездонными расселины, в мокрый сезон заполнявшиеся дождём. Отвесные обрывы тянулись точно стены старинных фортов вдоль всего пути.</p>
<p>
Тропа была такой узкой, что по ней едва ли мог пробраться навьюченный мул.</p>
<p>
Город, ожидавший нас впереди, был тих и уныл, как древний погост. К тому времени, когда мы вступили в него, треть горожан забрала холера, косившая в первую очередь колонистов.</p>
<p>
Особенно тяжело приходилось непривычным к тропическому климату уроженцам Альбиона, к которым тогда принадлежал и я. Я подхватил водяную лихорадку уже на болотах и к концу месяца оказался так истощён, что то и дело валился с мула. По прибытии в Чоко компаньоны уложили меня в постель. Практически за неделю все, подхватившие лихорадку, отправились к праотцам — в живых остался только я.</p>
<p>
Мы снова двинулись в дорогу. Под вечер обоз замедлял ход. Кибитки с вещами выстраивали кольцом. Внутрь получившегося ограждения загоняли животных, а снаружи — разбивали лагерь и разводили костры. Одни варили похлёбку, другие распрягали лошадей и кормили мулов, третьи ремонтировали скарб. После ужина кто-нибудь заводил песню. Часто эти авантюристы, не побоявшиеся оставить прежнюю жизнь, прочувственно пели религиозные псалмы. А особенно любили один:</p>
<p>
Я здесь чужой, я иду за Ветрами.</p>
<p>
Я буду ждать хоть до утра.</p>
<p>
Мы идём домой — в небесную высь!</p>
<p>
Пойдем же со мной, я покажу тебе путь.****</p>
<p>
Молодёжь устраивала танцы под звуки скрипки, губной гармошки и аккордеона. Но стоило солнечному свету померкнуть, все погружались в сон. Лагерь накрывала тишина, и только часовые охраняли покой спящих до утра.</p>
<p>
Незадолго до рассвета командир отряда поднимал людей выстрелом в воздух. Тут же всё начинало шевелиться, нарастал гомон, волнение, суета заполняла лагерь. Путники собирали тенты, готовили завтрак, запрягали животных в кибитки. То тут, то там щёлкал кнут, ржали лошади. Переругивались мужчины, и хныкали дети. Скрипя колесами, обоз начинал свой путь. Впереди двигались трапперы — выслеживали зверей, проводили разведку. То и дело путь преграждали аборигены… И каждый раз невозможно было угадать, что им нужно от нас.</p>
<p>
</p>
<p>
Если даже угроза нападения аборигенов исчезала, количество других опасностей не уменьшалось. Одна только холера унесла пять тысяч жизней. Но у нее были помощники. Люди срывались в реки, и их уносило течение во время переправы, дизентерия и малярия собирали свой урожай, и несчастные случаи вносили свой вклад в мрачную жатву. Люди с хрупким здоровьем и пожилые умирали от истощения. Даже споры и дрязги становились причиной гибели.</p>
<p>
Для многих не существовало ни веры, ни закона — жестокость перекрывала все другие чувства. И холодное, и огнестрельное оружие шло в ход без особого предлога. При подобных инцидентах отряд избирал присяжных для суда над виновным. Приговоров было два — изгнание или виселица.</p>
<p>
Невероятное количество разногласий вызывал порядок остановки на субботний отдых — исповедники Ветров требовали, чтобы мы оставались на стоянке на весь седьмой день. Большинству же хотелось добраться до цели как можно скорей. Какой, к дьяволу, выходной, когда предыдущий караван умер от голода, застигнутый на склона Сьерра Неви внезапной зимой? Те, кто выжил — остались в живых лишь потому, что ели своих умерших родителей и детей.</p>
<p>
По мере увеличения пройденных миль дрязги между нами становились столь привычным делом, что, ещё не достигнув Сьерра Неви, те, кто вчера был друзьями, теперь обрывали все связи.</p>
<p>
И ещё это… «посмотреть на слона». Чёрт его знает, что они хотели этим сказать. Так говорили те, кто настолько устал, что, наверное, сошёл с ума. Иногда они поворачивались назад и пускались в обратный путь, говоря, что «достаточно, посмотрели на слона». Были и те, кто просто не мог больше выносить общество остальных и уходил один куда-то в сторону от нашего пути. Но в одиночку там не выжить, и они исчезали в смертельных пустынях Саладо делла Терра, где почти нет растительности, а вода ядовита для всего живого.</p>
<p>
Следующими точками сбора были Мингвай и Чита Феде, а по другую сторону от них снова начинались сложности. В западной части равнин Гранде Пианура уходили в небо величественные цепи скалистых гор с почти вертикальными склонами, камень которых отливал пурпурным и пунцовым. Мало было тех, кто обладал силами и временем насладиться волшебным пейзажем.</p>
<p>
Независимо от того, что проход через южный перевал был относительно лёгким, после него мы оказались в жаркой пустыне под палящим солнцем, через которую надо было пройти перед восхождением на крутые, поросшие хвойным лесом горы на пути в Гарнизон Банноки. Потом дорога спускалась к двум рекам и какое-то время тянулась рядом с ними, а затем нас ждала следующая пустыня. И на самой дороге, и вдали от нее — все было завалено трупами и скелетами лошадей и мулов, остовами поломанных и брошенных хозяевами повозок.</p>
<p>
Вьючные животные умирали от голода и жажды. Те, кто потерял их, вынуждены были идти пешком и при переходе через Сьерра Неви, западный склон которой спускался в Гранде Пианура, оказывались измождены до предела. У собирателей был обычай — вырезать на рогах мёртвых животных послания к идущим за ними группам. Так мы узнавали о судьбах тех, кто навсегда остался в этих пустынных землях.</p>
<p>
Быстрее всего можно было пройти через безжизненные пустыни Саларе Лаго и враждебные окрестности Невикаты. И здесь по дороге мы видели разбитые повозки и скелеты. Путники изнемогали от мучительного зноя и острой нехватки воды. Животные временами впадали в бешенство. Мы делали в день всего несколько миль, и истощённые, валившиеся с ног путники старались срезать путь, сходили с троп, проложенных следопытами и разведчиками.</p>
<p>
Так случилось и с нашим караваном. Не слушая предостережений проводника, одна часть людей свернула на неизведанную дорогу — и это был последний раз, когда мы видели их.</p>
<p>
Караван состоял к тому времени из тринадцати мужчин, трёх женщин и шестерых детей. Фургоны на этом участке практически не могли пройти, но мы продолжали идти вперёд. Не хватало еды, воды, фуража для животных. Мы с Манли, который возглавлял наш караван, решили отправиться вперёд, чтобы попытаться найти более легкий путь и позвать помощь. Мы ушли пешком, взяв лишь рюкзаки, и в тот же вечер нашли пробивавшуюся сквозь камень воду. Следующие трое суток шли с пересохшими глотками — больше воды по пути не было.</p>
<p>
И вот тогда, когда мы поднялись на вершину, сказочная картина предстала перед нами... Ничего красивее я не видел до тех пор — и вряд ли увижу. Степь, от края и до края, огромное поле до самого горизонта — зелёное, колыхающееся под ветром, похожее на бесконечное травяное море… После беспощадной и бескрайней пустыни нам казалось, что мы попали в рай.</p>
<p>
</p>
<p>
Доминико замолк и какое-то время смотрел перед собой.</p>
<p>
— В этом раю жили ранчерос, — наконец сказал он, — один из них дал нам еду и воду, трех лошадей и мула, и мы тотчас пошли в обратный путь, к своим спутникам. Но когда мы вернулись, увидели сначала одно тело… потом и все другие.</p>
<p>
Доминико оглянулся через плечо — и взгляд его уткнулся в руку Стефано, неведомо как оказавшуюся на его плече. Затем он поднял глаза и посмотрел на Стефано в упор.</p>
<p>
— Только не вздумай нас жалеть, коп.</p>
<p>
— Тогда к чему это всё?</p>
<p>
— Я просто хотел, чтобы ты понял. Ничего не даётся даром. И деньги, которые у меня есть, я получил за свою собственную кровь.</p>
<p>
— И ради них ты готов убивать, — Стефано снова посмотрел вниз, но не отстранился от него.</p>
<p>
— Да, готов. Я убью любого, кто захочет получить то, что предназначено мне.</p>
<p>
Доминико поймал запястье Стефано и стиснул до боли. Он резко обернулся — так, что они оказались прижаты друг к другу, но Стефано по-прежнему не отступал.</p>
<p>
— Ты сам ввязался в игру, — произнёс Доминико, и его горячее дыхание пронеслось по губам Стефано, заставляя подрагивать в животе. — Теперь ты должен принять мои правила — или умереть. Дай мне то, что я хочу получить.</p>