Увидев воина из леса выезжающего, поначалу притихли, прижались присматриваясь, а как признали Кулика рядом, разом вскочили да направились навстречу гостям неожиданным.
– Опаньки, кого я вижу, – пробасил Шушпан, утирая рукавом жирную бороду, – ты глянь, Морша, ржавый-то как приоделся, будто девка навыдане.
С этими словами подошёл верзила вплотную к коню Кайсая да схватил его за загубники.
– Слазь, недоносок, приехали, – рявкнул грозно Шушпан, не сомневаясь ни капли в превосходстве собственном, стараясь наглостью да нахрапом показушным повергнуть молодого в состояние страха с замешательством.
Но тут же получив ударом ноги в челюсть массивную, отлетел да с грохотом брякнулся со всего маха на оземь пыльную. Вскочил, разрывая на себе рубаху тканую, да приняв позу бойцовскую заголосил воплями:
– А ну, давай кто кого, морда рыжая. Чё, ссышь пацан? Скурвился?
Кайсай нежданно-негаданно, по крайней мере для Кулика ошарашенного, что с перепуга уж собрался тикать, куда глаза глядят в любую сторону, спокойно стёк с коня, хлопнув по крупу, пуская побегать в вольницу, отстегнул застёжку пояса богатого, сбросив его на траву зелёную да плавно, бесшумной поступью пошёл на Шушпана извергающего искры с ругательством.
И тут началась драка, хотя то, что дальше делалось, скорее называлось издевательство. Шушпан махал ручищами да толстыми ножищами, сотрясая воздух да ветер нагоняя, но так ни разу и не попал по обидчику. Кайсай, юркий да проворный то и дело ускользал от его замахов с размахами, всякий раз оказываясь позади него да пиная толстого борова под зад раскормленный, обрывая с толстяка остатки рубахи разорванной.
Всё происходило настолько быстро в единой круговерти ни-понять-чего, что вскоре в безветренном воздухе стояла пылевая туча непроглядная, откуда раздавались вопли отчаянные, ругань Шушпана обиженного да глухие поджопники, коими его рыжий награждал из раза в раз.
В один момент Шушпану померещилось, что он поймал в захват противника и даже успел возрадоваться, но в руках опять пустота оказалась, а по заднице прилетел очередной пинок унизительный. Кайсай просто развлекался от всей души. Так радостно он давно себя не чувствовал.
Поначалу восприняв драчуна за серьёзного противника, он вёл себя осторожно да взвешено, но быстро поняв, что неприятель мешок с дерьмом, не более, к тому же глупый как пень да неумелый в бою кулачном, рассчитывающий лишь на силу свою огромную, стал откровенно изгаляться, теша своё самолюбие. Даже в порыве азарта начал поддаваться издевательски, чтоб у противника хоть какой-нибудь интерес появился к происходящему. Он давал себя «почти» захватить, но тут же ускользая да увёртываясь из медвежьих лап неповоротливых, наносил до слёз обидные пинки да подзатыльники.
Вдруг откуда ни возьмись в пыльной толчее представления, нарисовался щупленький старикашка с редкими волосиками да рубахе штопанной. Маленький такой, плюгавенький, с жидкой бородёнкой с ладонь щуплую да в штанах широких матерчатых и при всём замызганном одеянии ещё и босиком в пыли бегая.
Этот дедок проявлял азарт нешуточный заядлого болельщика поединщика. Махал руками с глазами выпученными, да визжал Кайсая подбадривая: «В глаз ему дай. В харю его свинячью!». Кайсай в принципе калечить не хотел обидчика. Так лишь, проучить да на место поставить выскочку, вернее, оставить в пыли валяться измотав того до изнеможения. Но разошедшийся дедок своим азартом заразительным, пагубно повлиял на его настрой благодушия, передавая толику, притом изрядную, дедова запала буйного.
И Кайсай войдя в кураж да поддавшись на его «кричалки» возбуждающие, с эмоциональными призывами победоносными, врезал Шушпану в глаз как требовал болельщик непонятно откуда взявшийся, да так, что здоровяк, перестав пылить да руками размахивать, срубленным деревом рухнул мордой в пыль дорожную и затих, совсем мёртвым прикидываясь.
Кайсай тоже крутиться перестал и видя, что противник не шевелится, нагнулся чтоб перевернуть его на спину да оценить результат своего удара мощного, но тут резкая боль спину обожгла и больше в этой драке ему ничего не запомнилось…
Первый раз он очнулся в забытьи да не понял где. Осознал только, что ему совсем хреново, да и кажись он при смерти, душа в теле еле теплица. Успел только стиснув зубы со скрежетом, заставить себя бороться за жизнь собственную чего бы ему это ни стоило, опосля чего опять впал в беспамятство.
Потом ещё несколько раз вываливался в этот мир болезненный да вновь обратно падал во мрак словно камнем на дно шёл в темноту кромешную. Наконец, в один прекрасный день он пришёл в себя полностью. Вроде как проснулся да при этом хорошо выспался, только шевелиться не мог по причине непонятной, неведомой. Не то что было больно иль ещё что там, просто тело абсолютно не слушалось. От слова «совсем» до слова «полностью». Одни глаза открылись и то кое-как да лишь прищуром, хотя в голове было светло вроде, чисто, словно отдохнул да выспался.
Ощущение какое-то странное, будто он такой молодой да здоровый весь, сидит в каком-то чужом да дряхлом теле в скорлупу запечатанный. Вот чует, что он – это «он», а тело не «он». Голову повернуть не может, а глаза из стороны в сторону в щёлках бегают. Стал в полумрак вглядываться да пришёл к пониманию, что в каком-то ветхом жилище находится. Ему поначалу показалось даже что оно нечеловеческое. Все стены, потолок да всё докуда взгляд дотягивался увешано было пучками разных трав с вениками, букетами цветов давно завядших да высохших…
Тут промелькнуло пятно светлое, тенью размазанной. Кайсай не смог поначалу поймать его взглядом плавающим, оттого не понял, ЧТО ЭТО, но, когда пятно обратно скользнуло лёгкой поступью, рыжий отчётливо разглядел голой зад бабы от него уплывающей. Видел только зад, так как волос белый скрыл спину полностью. Он сначала подумал про седину да вековуху древнюю, вот только задница аккуратная, твердила обратное. Ни старухой она казалась седой да дряхлой, ни бабой от лени обабившейся, да и ни кутыркой – воблой сушёной да не размоченной. Так, где-то между бабой да девкой навыдане, что-то среднее. А волос оказался не седым, а словно сено на солнце высушенное.
Подобное видение с одной стороны его озадачило, но с другой, вроде как-то даже к жизни подвинуло. По крайней мере, по телу дрожь пробежала сладостная, и он почувствовал руки собственные, шевеля потихоньку пальцами. Молодуха голая опять прошла мимо лишь на этот раз передом, вот тут-то он почти смог различить черты лица красавицы.
Она действительно была молодая и впрямь симпатичная, но разглядеть особо лик хозяйки не удалось и на этот раз, так как почти сразу зацепился взглядом за груди прелестные. С первого взгляда мутного оценил он красоту этих выпуклостей. Ни маленькие, ни большие, как раз то, что Кайсаю нравилось. Стояли шарами упругими, не обвисая ни капли под своей тяжестью. Светлые ореолы, соски призывно топорщились, только ещё больше украшая своей не броскостью да соразмерностью общую картину совершенства создания.
Залюбовавшись ими, он и не успел разглядеть лицо как следует, поэтому сначала воспринял лишь общие контуры, но даже по ним понял, что не чё так бабёнка, ладная. Вот лишь как только взгляд отцепился от прелестей, рыжий до оторопи замер в ступоре, узрев на её точенном теле разноцветные колдовские росписи, сплетённые в хитрые загогулины. Это зрелище живописи невиданной заставило от испуга зажмуриться, а сердце в раз взбесившееся попыталось из груди выброситься.
Наслышан он был с полна от наставника про этих «меченых» ведьм – колдовское отродье мира бабьего да от осознания того, к кому в гости попал, в раз расхотелось оживать, рисуя мрачные для себя последствия. Лучше сдохнуть ни понять от чего, чем стать вот у такой игрушкой для издевательства.
Некоторое время спустя он всё же заставил себя успокоиться, решив, коль хотела б что сделать с ним, то давно бы сделала, и продолжая полудохлым прикидываться вновь приоткрыл глаза-щёлочки, наблюдая за хождением туда-сюда голой красавицы. Кайсай даже не задался вопросом естественным, почему эта дева перед всем честным народом голая разгуливает, будто так и надобно. А он как подросток глубоко озабоченный занимался тем, что тайком подглядывал за развратной ведьмой в щёлки глаз собственных, оставаясь, как ему казалось для неё не замеченным.
Вторая часть его тела, что осознал он опосля пальцев собственных, стало его мужское достоинство, что в отличие от рук проявило себя сразу да в полную силушку. Да как понял Кайсай по его положению, возлегал он почему-то тоже голый полностью.
Заходя на свой очередной круг обхода странного, ведьма вдруг резко встала да пристально посмотрела на ту его часть тела предательского, что так нежданно-негаданно ожил у полу покойника.
Сначала ведьма пристально рассматривала оживший отросток, даже чуть наклонилась, приглядываясь, а потом взяла да пожулькала его ручкой своей нежною, как бы проверяя, а не грезится ли ей это видение. Лишь убедившись, что это чудо всамделишное, перевела взгляд на лицо страдальца от стыда горевшего, да узрев щёлки глаз прищуренные вполне мило улыбнулась молодцу.
– Ни как очухался? – спросила дева журчащим голосом, да отпустила отросток уж с ума сходивший от её прикосновения, и погладив его по щеке добавила ласково, – красавчик. Погодь, пить подам…
Прошёл всего день, а он уже смог сесть самостоятельно. Правда, встать пока не удалось. Ноги не слушались. Странно, но при больной спине ведьма его лечащая, заставляла рыжего лежать именно на позвоночнике, не позволяя даже переворачиваться, притом лежак был такой жёсткий будто каменный. За это время он себе уж всё отлежал, что возможно было.
Кайсай к этому времени знал где он находится. Знал и то, что случилось с ним. И кто есть хозяйка, что по-прежнему голышом бегала.
А произошло следующее. Опосля того как он Шушпана вырубил да наклонился над бездыханным телом противника, подлый Морша почитай в упор всадил в спину стрелу с наконечником, как раз под задравшуюся при наклоне бронь кожаную.
Притом чуть ли не по самый хвостовик вогнал. Кайсаю дико повезло каким-то чудным провидением, что та лишь вскользь по рёбрам вдоль хребта прошла. Кулик, захваченный потасовкой, не заметил вовремя, что Морша уже давно наготове лук держал да целился, вот только рыжий крутился стремительно, и он никак не мог поймать момент для выстрела.
А вот после того, как тот ублюдок выстрелил, Кулик в неописуемую ярость впал, себя ни помня от бешенства. Рассказал он всё это в красках да руками размахивая, что сам от себя не ожидал подобного. Помнил только, что кричал: «Нечестно так!» да вместо того, чтобы меч с пояса выдернуть, выхватил из-за спины топор плотницкий да ткнув коня пятками, в два прыжка подскочил к предателю.
Тот от неожиданности видать, да и с перепуга ошалелого закрыл голову крест-накрест, руки вытянув, а Кулик так и рубанул по тому «кресту» топором со всего маха да плеча широкого. И лук разрубил и обе руки окультяпил будто ветки дерева.
Как в дурмане был, рассказывал белобрысый заступник правосудия. Помнил о произошедшем плохо, отрывочно. Только когда с коня соскочил да к Кайсаю кинулся, объявился какой-то старичок-недомерок рядышком. Мелкий такой, как не настоящий, игрушечный, но тогда Кулик не придал этому значения. Старичок ругался матерно да так загибочно, что Кулик с трудом понимал, что это могло значить по-народному.
Кричал, верещал создавая панику, то и дело на Кулика покрикивая чтоб быстрей тащил убитого, каким он Кайсая посчитал видимо. «Тащи в лес!» – орёт да матом Кулика обкладывает, то и дело тыкая ручонкой куда-то в сторону. Ну, Кулик и потащил за шиворот волоком в лес куда этот «недодед» указывал.
Уж совсем из сил выбился, а тут глядь, избушка в лесу стоит и дева при ней голая. Дед на Кулика орёт, тащи, мол быстрей и опять «а-та-та», матершинник недоделанный, а Кулик деве орёт мол, что стоишь, дура голая, давай, помогай по-быстрому.
В общем, все орали, все метались, но только Кулику так никто и не помог волочить тушу неподъёмную. А когда дотащил до избушки да внутрь заволок, то по словам белобрысого спасителя сам чуть не сдох от нехватки воздуха да обессилив полностью. Еле отдышался да от кругов в глазах избавился. А как дева за нож схватилась да начала полосовать спину рыжему чтоб стрелу оттуда вынуть целиком под кожу залезшую, Кулику вообще плохо сделалось, и он потерял себя где-то у стеночки.
Дева колдовская что голышом бегала, оказалась ни-кабы-кто, а еги-бабой посаженной. Самой настоящей! Не сказочной! И кликали её Апити. Только откуда она здесь взялась, Кулику было не ведомо, хотя этот лес с малолетства излазил пацан вдоль да поперёк по грибы, по ягоды. Никакой еги-бабы в их лесу отродясь не было.
Да и дед тот «недодед» пропал за раз, как сквозь землю провалился будто не было. Чуть ли не на глазах Кулика растворился в воздухе. Белобрысый сомневался даже, а был ли он. Кулик рассказывал Кайсаю всё это почти шёпотом, постоянно намекая что тут не чисто всё, да нежитью смердит на полёт стрелы, а у еги-бабы вообще ничего не стал спрашивать, надеясь на авось, что всё обойдётся как-нибудь.
Только к вечеру как еги-баба всё сделала да обнадёжила что с Кайсаем всё сладится, решил к развилке украдкой наведаться. Только ни Шушпана, ни Морши там уж не было. Костёр потушен. Их коней в поле след простыл, а вот его конь да конь рыжего гуляли по степи парою, но ходили от леса по поодаль, пришлось шлёпать за своим пешим ходом, так как окликать голосом побоялся, а друг ещё какую беду накликает.
Он вспомнил про пояс золотой, что Кайсай на траву бросил перед побоищем, но поискав его на том месте, не нашёл. Видать ушёл в чужие руки загребущие. Своего коня он забрал да к избе привёл, а вот конь Кайсая не дался, как ни пробовал. Так и остался пастись в степи в одиночестве. Кулик каждый день ходил туда да каждый день издали уговаривал животину топать к хозяину. Тот смотрел на него будто выслушивая, но идти категорически отказывался.
На следующее утро при свете солнечном, Кулик увидел на перекрёстке след крови отчётливый, уходящий по дороге в лес в сторону их поселения. Он поехал по следу капли рассматривая, да полпути обнаружил Моршу дохлого. Истёк кровью видать, гад мерзопакостный. Ума не хватило культяпки в костре прижечь. Вместо этого рванул в поселение, даже про коня забыв да только далеко не ушёл. Расплата настигла гниду подкожную…
Как только Кайсай смог ходить самостоятельно, он тут же стал порываться сходить за конём, коего Васой кликали, но еги-баба сразу осадила торопыгу «нетерпёжного», притом довольно спокойно, но, тем не менее, очень убедительно:
– Не переживай, касатик, – про журчала молодуха, улыбаясь хитренько, – никуда твоя коняга не денется. Там за ним присмотрят кому надобно. Пусть походит, травку пощиплет. От тебя дурня отдохнёт маленечко.
Как ни странно, но её слова подействовали волшебным образом. Кайсай сразу успокоился и уверовал в то, что говорит хозяйка странная, притом уверовал безоговорочно и даже спорить не хотелось с голой девою.
Вообще эта ведьма производила на него непонятное воздействие. Сначала, пока лежал, она всякий раз мимо прохаживала да без зазрения совести возбуждала безжалостно. Он отчаянно боролся с напастью постыдною, только тщетно всё. Даже глаза зажмуривал, чтоб не видеть её прелести. Так этот предатель возбуждался от одного её шороха да лёгкого дуновения воздуха, что дева создавала мимо прохаживая.
Потом толи привык к её виду оголённому, толи ведьма своё колдовство ослабила, а он больше склонялся к варианту последнему, еги-баба перестала Кайсая возбуждать как бывало ранее да коли на ней внимание не задерживать, то вообще ничего с его предательским органом не делалось.
А когда рыжий стал ходить самостоятельно, эта напасть навалилась с новой силою. Правда тогда он уже штаны одел свои кожаные, и это было не так заметно, хотя местами и топорщилось, но эта колдунья с титьками, видать всё про него чуяла да всё ведала, поэтому, то и дело ухмылялась с ехидцею в очередной раз проплывая мимо молодца.
Странное то было чувство какое-то. К самой деве, что не одевалась вообще никогда, Кайсай относился настороженно, откровенно побаиваясь, а вот его мужское достоинство будто ему не принадлежавшее, жило своей жизнью самостоятельной и на деву колдовскую даже очень реагировало.