Наконец Кайсай не выдержал да решил разобраться с этим раз и навсегда без недомолвок, и не кривя душой чистою.
– Апити, – обратился он к ней приветливо, – вот скажи, зачем ты это делаешь?
– Чё? – переспросила та, по сторонам осматриваясь, всем видом показывая, что не понимает о чём речь идёт.
– Зачем ты заставляешь «это самое» при виде тебя вечно вскакивать как у жеребца бешеного? – спросил он напрямую бесстыжую, глядя в её глаза маслянисто серые, да не желая вовсе ходить вокруг да около.
– А чё? – повела плечами колдунья местная, взаимно решив поиграть в игру предложенную, да так же вперила глаза наглые в глаза рыжему дознавателю, – тебе чё жалко чё ли? У тебя не убудет, а мне нравится.
С этими словами крутанулась соблазнительно да пошла дальше по своим делам ведьминым, расплывшись в ехидной улыбочке. Вот и поговорили, называется. Вот и разобрался со своими проблемами.
– Прекрати! – заковылял он в след издевательнице, буквально крича в спину бесстыднице, – он у меня болит уже.
– Гляньте на него, – тут же отреагировала белобрысая на его вопли страдальческие, не останавливаясь и не оборачиваясь, – болит он у него, видите ли. Не тереби руками вот и не будет болеть.
– Ничего я не тереблю! – чуть не заорал молодец обиженный.
Она остановилась. Обернулась кокетливо. Да всё с той же ехидной улыбочкой уставилась ему на штаны кожаные, как раз в то место куда он руки прижал, как бы «торчок» удерживая чтоб не выскочил. Заметив её взгляд пристальный, он тут же отдёрнул руки от надоедливого «позорища» да поднял их вверх, пустые ладони показывая. Кайсаю вдруг стало стыдно до безобразия, будто еги-баба поймала его на месте преступления, хотя это было вовсе не то что она подумала. Он просто.… Ну, в общем, опять облажался молодец.
Следующий раз он набрался смелости да решил подойти к проблеме с другой стороны её решения.
– Апити, – обратился он к ней как-то вполне доброжелательно, как бы, между прочим, нейтральным да абсолютно безразличным голосом, – а почему ты никогда не одеваешься? Тебе разве не холодно?
Он где-то в глубине души надеялся, что коли вынудит одеться колдунью бесстыжую, то его ненавистный отросток, наверное, прекратит на еги-бабу реагировать. Но не тут-то было.
– Я у себя дома, гость. Как хочу, так и расхаживаю, – ответила дева также запросто да обыденно, – я всегда так хожу. Удобно и ничего не мешается. Сам попробуй, глядишь понравиться.
Какая Кайсая муха укусила бешеная, он не знал тогда и не ведал опосля случившегося, но толь из принципа, а толь от безысходности тут же взял да разнагишался. Полностью. И как только в психе скинул с себя сапог кожаный, зашвырнув его с ноги в кусты разросшиеся да хотел было себя всего продемонстрировать со злорадной ухмылкой презрения, чтоб та его хозяйством подавилась, гадина колдовская, ну естественно в переносном смысле сказанного, как утомившийся «позор» его обмяк, повис, а чуть погодя и вовсе скукожился.
А эта дрянь белобрысая принялась хохотать, пальцем тыкая в измельчавшее мужское достоинство, да так заливисто, да заразно это делала, что Кайсаю захотелось прибить эту ведьму притом самым изощрённым способом.
После этого так и ходил по округе всё то время, что гостил у еги-бабы поправляя здоровье своё да откармливаясь и больше «огрызок позора» даже ни разу не дёрнулся, похоже, забыв вообще, как это делается.
Кулик о своих переживаниях на эту тему помалкивал будто голая да соблазнительная дева его вообще не касается, но на всякий случай старался держаться подальше от ведьмы непредсказуемой, то и дело уезжая на своём коне Арчи в поля кататься да Васу Кайсая проведывать, что всё это время так и пасся на том поле как заколдованный, никуда со своего «боевого поста» не отлучаясь как привязанный.
Кайсай шёл на поправку быстрее быстрого. Самым настоящим чудесным образом. Его отношения с еги-бабой после того, как он разделся полностью, урегулировались. Стала ведьма голая для него делом привычным да обыденным, а вот отношения с Куликом Кайсая почему-то тревожили.
С одной стороны, этот парень ему считай жизнь подарил новую и он ему за это был обязан да признателен. Но с другой, Кайсай всю свою жизнь провёл в одиночестве, предоставленный сам себе и ни в ком не нуждающийся. Даже дед что его учил да воспитывал, в душу к нему никогда не лез, да и в свою не пускал закрываясь наглухо. Так и жили всю жизнь почитай с самого Кайсая малолетства малого, как не родные родственники.
Да они, в общем-то, такими и были, наверное. В точности Кайсай не ведал, а деда не спрашивал. Отца вообще не знал, а мать уж почитай не помнил. Лишь образно. Маленьким был, когда не стало её, а куда делась, рыжему было не ведомо. Чуть-чуть помнил тётку, что его подобрала да к себе пристроила. Детей её помнил, но тоже плохо, только мельком вспоминая детали какие-то, потому что вскоре пришёл его дед да забрал от них.
Сначала они вдвоём долго ездили. Вот эту постоянную кочевую жизнь рыжий уже помнил большими отрывками, а потом вдруг осели в этих краях за рекой да обустроились. Кайсай поначалу думал ненадолго, временно, а оказалось навсегда нашли себе пристанище.
С самого детства раннего, когда он что-то осознавать начал в жизни собственной, дед никогда не проявлял к нему даже капли теплоты родительской иль хоть какой-нибудь заботы родственной. Он всегда был с ним холоден, всякий раз подчёркивая, что рыжий для него чужой совсем. Лишь когда Кайсай подрос до понимания, то узнал, что дед, воспитывая да уча его боевым премудростям просто выполнял зарок какой-то особенный, отвертеться от исполнения коего он не мог при всём желании.
Даже когда провожал Кайсая в путь, по сути, прощаясь навсегда с воспитанником, сделал это просто и обыденно, как бы даже с каким-то облегчением. Будто избавился он наконец-то от чего-то тягостного.
Прожив с дедом всю жизнь свою недолгую, Кайсай так и не узнал, как его кликали по-настоящему! Он всегда так и звал его – дед и ни как иначе, а тот по-другому и не кликался никак.
Кулик по виду был пацан скромный да порядочный. К Кайсаю относился уважительно, услужливо. Стараясь во всём ему угодить, но вместе с тем, тут же мучаясь стыдом от излишней, как ему казалось навязчивости.
Рыжий привыкшей всё делать самостоятельно и никогда ни в чём не испытывая со стороны помощи, от его заботливости раздражался в глубине души. Но держал себя в руках да вида не показывал, что ему не нравится такая обходительность. В то же время постоянно чувствовал себя обязанным. Положение было нестерпимо тягостным и Кайсай решил, что надо бы об этом потолковать с приятелем.
– Слышь, Кулик, – начал как-то он разговор на завалинке, – такое дело тут у нас получается. Надобно нам обговорить по-честному да порешить наши с тобой отношения.
– А какие у нас отношения? – переспросил Кулик явно его словами напуганный.
– Да понимаешь, – замялся рыжий, слова из себя вытягивая, – благодарствую в общем тебе за жизнь спасённую. Глупо было помирать, даже не начав жить как следует.
– Да не за что, – потупился Кулик, почему-то покраснев как девица, – разве ты поступил бы иначе в подобном случае?
– Не знаю, – тут уже рыжий задумался и, усмехнувшись натужно, добавил искренне, – я даже как-то об этом и не задумывался.
Они замолчали. Разговор не клеился. Та беседа что он начал для снятия напряжения, только ещё больше напряга добавила.
– Понимаешь, – наконец проговорил Кайсай решительно, соображая, что раз начал говорить, всё равно придётся сказать, как не оттягивай, – я воин, Кулик. Воином с детства воспитанный. Притом непростой рубака – мясо ратное, а бердник из сословья «особого». Понимаешь Кулик, бердник я! Меня с детства учили быть таким и никаким более. Дед сказывал, что я вырос в настоящего, почитай, как он умелого… Хотя какой я настоящий опосля того, как в первой же стычке с малолетками, даже не в сражении на поле бранном словил стрелу в спину. Позорище.
И он с отчаянием рубанул рукой по воздуху.
– А кто такой бердник? – неожиданно спросил Кулик со всей своей наивностью.
Кайсай посмотрел на него с неверием, с таким видом мол, как можно не знать этого, но увидав блестящие глаза по-детски заинтересованные, разом осёкся ему на дремучесть указывать. Подумал немного, а стоит ли объяснять эти тонкости. А коли стоит, то, как и каким образом? В конце концов, лишь махнул рукой:
– Да не важно, в общем-то. Воин такой есть – одиночка убийственная. Способный в стан врага пробраться никем не замеченным да один со всей оравой биться, коли понадобиться. Да при этом живым остаться. Тьфу, ты! – тут же сплюнул он от досады за своё ранение, при этом, не желая того, пощупал поясницу раненую.
– Да ладно тебе из-за этого корить себя, – постарался поддержать Кулик его словом праведным, – тот урод не по-честному тебе в спину стрелял.
– Ты о какой честности тут сказываешь? – неподдельно удивился рыжий услышанному, – какая честность может быть в сражении, коль на смерть бьёшься, а не в бирюльки играешься?
– Но вы ведь просто дрались, почитай, как все, по пацански на кулаках да без оружия. Какой тут бой насмерть? Какое тут сражение?
– В том то и дело, Кулик, – вдруг с азартом Кайсай поучать принялся своего неучёного собеседника, почувствовал себя чуть ли не бывалым наставником, прям как дед его, что всю жизнь ему читал нотации, – не бывает просто драки, как мой дед учил. Как не бывает просто жизни, такой, долго не живут у нас. Любая жизнь – бой на смерть с другими жизнями. Или ты их для своей отберёшь или они твою схавают. Только так можно выжить в этом мире грёбанном.
– Не согласен с тобой, – нежданно выдал ему Кулик после короткого размышления, – жизнь – это жизнь, а бой – это бой. Зачем же их смешивать. Живём мы посреди людей, а бьёмся с врагами-недругами. Ни все люди враги. Не бывает так.
Эти слова выбили уверенность из рыжего, и понял он, что до наставника ему ещё далеко, кажется. Он что-то по соображал лихорадочно, а затем сдавшись проговорил упавшим голосом:
– Вот и я об этом же. Я воином с детства натасканный. Среди людей почитай и не жил получается. Для меня все люди враги без исключения. От любого должно ждать нападения.
– Но я же не такой, – обиженно прервал его сосед по завалинке.
Кайсай лишь неуверенно пожал плечами широкими.
– Ты не такой, наверное. Потому не знаю, как себя вести с тобой. Я вообще не знаю как люди меж собой живут в мирном поселении. Меня этому дед не учил никогда, а я не спрашивал.
– А что тебе мешает людской жизни учиться. Аль кто запретил воину человеком быть? – нежданно-негаданно встряла в разговор их натянутый, непонятно откуда взявшаяся хозяйка Апити, пристраиваясь рядом с Кайсаем на брёвнышке.
Полная неожиданность её появления видно перенапрягла воина рыжего, от чего в нём что-то лопнуло да понесло Кайсая по стремнине эмоций нешуточных:
– А ты вообще кто такая? – накинулся он на неё выплёскивая накопившееся, – ты-то, откуда здесь взялась такая умная?
– Да, – тут же поддержал Кулик его притязания, переводя своё собственное напряжение на влезшую в их разговор деву «меченую», используя её как громоотвод естественный для разрядки натуга эмоционального, – откуда ты взялась в нашем лесе такая вот? Я с детства тут всё знаю. Никогда тебя тут раньше не было.
– О, приехали, – тут же взвинтилась еги-баба голая, тоже переходя на тона повышенные, да руками расписными всплёскивая, – вы чё на меня орёте, окаянные? Да я тута почитай всю жизнь сижу как неприкаянная. А коли ты по лесу ходишь да ни хрена не видишь, так я тебе глазёнки протирать не обязана.
– Врёшь, ведьма, – чуть ли не взвизгнув, Кулик выпалил, – не было тебя тут. Я весь лес излазил от дерева к дереву.
– Тута я жила, а вот тебя в моём лесу ни разу не видела.
– Ведьма, – тут же втиснулся в их перепалку старичок плюгавенький, – как есть ведьма размалёванная.
– А хоть и ведьма, – вскакивая на ноги да уперев руки в боки, ехидно отреагировала Апити, – тебе то чё до этого? Коль ты слепошарый не способный узреть обычного, даже не колдовского отвода глаз простенького.
– Стой! – заорал Кайсай, тоже на ноги вскакивая и в упор уставившись на деву белобрысую.
Наступила тишина. Все замерли.
– А это кто? – спросил рыжий почти шёпотом, медленно слова растягивая да указывая своим пальцем в сторону непонятно откуда взявшегося «недодеда» плешивого.
Апити скосила глаза в том направлении куда он указывал. Снова вернула взгляд на Кайсая и пожав плечиками, с видом, мол дурак совсем что ли, просто ответила:
– Так, леший здешний, а что не так?
Кайсай медленно перевёл взгляд на деда мелкого, что стоял столбиком вкопанным, вытянув руки длинные вдоль тела щуплого да отведя широко открытые глаза в сторону, как собачонка нашкодившая.
– Леший? – переспросил Кайсай опешивший.
– Ну, да, – так же просто ответила дева с удивлением.
– А ты ведьма, – тут же огрызнулся старичок непонятно на что обидевшийся, всё также отводя большие глаза печальные в сторону.
– А я вообще живой или умер уже? – неуверенно спросил Кайсай ни к кому не обращаясь, но при этом переведя взгляд на Кулика ошарашенного, что, распахнув глаза и рот на деда пялился.
– Ладноть, – печально вздохнул «недодед» обиженно, видно другую реакцию ожидая на своё появление, – пойду я от вас.
И стал уже поворачиваться, как его остановил Кайсай своей фразою:
– Дать бы тебе в ухо, – проговорил рыжий озлобленно.
– За что это? – растерялся леший от таких речей в свою сторону.
– А кто меня надоумил тому придурку глаз подбить?
– Так это… – вдруг стушевался леший да принялся оправдываться, явно не зная, что соврать в своё оправдание, но тут же нашёлся и выпалил, – так сам виноват.
– Я? – недоумению Кайсая придела не было.
– А кто ж? Надо было сразу глаз гасить, лиходею наглому, – распалился резко дед, к рыжему подскакивая да кулачком помахивая, – а потом уж пинай сколь хошь, коль решил потешиться.
– Так это ты недомерок учудил заваруху кровавую? – отодвигая Кайсая рукой в сторону, буквально вклинилась в их разборку Апити взвизгнувшая, разом перехватив инициативу у рыжего уже открывшего рот для ответа достойного.
– Молчи баба! – топнув ножкой маленькой, заверещал дедок в пуп ей уставившись.
Но дело до драки не дошло. Кулик разрядил обстановку своим истеричным хохотом. У того видно напряжение тоже лопнуло да излилось вот таким своеобразным образом. Все трое стоящих посмотрели на него как на дурачка полоумного, катающегося по траве из стороны в сторону и при этом драться, передумали. Кайсай с Апити тоже улыбнулись, заражаясь веселием, а грозный дед-недодед, сложив ручки на груди щупленькой, злобно смотрел на катающегося по траве человека белобрысого.
Наконец Кулик откатался время положенное, снова сел, вытирая слёзы сладкие и со словами: «Вот умора!» посмотрел на воина рыжего.
– Вот видишь, Кайсай, какая жизнь у нас интересная, а ты всё бой да сражения.
Но Кайсай ни подумать не успел, ни ответить на его высказывание, так как тут же его мысли перебил самым беспардонным образом вечно вмешивающийся не по делу «недодед»:
– Кайсай, а ты чё эт голожопым-то скачешь перед девою? Воще чё ли стыд потерял, срамота рыжая? Аль эта дрянь сисястая тута тоже своим колдовством балует?
– Ой. Помолчал бы, старый пень! – тут же рявкнула на него ведьма грозная.
– Тихо! – пресёк Кайсай очередную перебранку затеянную, поднимая при этом руки в знак примирения, – вы, что тут постоянно цапаетесь?
– Ну, почему же, – вдруг резко сменив тон на загадочный, томно проговорила еги-баба красавица, подступив к лешему да нежно погладив его по голове маленькой, от чего тот в раз округлил глазки слезой сверкнувшие да расцвёл в блаженной улыбке на всё лицо.
– Понятно, – подытожил Кайсай с усмешкой загадочной, – пойду, надену штаны походные. Не тягаться мне в этом деле с лешим проказником.
– А то, – самодовольно крякнул дедок, горделиво взглянув на деву улыбающуюся.