И она ушла, развернувшись, а Рейчел долго смотрела ей вслед, пока Мирабелла не скрылась за поворотом коридора. Осознавать правоту матери следовало — ведь именно она уговорила герцога назвать сыном старшую дочь, и именно благодаря ее усилиям, в руках Рейчел есть замок и Надор. Страшно подумать, но если бы Мирабелла не настояла на отправлении дочери в Лаик, ей никогда не встретиться бы с Рокэ Алвой! По крайней мере, в таких обстоятельствах.
Запутавшись окончательно, Рейчел все-таки спустилась к обеду. Стол расторопные слуги уже накрыли, но есть предстояло то же самое, что и прежде ела девушка в своих покоях: жесткое мясо с перетушенными овощами, запивая все это кислым белым вином. Эйвон с утра поехал осматривать дороги и не вернулся к обеду, но так было даже лучше. Священник прочитал эсператисткую молитву, герцогиня с удовлетворенным видом кивнула и стала расспрашивать Наля о его поездке в замок Эпинэ. По большей части ее расспросы касались Повелителя Молний.
Слушая, как мать плюется ядом в адрес Маранов и гадает о судьбе Робера, Рейчел могла спокойно жевать жесткую говядину и помалкивать. Но Реджинальд, как всегда, все испортил своей нелепой болтовней, впрочем, разве можно было ожидать от него лучшего?
— Дикон, ты ведь видел Робера Эпинэ? Во время той истории с ягодой.
— Расскажите, Ричард, о вашей встрече, — произнесла Мирабелла, устремив на дочь внимательный взор.
— Это не то, чтобы встреча… — замялась она. — Адгемар Кагетский выдал Робера Эпинэ Талигу. Рокэ Алва, — отчего-то произносить это имя в материнском присутствии теперь было совсем не страшно — после прочтения первых листов из дневника графини Горик ей не страшно почти ничего, — участвовал в суде Бакры. Того требовал обычай. Подсудимому кладут на голову фрукт или ягоду, и…
— Дикон, как ты думаешь, — испортил ее блестящий план болтливый кузен, — Ворон ХОТЕЛ убить Адгемара или это вышло случайно?
— Однажды, — неохотно ответила Рейчел, — я видел, как он одной пулей загасил три свечи.
— То есть он не хотел убивать Робера?
— Возможно.
— Он хотел его унизить, — с ледяной ненавистью сказала герцогиня, — для потомка предателя нет большего наслаждения, чем держать в своих руках жизнь и честь верных Талигойе людей.
Рейчел хотела было ответить, что Рокэ не унижал пленника. Скорее наоборот — отдал ему лошадь Оскара и снабдил деньгами. Однако слишком велика была вероятность того, что мать найдет, что ответить на этот аргумент.
— Наль, а гасить свечи это очень трудно? — Айрис знала, что Рейчел не приходилось участвовать в подобном безумии, поэтому вопроса удостоился кузен.
— Очень, — подтвердил кузен с таким видом, словно только этим на досуге и занимался. — Но маршал Алва — лучший стрелок, наездник и фехтовальщик Золотых земель. Дик знает лучше меня, его эр дает ему уроки.
— Уроки чего? — неприятно удивилась герцогиня.
— Фехтования и стрельбы, — охотно объяснила Рейчел, — особенно усердно я занималась этим в Варасте. И это умение пригодилось мне во время боев, — разумеется, это обстоятельство пришлось немного приукрасить, но лучше так, чем юлить и выкручиваться нелепыми объяснениями про эра Августа.
— Это меняет дело, — герцогиня многозначительно посмотрела на серебряный кувшин, украшенный фигурками вепрей, и пожилой слуга налил ей вина. — Я хочу дожить до той минуты, когда Эгмонт Окделл будет отомщен, — она подняла кубок, — и буду счастлива, если Рокэ Алва падет от руки моего сына.
Чего-то подобного из уст матери она и ожидала услышать, но нет! Рейчел Окделл никогда не станет убийцей!
— Моя эрэа, — явно, желая загладить вину, торопливо произнес Наль, — наше время еще придет, но сейчас Дику нужно соблюдать осторожность. Тем более, вы же знаете…
— Знаю, — отрезала матушка, — но меньше всего желаю, чтобы моя дочь служила ничтожному потомку марагонца, как ее предшественница.
Вот оно как. А ведь сначала Рейчел не подумала, что у нее тоже есть предшественница, как и у Айрис. Вполуха она слушала путаное бормотание отца Маттео о молитвах и возвращении ко двору узурпатора, а потом над столом повисло молчание. И опять Наль, из самых лучших побуждений, испортил все.
— А все же, Дикон, согласись, в столичной жизни есть своя прелесть. Год назад ты не мог подарить сестре лошадь ценой в замок.
— В замок? — герцогиня снова посмотрела на дочь. — Это правда?
— Такой конь, как Бьянко, стоит не меньше трех тысяч, — бесхитростно ответил кузен и тут же получил пинок под столом.
— Это военный трофей, — солгала Рейчел как можно равнодушнее. — Этот конь был ранен и поэтому мне передал его Робер Эпинэ. Там же, в Сагранне, его вылечили, потому что рана оказалась легкой.
— Тогда все в порядке, — кивнула герцогиня Окделл.
Поймав благодарный взгляд Айрис, Рейчел глубоко вздохнула, не спеша радоваться. Она медленно падала в бездну безумия и лжи, и чувствовала это, но понимала, что сейчас, солгав матери, скорее всего, она помогла себе, Айрис и Бьянко избежать гораздо больших проблем. Но только чем закончится все это в результате?
========== Глава 42. Записки Рейчел Горик. Часть 2 ==========
Записи, оставленные графиней Горик увлекли Рейчел Окделл настолько, что она часто читала их по вечерам, при мерцающем желтом свете свечей. Интересная, пугающая, наполовину схожая с ее собственной, история дальней прабабки завораживала и поражала ее воображение. Графиня Горик писала о начале Круга Скал, о своей верной службе Франциску Оллару, о коротких визитах в родовой замок, который теперь ей не принадлежал, и… признавалась в убийстве младшего брата.
Сначала Рейчел не поверила в последнее, ей пришлось перечитать эту фразу несколько раз, прежде чем внутри разлилось горячим страхом осознание реальности. Горик действительно виновата в смерти Эдварда Окделла, но не так все просто было, как казалось на первый взгляд.
Я не ожидала, что в последний год Круга Молний ко мне явится Леворукий. Так странно было видеть его не на старых картинах, а по-настоящему. И я не имела силы шевельнуться, либо смотрела перед собой прямо, даже не дрожа. Отчего-то совсем не возникало страха.
— Здравствуйте, граф, — поздоровался он тихим и спокойным голосом.
— Здравствуйте, — я слегка волновалась, глядя на него во все глаза. — Это вы забрали моего Барса? Мне так сказал Рамиро Алва.
— Разумеется, — подтвердил он, без тени улыбки на бледном лице. — Именно я. Мне приходится забирать души умерших котов в Закат.
Мне было десять лет, я лежала в своей комнате, в замке Эпинэ, закутавшись в одеяло, и затравленно смотрела на Чужого. Кажется, взмахом руки или щелчком пальцев он зажег уже погасшие свечи, и они заполыхали тревожными желтыми огнями. Смотреть в его ярко-зеленые глаза казалось для меня невыносимым, потому что этим взглядом, наверное, он виде человека насквозь.
Наш разговор шел долго. Обо мне и о моем брате, который пока, насколько известно Леворукому, благоразумно молчит, запуганный чужаками в доме, но, как любой ребенок, способен проболтаться о единственной сестре по имени Рейчел. Чужой не искушал и не настаивал на необходимости оборвать его жизнь, но задал всего лишь один вопрос.
— На что вы рассчитываете, графиня? — теперь он намеренно назвал меня настоящим титулом. — Чем готовы пожертвовать ради того, чтобы сохранить свою тайну?
Служа на юге Эпинэ, это будет сделать почти невозможно, и все-таки шанс у меня имелся. Сперва я стану перетягивать грудь длинными кусками плотной ткани, а потом — пить какие-нибудь идеально подходящие для такой ситуации отвары. Но ни один мужчина не обошелся без убийства невинного человека, значит, за это придется взяться и мне.
Прости меня, Эдвард!
Тогда я долго колебалась и смотрела широко раскрытыми глазами на Леворукого, а тот молчал, рассматривал неказистую обстановку комнаты, которую, впрочем, даже при стольких свечах ночью рассмотреть трудно.
Время текло медленно, а воск тихо капал в медные отверстия подсвечника и застывал крупными светло-желтыми каплями. Свечи плакали и умирали. Я тоже хотела бы плакать, но у меня не получилось. Эдвард… Маленький и веселый мальчик, который никому ничего плохого не сделал, но мог подвести меня и матушку под еще больший гнев марагонского мерзавца… Если он останется в живых и узнает, что необходимо держать язык за зубами, справится ли? Не потребует ли от меня отречься от титула графа в свою пользу? Делать, это ему, по сути, незачем, Окделлы потеряли все, однако я продолжала помнить то, как дядя прадеда Святого Алана убил всех братьев и сестер маленького Эдварда, в надежде на герцогство. Я слишком много помнила и слишком много боялась. Страшно не наедине с солдатами бастарда, страшно наедине с раздирающими тебя противоречивыми мыслями.
— Что вы решили? — спросил Леворукий ближе к утру, с той же холодной учтивостью. — Мне пора уходить.
— Только если это будет быстро, — ответила я глухо, уткнув лицо в ладони.
Вина от того тяжелого поступка терзает меня до сих пор. Через несколько месяцев матушка написала мне о том, что на Эдварда упала тяжелая картина и что он погиб, однако ни слова о том, что братец успел рассказать Лараку что-нибудь ненужное.
Я помню, как через год, мучимая чувством вины, попыталась спрыгнуть с башни замка Эпинэ, однако эр Шарль схватил меня за шиворот, оттащил оттуда. Сопротивление сломили сильные затрещины, а потом он велел мне выпить бокал разбавленного вина и прекратить биться в истерике. Но рассказать ему про Леворукого я не решилась.
Вздрогнув и помянув Четверых, Рейчел перелистнула несколько страниц. Она отчаянно не хотела читать о том, что ее дальняя прабабка совершила страшное, но понимала, что любой поступок может оправдать. Только как?
Моя жизнь была посвящена войне — мои руки огрубели, голос стал резким и низким, даже не возникло необходимости пить травы, а грудь почти не выросла, впрочем, это характерная черта многих северянок. Эр Шарль знал о моей тайне, однако, в один прекрасный день ее узнал и второй человек. Черноволосый, как его безумный отец, и синеглазый, как его прекрасная мать. Но он ни разу не высказал мне своего неудовольствия по тому поводу, что вынужден служить под началом женщины.
Заходя дальше, могу сказать, что меня, одетую в мужское платье, вынудили жениться на переодетом в женскую одежду, Эрихе фок-Варзов, опальном для своего семейства родственнике Михаэля. Матушка была рада этому браку, я — нет, но приходилось отдавать долг своей фамилии.
Под достоверным предлогом я скрылась в замке через три с половиной месяца, когда мой округлившийся живот уже невозможно было скрыть доспехами или мешковатой одеждой. Так родился мой единственный сын Эдвард — его я назвала в честь того, чья жизнь когда-то была вероломно отобрана родной сестрой.
А потом я умерла в Торке, разумеется, для всех, кто не знал о моей тайне, потому что попала под угрозу разоблачения. Получив тяжелую рану, я была тайно излечена и увезена Рамиро Алвой в надорский замок. Мой отчим тогда ушел в Закат, матушка болела и готовилась занять свое место в Рассветных Садах, сводные же братья делили Надор, сестры и вовсе уехали в Олларию, чтобы предстать ко двору, поэтому никаких забот у меня не оставалось.
У меня по-прежнему не было ничего, кроме мужа, сына, и надежды…
Читая эти неровные строки, со всеми болью и отчаянием, что вложила в них Рейчел Горик, молодая герцогиня глотала слезы. Столь чувствительной ей прежде бывать не приходилось, однако сейчас был именно тот случай, когда Скалам положено плакать. Оплакивать ушедших навсегда, сильных духом людей.
Скоро предстояло покидать старый замок, отправляться в столицу, чтобы просить у Катарины Оллар патент фрейлины для Айрис. Рейчел знала, что возьмет с собой эти записки, и будет хранить так тщательно, в новеньком кожаном футляре, как сможет, потому что память своей семьи забывать нельзя. Кроме того, девушка знала точно, не подчиняясь внутреннему капризу, а словно бы прислушиваясь к пульсирующей внутри души интуиции: она не выйдет за Тристама замуж.
Ранним утром, когда герцогиня Мирабелла еще спала, Рейчел оставила ей записку с благодарностью за все, что мать для нее сделала. Айрис оставила письменное обещание устроить ее судьбу. Младшим сестрам она ничего не могла оставить. Но это — пока. После окончания службы Рейчел Окделл вернется сюда и займется восстановлением замка, может быть, Рокэ поможет ей в том. Время все покажет и поставит на свои места.
Собрав вещи и усевшись на оседланную собственноручно Сону, Рейчел неторопливо поехала из замка, подставляя лицо плавно падающему снегу. Навстречу новым приключениям или новым неприятностям, потому что Излом обычно горазд приносить больше неприятные сюрпризы.
========== Глава 43. Разговоры и символы ==========
Рейчел Окделл вернулась в Олларию через месяц после отъезда, на полпути ее догнал молчаливый и подавленный Реджинальд, с раскрасневшимся лицом, и почти весь оставшийся путь они не разговаривали. Как выяснилось несколько позже, пока они отсутствовали, в Олларии были погромы из-за происков епископа Авнира. Валентин Придд отчего-то рискнул изменить своей привычной холодности и исповедовался незадолго до этого у агарисского святого отца Оноре. Позже Оноре, Пьетро и еще один монах, имени которого Рейчел не запомнила, укрылись в доме Рокслеев. Сам вассал Окделлов, Генри не собирался впускать никого, однако Валентин, бывший в сговоре с агариссцами, открыл им двери черного хода.
Зачем он так поступил, осталось загадкой и для Рейчел, и для рассказывающего ей об этом Рокэ, потому что потом Валентин ничего объяснять не стал. На его счастье «еретики» остались незамеченными и люди Авнира не ломились в дом, а поэтому наказания от эра за своеволие Валентин не получил. Рокэ же приехал в столицу на пару недель раньше, чем Рейчел, но идти и останавливать погромы сразу не намеревался.
— Но потом этот юноша уговорил меня пойти и остановить беспорядки, — усмехнувшись, продолжил Алва. — Я сделал это, вспомнив его старшего брата, ох уж мне эта ненужная сентиментальность… Во всяком случае, меры были приняты, Килеан-ур-Ломбах взят под стражу, из-за невыполнения своих обязанностей, у висельников сменен король, а сам епископ встретил свою смерть в горящем доме Ариго.
Они сидели с эром в его кабинете, пили разлитое Рейчел вино, и все казалось настолько хорошо и спокойно, что душа радовалась. Словно не было этих тревожных дней в Надоре, словно не находила Рейчел записей о своей прабабке, и словно не проходило в столице кровопролитий. Наверное, нужно ехать к Рокслеям, поговорить с Валентином и Оноре, но…
— Оставайтесь здесь, юноша, — велел Рокэ. — Сейчас Рокслеи временно переселились в свой другой особняк, к родственникам, а потому оруженосцу Генри будет явно не до вас.
— Хорошо, — отозвалась она, пытаясь мысленно разобраться в случившемся.
С королевской семьей и братьями Ариго ничего не случилось, Рейчел было немного обидно из-за того, что Оллар вовремя улизнул, но время вспять не повернуть. Хитрый Штанцлер уехал туда же, а вот Наль, поколебавшись, остался в столице.
Рейчел очень хотелось поговорить с Рокэ по душам, но к нему в гости пришли два генерала — близнецы Савиньяк. Пришлось уступить им место на диване и усесться в маленькое бархатное кресло, в углу комнаты. И все это время они разговаривали о том, что произошло совсем недавно, в ее, Рейчел, отсутствие. Шла речь и про семью Арамона — вдове с четырьмя детьми, которые впустили Рокэ и Эмиля в свой дом, когда те уже расправились с погромщиками.
— Девица Селина очень просила за брата, — негромко и задумчиво произнес Рокэ. — Я полагаю, что стоит заняться его особой и найти ему место в гвардии.
— Возможно, — согласился Эмиль. — Надо будет этим заняться, Ли.
— Арамона… — вздохнула Рейчел, вспомнив краснолицего беснующегося толстяка, что прыгал под издевательски собранной Сузой-Музой конструкцией. — Такие, как он, не должны воевать.
— В самом деле, юноша? — не глядя, очень спокойно спросил Рокэ. — Вы напоминаете мне тех, кто год назад был категорически против вашего пребывания в столице.
— Да, но…
— Сын не обязательно может пойти в отца, а дочь — в мать. Не все люди — Окделлы и Алва, подражающие своим родителям, постарайтесь это запомнить.
Ничего не ответив, Рейчел посмотрела в окно, на чистое весеннее небо — того же насыщенного цвета, что и глаза Рокэ. Без дыма и тревожных багровых отблесков. Она не застала страшного праздника, но, будучи девицей впечатлительной, представляла все так, словно видела воочию. Когда близнецы заговорили о винах, получилось отвлечься от беспокойных и смутных представлений тех кошмаров, что творились в столице, пока Рейчел жила в Надоре.
— Есть в этом доме «Вдовья слеза»? — Лионель говорил не дружелюбно, а как-то излишне сурово. — Это вы у нас душегуб и кровопийца, вот и пейте свою кровь, хоть черную, хоть дурную. А других не принуждайте!