Глава 1
Внимание! Текст содержит описание секса в формате обратный гет (женщина сверху), секса с тентаклями, а так же ненормативную лексику. Вы были предупреждены.
МИРНОЕ ВРЕМЯ
Начальник станции RG-18 Долорес Браун была отличной теткой — резкой, прямолинейной и не склонной бить в спину, напрочь лишенной какой бы то ни было деликатности, и именно тем она так нравилась Йеннер.
— Давай без дерьма. У меня только один вопрос: проблемы будут?
Если Долорес что-то бесило, она говорила сразу, иногда на повышенных тонах и используя выражения, перед которыми пасовал сверхсовременный переводчик.
Впрочем, даже если бы переводчик отключился полностью, Йеннер все равно поняла — ее симбионт улавливал чувства и жадно смаковал каждую ноту раздражения и недовольства, исходящую от Долорес. Тревоги в этом коктейле чувств было достаточно.
Симбионту она нравилась. Жадная тварь обожала чужой адреналин и все, что хотя бы отдаленно его напоминало.
— Проблем не будет, — сказала в ответ Йеннер, от всей душе понадеявшись, что говорит правду. Они сидели в кабинете Долорес, заваленном кучей всякого декоративного хлама, который его владелица скупала со странной одержимостью, и, несмотря на практически неформальную обстановку, встречу нельзя было назвать приятной. — Долорес, я могу себя контролировать. Конфликт на работе не в моих интересах.
Видимо, у Йеннер не получилось произнести это достаточно убедительно, или же Долорес просто слишком хорошо разбиралась в окружающих:
— Я просила без дерьма, Рена. Ты-то можешь себя контролировать, с этим я не спорю. А что насчет твари у тебя под юбкой? В отличие от всех остальных дегенератов на станции, я знаю, что под кружевами.
Строго говоря, симбионт располагался у Йеннер не только под юбкой — действительно пышной и кружевной — но и внутри и даже на голове, но Долорес вряд ли хотела подискутировать об анатомии ламианцев.
Как и всегда, когда речь шла о нем, техно-паразит среагировал, и плети-отростки под юбкой и в волосах Йеннер беспокойно дернулись. Усилием воли она заставила их сохранять неподвижность:
— Долорес, не вся информация о ламианцах правда, даже если она засекречена. Мы не кидаемся насиловать первых встречных в подворотнях. Это миф.
После этих слов в голове возник образ, очень ярко и очень некстати: темная подворотня, высокая фигура, перетянутая био-плетьми, беспомощно выгнутая спина и отросток между крепких мужских ягодиц.
Низ живота сладко свело, между ног потеплело, возбуждение накатило волной, и симбионт вцепился в него, упиваясь ощущениями.
Жадная тварь питалась эмоциями, любила смаковать чувства других людей, но чувства Йеннер любила еще больше.
Видимо, Долорес что-то заметила, потому что устало провела ладонями по лицу и сказала:
— Бля.
Йеннер было перед ней почти стыдно. За дополнительные проблемы, за всю ситуацию в целом — довольно нелепую, и немного за то, что картинка с подворотней — абсолютно нереалистичная, к слову — все еще стояла перед глазами.
— Слушай, — продолжила Долорес уже мягче, — Вернер тот еще придурок, но он отличный механик. И что еще важнее, он, мать его, стопроцентный человек с Берлина-19. И если ты — принцесса, блядь, сраной Ламии и симбиотик — выебешь без спроса берлинца, дипломатический корпус порвет мою жопу на ленточки. Понимаешь? Я не хочу, чтобы мою жопу рвали на ленточки.
В этом Йеннер ее вполне понимала. Ей и самой не хотелось проблем, но ее никто не спрашивал.
К сожалению, Орст Вернер, почти двухметровый чистокровный берлинец и главный герой фантазии про подворотню, действительно вызывал у нее вполне однозначные желания — поставить на колени, трахать до криков. Симбионт рядом с ним слетал с катушек и норовил превратить свою хозяйку в похотливую имбецилку.
Еще Вернер был лучшим механиком на станции. Наверняка, Долорес не хотелось его терять. Но дипломатический конфликт ее, скорее всего, пугал больше.
— Долорес… правда, проблем не будет. Я не собираюсь его трогать. Даже если он напрашивается. Даже если он лезет сам.
На полке у стены стоял гипсовый котик и смотрел на Йеннер с подозрением — кто-то сделал этой игрушке очень выразительную морду. Йеннер чувствовала себя неуютно, и плети симбионта беспокойно подергивались под юбкой.
Долорес нервным жестом сцепила и расцепила пальцы, как делала всегда, когда разговор ей не нравился, и спросила:
— Рена… чисто гипотетически, что нам всем грозит, если поднимется вонь?
К счастью для Долорес, она боялась напрасно. Одной из причин, почему находиться рядом с Вернером было вдвое тяжелее, и заключалась в том, что Йеннер осознавала свою безнаказанность:
— Ничего.
Йеннер была принцессой Ламии — теперь уже независимой колонии на окраине Федерации — и даже если этот статус не был врожденным, он все равно обеспечивал ей дипломатическую неприкосновенность.
К тому же, ее коэффициент совместимости с Вернером составлял семьдесят восемь.
Ни один закон не признавал секс за изнасилование при совместимости выше семидесяти пяти.
— В смысле? — Долорес шумно прочистила горло.
— Совместимость семьдесят восемь.
— Тогда в чем проблема?
К сожалению, Йеннер не понаслышке знала, что коэффициент совместимости еще ничего не значил, когда доходило до реальных человеческих отношений.
И еще более реального секса с плетьми боевого симбионта.
При всех своих недостатках Йеннер точно не собиралась никого насиловать по подворотням.
— Вернер понятия не имеет, что такое ламианцы и что мне от него нужно.
***
Проблемы с симбионтом у Йеннер были всегда. Ее уровень синхронизации с паразитом даже в лучшие дни составлял восемьдесят два процента вместо стандартных девяноста восьми, в худшие мог опускаться до шестидесяти. Если бы не Война Режимов на Ламии, Йеннер никогда не рискнула бы на операцию по вживлению. Максимум она обзавелась бы самым лояльным бытовым симбионтом, просто чтобы не чувствовать себя ущербной.
Но когда напала Федерация, у нее не осталось особого выбора. Симбионтов вживляли всем, кому только могли, — боевые модели. Тогда, как и многие ламианцы, Йеннер просто хотела пережить хотя бы еще один день. Низкий уровень синхронизации и все проблемы, с ним связанные, ее не пугали, и она не понимала до конца, чем они грозят.
Война Режимов на Ламии длилась пять лет, которые время от времени все еще снились Йеннер в кошмарах: изувеченные тела, разорванные плетьми, крики раненых. Развешанные по улицам трупы. Тиканье бомбы, пальцы, дрожащие на коннекторах — который из них?
Допросы.
Это были очень паршивые пять лет — и три года в мобильных войсках, и еще два в Карательном Корпусе, но они не оставляли времени думать о проблемах с симбионтом.
После подписания мирного договора с Федерацией, когда время у Йеннер появилось, проблемы встали перед ней во весь рост — синхронизация шестьдесят шесть процентов, симбионт, который все время норовил выйти из-под контроля и в добавок к врожденной повышенной агрессивности требовал эмоциональную диету из адреналина, возбуждения и чужой боли.
Симбионты питались человеческими эмоциями и постепенно привыкали к определенному рациону. Перестроить их было сложнее, чем заставить ребенка бросить фастфуд в пользу синтетических листьев салата.
Когда Ламия победила, Йеннер стала героем всей колонии, получила статус принцессы и больше наград, чем вмещала ее униформа, но не могло быть и речи о том, чтобы дальше оставаться на планете: Йеннер помнила войну, помнила кровь на улицах, допросы в Императорском Дворце, и симбионт заставлял ее хотеть еще.
О переводе на станцию RG-18 Йеннер попросила сама, хотя объективно говоря, могла требовать от новой Королевской Семьи и большего. Но станция находилась на самой границе обитаемой зоны галактики и была настолько мирной, насколько только могла быть ремонтная точка. Ламия была совладельцем станции, и Йеннер отправили туда наблюдателем и начальником безопасности.
На станции Йеннер действительно стало лучше — удалось восстановить синхронизацию до восьмидесяти, унять приобретенную за годы войны паранойю и даже набрать несколько лишних килограмм на высококалорийных пирожных, которые так мастерски готовили в местном ресторанном комплексе. RG-18 ничем не напоминала Ламию, и это было главным. Симбионт долгое время никак не проявлял себя и довольствовался только чувствами носительницы: как правило, он поглощал эмоциональный шлак Йеннер во время просмотра сопливых мелодрам, к которым она, к собственному стыду пристрастилась.
Это была хорошая жизнь — сонная, рутинная, но хорошая.
Пока не появился Орст Вернер — механик X-класса, светловолосый, голубоглазый берлинец.
Йеннер прожила на станции два года, ни разу с ним не пересекаясь — персонал насчитывал больше пяти тысяч человек, и если бы не Ларри Кромель, жила бы себе спокойно и дальше.
Ларри был механиком третьего сектора, в котором располагались жилые комнаты Йеннер, и довольно приятным в общении парнем. Если у нее что-то ломалось, чинить приходил именно Ларри. Недостаток, насколько могла судить Йеннер, у него был только один — как и многие юпитерианцы, Ларри на дух не переносил профессиональной критики. В механике Ларри считал себя гением и богом, и любой, кто пытался поставить это под сомнение, становился его личным врагом.
Йеннер так и не узнала, что он не поделил с Вернером, но этого оказалось достаточно, чтобы Ларри прибежал к ней с жалобой.
Жалоба была составлена по всем правилам и кратко сводилась к тому, что старший механик Вернер собирает запрещенное на станции оборудование.
Йеннер плохо представляла себе, что такого запрещенного можно было собрать в их захолустье, но разбираться с такими жалобами входило в ее обязанности, и она честно пошла проверить.
Их первая встреча с Вернером началась как сцена в плохой порнухе: Йеннер зашла в технический блок тринадцать, который даже внешне не соответствовал нормам безопасности, потому что был почти полностью заставлен всяким механическим хламом. Посреди блока стоял собранный из какого-то шлака боевой дроид модели SW-17 — кривоватый, но вполне узнаваемый, а из-под дроида торчала крепкая мужская задница, обтянутая стандартным комбинезоном ремонтного персонала. На заднем кармане была голографическая наклейка "технобог".
Механик Вернер увлеченно копался во внутренностях горе-дроида — действительно запрещенного на ремонтной станции, и лучился энтузиазмом так сильно, что симбионт впитывал его, чуть ли не причмокивая.
Такая сильная реакция на чужие эмоции была довольно редкой, но Йеннер тогда не придала этому значения — синхронизация с симбионтом у нее почти неделю держалась на восьмидесяти двух и трех десятых процента, что составляло их личный рекорд.
Вернер был очень увлечен. Время от времени он наугад тянулся рукой к инструментам, нащупывал нужный и принимался копаться дальше.
Йеннер дала ему еще десять минут блаженства, прежде чем разрушить идиллию:
— Это боевой дроид, если не ошибаюсь.
Под дроидом что-то грохнуло. Вернер выругался, и начал выбираться наружу — показались мощные плечи и следом светловолосая голова.
Он действительно оказался типичным берлинцем — высоким, светловолосым и голубоглазым. Короткие волосы торчали в разные стороны и были перепачканы чем-то темным. Кажется, топливным стабилизатором.
Сначала Вернер застыл, явно не зная, как реагировать, потом оглядел Йеннер с головы до ног, задержавшись взглядом на корсете, и широко усмехнулся:
— Ого. Вау. Похоже, у меня сегодня удачный день.
— Не очень, механик Вернер, — разочаровала его Йеннер и достала виртуальное удостоверение начальника безопасности.
Реакция механика не удивляла. Йеннер уже привыкла к тому, что на станции традиционное ламианское платье — особенно кожаный корсет из ремней — многие воспринимали неправильно. — Вы бы хоть прикрылись.
Он торопливо потянулся рукой к ширинке, которая к счастью, была все-таки застегнута.
— Я имела в виду дроида.
— А. Это? — Вернер сразу же почувствовал себя увереннее, расправил плечи и ткнул пальцем в боевую машину. — Ничего не знаю. Собирал какую-то херню, получилось вот это. Исключительно мирный образец.
— Это молекулярный взрыватель я вижу на плече у вашего мирного образца?
Вернер невозмутимо пожал плечами:
— Это? Нет, это расщепитель материи для… ээ… бурения.
— Бурения? — переспросила Йеннер. Для того чтобы смотреть Вернеру в лицо, приходилось запрокидывать голову — он был выше ее на две головы и вообще больше походил на солдата, чем на механика. Впрочем, как и все берлинцы.
— Ну да, — врать он не умел, но наглость ему удавалась на отлично. — Расщепляет даже твердые породы. Для горного дела незаменим.
— Горное дело на космической станции?
— А это личный проект. Запатентую и стану богатым.
Наверное, это и был тот первый момент, когда симбионт среагировал на него, но на тот момент Йеннер об этом не думала — Вернер был для нее просто мелким нарушителем с нездоровой страстью к оружию.
— Не стоит, — ответила она. — Вас посадят за кражу технологий. Чтобы этого не случилось, служба безопасности конфискует изобретение.
Она, в общем-то, не ожидала, что он воспримет новость с радостью, но того, что Вернер сделал, она не ожидала тем более.
Он сложил руки на груди, посмотрел почти снисходительно и просто сказал:
— Не отдам.
Вначале Йеннер подумала, что ослышалась:
— Простите, что?
За последние годы она слишком привыкла, что на нее никто не рисковал смотреть так — ни на Ламии, ни на станции. Симбионт на это откликнулся мгновенно и так как привык реагировать во время войны — плети-отростки беспокойно дернулись, желая атаковать. Ударить и поставить на место, заставить себя бояться.
Удержать их стоило большого труда, и это стало первым по-настоящему тревожным звоночком: то, что к злости и желанию подтвердить свой статус примешивалось предвкушение насилия и почти эротическое возбуждение.
Вернеру точно никто не объяснял, что иногда лучше молчать:
— Что слышали: не отдам. Это, — он снова ткнул пальцем в дроида, — моя собственность. Серийного номера на ней нет. Оружейного клейма нет. Вы сначала докажите, что это боевая машина, а потом тыкайте в меня Стационарным Уставом. А то мало ли как оно выглядит, тут без экспертной комиссии не обойдется.
— И вы думаете, что я не стану ее собирать? — Йеннер тоже сложила руки на груди, досадливо отметив, что с ее стороны это было ошибкой — благодаря любимым пирожным корсет был немного маловат.
Вернеру сверху было отлично видно.
— Не вывалятся? — и инстинкт самосохранения у него, пожалуй, отсутствовал напрочь.
— Не надейтесь, — игнорируя еще один скачок агрессии у симбионта, ответила Йеннер. — И не уходите от темы. Я могу собрать экспертную комиссию.
— И что? Они все равно поставят меня во главе. Я единственный спец по военным разработкам на станции.
— Вы не единственный механик. Можно попросить Лоренса Кромеля. Он тоже разбирается в оружейных системах.
— Ларри? — Вернер фыркнул, всем своим видом выражая, что он по этому поводу думал. — Ларри собственную задницу не найдет без поисковой системы. Два дня назад этот неудачник перепутал семнадцатый ключ с манипулятором девять на двенадцать.
— По крайней мере, он не собирает боевых дроидов из мусора.
— Моя малышка не из мусора, — Вернер искренне оскорбился, и настала очередь Йеннер смотреть снисходительно.
— Ну, не целиком, — поправился он.
Йеннер продолжила смотреть. Молча. Ей часто приходилось молчать на допросах в Карательном, выжидая, что оппонент заговорит первым.
Вернер был не на войне, ничем принципиально не рисковал и потому продержался очень недолго:
— Ладно, давай я уберу его в сейф-блок. И замнем.
Фамильярное обращение неприятно резануло слух, и плети снова дернулись ударить. Йеннер пришлось их осадить, мимоходом отмечая резкое падение синхронизации, но тогда она не придала этому значения. Скачки синхрона у нее бывали и раньше, ничего принципиально нового в этом не было. На самом деле уже то, что Йеннер воспринимала симбионт, как симбионт — как отдельную сущность, а не часть собственного тела, само по себе было следствием низкой совместимости. Нормальные симбиотики вообще не думали «я и симбионт». Только «я». Из-за отношения Йеннер к собственному паразиту потеря пары процентов синхронизации случалась нередко и не пугала. В тот момент Йеннер больше интересовала судьба мусорного дроида: