— Я мужчина, шевалье Локхарт. Я принёс обеты не поддаваться страстям. Но что вы станете делать, если я не удержусь?
Глаза Кадана вспыхнули огнём, и он подался навстречу, плотнее вжимаясь в грудь Леннара.
— Покажите мне, что станете делать вы. Я подстроюсь под вас.
— Вы одержимы или безумны.
— Одержим вами и безумен от вас.
Леннар сам не знал, почему терпит это всё. Кровь бешено стучала в висках, а губы Кадана были так близко и так манили к себе, что он сам не заметил, как оказался втянут в долгий и сладкий порочный поцелуй.
Кадан застонал ему в губы и попытался обнять за шею, и только когда пальцы его коснулись затылка Леннара, рассылая по телу дрожь, тот очнулся от наваждения и рванулся прочь.
— Я здесь не для того! — резко выдохнул он и сделал шаг назад.
— А для чего? — Кадан подался следом за ним.
— Ваш отец знает.
— Но я — нет!
Леннар молчал. Он знал, что глупо доверять мальчишке — столь взбалмошному и дикому, но именно сейчас разум плохо подчинялся ему, и он сказал наконец:
— Я должен передать королю Роберту письмо. Помогите мне, если в самом деле… — он замолк. Кадан ничего такого не обещал, и теперь Леннар уже корил себя за признание.
— Я помогу, — тихо сказал Кадан, — если вы подарите мне ещё один поцелуй, прямо сейчас. И ещё один — потом.
— Что вы можете сделать…
— Я поговорю с отцом. Он слушает меня. Но… прежде… — он наклонился вперёд и прикрыл глаза.
«Я делаю это ради Ордена», — напомнил себе Леннар и коснулся губ юноши — но уже в следующую секунду утонул в объявших его тёплых волнах и забыл обо всём.
========== Часть 2. Глава 4 ==========
Поцелуй всё ещё продолжал огнём гореть у Леннара на губах, когда вечером того же дня весь двор собрался в главном зале, чтобы послушать песни бардов.
И хотя Кадан считался пока только лишь учеником, от взгляда Леннара не укрылось то, что большинство обитателей замка предпочитает слушать его, а не пожилого наставника Талиесина с его волынкой.
Кадан пел чисто, без всякого музыкального сопровождения. Он сидел в центре зала, подогнув колени как девушка, и свет свечей, стоявших вокруг него, очерчивал его фигуру густыми тенями, так что все присутствовавшие могли получать удовольствие, разглядывая его — от этой мысли Леннар испытал в районе сердца неприятный укол. Новые страсти являли себя ему. Он хотел, чтобы Кадан пел только для него, и чтобы он один мог смотреть на него в такие часы. Кадан походил сейчас на духа пламени — душа, лишённая тела, обнажённая для всех.
«Моя душа», — проскользнуло у Леннара в голове, хоть он и не понимал смысла этих слов. Кадан никогда не был его. Да и быть не мог.
Кадан, должно быть, не видел людей, окружавших его в зале, утонувшем в темноте. Но взгляд его всё время, пока он пел, был направлен Леннару в глаза — как будто он мог разглядеть его в окружающей темноте.
Он пел о героях древности и о королевствах, которые некогда располагались на этой дикой земле, о замках из серого камня и гигантских базальтовых глыбах, вздёрнутых из земли великанами. И Леннар не успел заметить то мгновенье, когда Кадан затянул балладу, которой не слышал, походу, никто из гостей — о северных землях, о свирепых завоевателях, о кровавых набегах — и о том, как норманнский воин увёл за собой шотландскую девушку в плен.
По позвоночнику Леннара пробежала дрожь, как будто грани миров с треском соприкоснулись и встали на место — и тут же ощущение прошло, а песня вызвала злость. Всё в ней было не так. А как должно быть — Леннар не мог сказать. Он слушал и слушал, борясь с желанием поправить каждый слог, и, наконец, не выдержал: рывком поднявшись с места, стал пробираться прочь. Он не видел, потому что повернулся к певшему спиной, как полнится разочарованием взгляд синих глаз. Только услышал, как Кадан сбился на одной из строк. И всё же он довёл песню до конца — и только когда прозвучали последние слова, поднялся на ноги, вежливо откланялся и попросил позволить ему отдохнуть.
Талиесин завёл другую балладу, а Кадан выскользнул за двери и стал пробираться по лабиринту коридоров в поисках тамплиера.
Он отыскал Леннара легко — тот стоял на крепостной стене, глядя на север, туда, где свинцовые волны бились о гранит стен.
Бесшумно скользнув по лестнице, Кадан замер около него и помолчал некоторое время, давая Леннару возможность первому начать разговор. Так и не дождавшись, он произнёс:
— Вам не понравилось, как я пел? Мне казалось, были довольны все.
— Вы так много думаете о себе?! — Леннар развернулся, и Кадан с удивлением обнаружил на его лице злость. Никто и никогда не смотрел так на него. Тут же глаза его наполнила обида, но он и не подумал отступать.
— Мне кажется, я пою достаточно хорошо, чтобы нравиться всем, — сухо сказал он, — а эта баллада была написана специально для вас несколько дней назад. Поэтому я рассчитывал, что именно вы оцените её.
Леннар поджал губы. Ему стало неловко, но злость не прошла.
— В ней всё не так, — отрезал он.
— Потому что вы француз — а не норманн?
Леннар вздрогнул. Он не ожидал, что Кадан заговорит с ним так прямо, но всё же ответил:
— Потому что вы — не девушка. И вас никто не похищал.
— Но вы похитили моё сердце. Разве нет?
Леннар молчал. Он не знал, так это или нет. Зато не мог отрицать, что сам шотландец похитил сердце у него.
— Кто вы такой?! — прошипел Леннар, толкая его к одному из зубцов и припечатывая руками по обе стороны от лица. Но в глазах Кадана не появилось страха, который он ждал, напротив, их заполнило непонятное Леннару пьянящее безумие. — Вы колдун? Вы очаровали меня?
Лицо Кадана просветлело, и он поднял бровь.
— Я надеюсь, что это так.
— Я не поддамся колдовству, — отрезал Леннар и подался назад. Лицо его снова стало холодно. — Вы говорили с отцом, как обещали мне?
— Конечно же нет! Всего несколько часов прошло. Я ещё не видел толком его.
— Торопитесь. Пока вы медлите, мой магистр терпит пытки в застенках инквизиции.
Снова на лице Кадана показалась обида.
— А вы так заботитесь о нём?
— Я принёс обет, — медленно, будто объясняя ребёнку таинство десяти заповедей, произнёс Леннар, — для вас это шутки, а для меня — смысл, который наполнил мою жизнь.
— Но зачем?! — Кадан невольно повысил голос. — Что вело вас, я не могу понять?
Леннар пожал плечами и отвернулся. Теперь он смотрел на океан.
— Я вырос в глухом имении в сердце Франции. Где каждый день походил на предыдущий день. Ничего не менялось — только зиму сменяло лето, а затем снова наступала зима. Но когда мне было четырнадцать, в замке моего отца проездом гостил рыцарь Храма, который направлялся на восток, к месту сбора войск. Он так отличался ото всех, кто обитал кругом… Его взгляд полнила нездешняя вера, мудрость познания того, зачем мы живём. Его одежды были белы, когда кругом царили слякоть и грязь. И я захотел… — Леннар качнул головой, — впрочем, вам не понять.
— Я могу понять, — Кадан опустил взгляд, и сердце его сдавила тоска, — я могу понять, что когда нечто светлое входит в твою жизнь, отказаться от него нет никакой возможности. И ты сделаешь всё, чтобы причаститься к нему.
— Да, — подтвердил Леннар, — это так, — хотя и не понял до конца, о чём именно Кадан говорил. — Вы пытаетесь поколебать мою веру — так знайте. У меня достаточно причин сомневаться в ней. Я не хочу, чтобы вы стали ещё одной.
— Но я не могу отказаться от вас…
— Если не хотите оставить меня в покое — поддержите меня, а не стремитесь сломать.
— Хорошо, — Кадан снова опустил взгляд. — Простите, что был слишком груб.
Он развернулся и, шелестя одеяниями, двинулся прочь. А Леннар не удержался — обернулся ему вслед и, сколько мог, наблюдал, как стройная фигурка тает в темноте.
Он не мог поверить, что в этом хрупком обличье может обитать демон. Нет, чувства, которые вызывал у него юный бард, не походили на похоть — хотя Леннар и хотел им овладеть.
Он сам не понимал, от чего так пронзительно теперь в груди. Как будто он обидел и оттолкнул того, кто верил в него.
Прошло несколько дней. Тан попросил Леннара отправиться с отрядом его воинов в разъезд. Леннар отлично понимал, что его принимают здесь лишь потому, что верят в крепость его доспеха и силу меча, и потому не стал возражать.
Взгляд его, однако, то и дело устремлялся к суровым стенам замка, где остался привороживший его ведьмак. И даже долг, ради которого он прибыл в эти дикие каменистые земли, порядком мерк перед воспоминаниями о том, как Кадан пел.
Наконец, к вечеру третьего дня, Леннар вернулся в пределы замка и, совершив омовение после долгого пути, отправился на поиски того, кто не покидал его мыслей все эти дни.
Кадан сидел в главном зале, в одном из закутков, отгороженных гобеленами и согретым отдельным камином, и играл в шахматы с сестрой.
Завидев рыцаря, приближавшегося к ним, леди поднялась и присела в реверансе на французский манер. Затем откланялась и, шелестя юбками, скрылась в полумраке.
— Сыграете со мной? — первым спросил Леннар, видя, что этого Кадан и ждёт.
Тот кивнул.
— Выбирайте сторону. Хотя, полагаю, вам больше подошли бы белые — как ваш плащ.
— Меня больше пугает то, что чёрные очень подходят вам, — Леннар сел на скамью.
— Это не так, — Кадан опустил ресницы и принялся по новой расставлять фигуры на доске. — Если бы вы узнали меня получше…
— То вам, очевидно, удалось бы окончательно свести меня с ума.
На губах Кадана промелькнула улыбка, но глаза так и остались прикованы к доске.
— Я надеюсь, что это так.
Леннар присмотрелся к доске и сделал первый ход.
— Вы говорили с отцом? — стараясь придать своему голосу ненавязчивые нотки, спросил он.
— О да.
— И что?
— Прежде чем я расскажу вам, поговорите немного со мной.
Леннар молчал. Кадан сделал свой ход, и, поразмыслив, он тоже неторопливо продвинул пешку вперёд.
— Хотите, чтобы я рассказал вам об учении Христа?
Кадан негромко рассмеялся, и смех его был одновременно мелодичным и тёплым.
— Святой Патрик достаточно проповедовал здесь о нём. Но если вам интересна эта тема… Я мог бы в свою очередь рассказать вам о легендах наших краёв.