1. Начиная нечто героическое надобно речь толкнуть торжественную, а то, как же без этого, герою геройствовать? Нынче без речей торжественных даже прыщ не выскочит, ну сами знаете где, не мне вам рассказывать…
О, Великая Наша Троица Могучая: Отец Небо Вседержитель Всего Сущего, Мать Сыра Земля Прародительница да Свята Вода Животворная! Вечны Вы среди нас горемычных да никчёмных при Вашем величии. Позвольте мне молвить слово посильное о Вас, Всемогущие да о чадах Ваших, что прославили Троицу походами славными. Степь отстояли на веки вечные в устоях Вами заповеданных.
Родила во времена незапамятные Степь Великая дитя геройское, коему было на роду писано, Царицей всех народов сделаться. Всеми народами повелевать да властвовать. Ни покориться завоевателю чёрному, поражений не ведающему, а геройски побить супостата низкого, да голову срубив врага коварного, в мешке утопить с его же кровью вонючею, чтоб упился он её вусмерть во веки веков.
Росла средь простора вольного, дева – волос огненный и было у неё две подруги «лучшие» до поры до времени. О девичьей дружбе на все времена можно много песен складывать, а лучше вовсе помолчать, будто и нет такового явления. Да о какой дружбе можно речь вести да баллады петь, коль одна из подружек дочь царская, всем миром облизанная, а остальные при ней заводились игрушками для неё такой «великой» да местами «героической».
Кликали деву Райс, что значило – «выше звёзд восходящая». Была она не просто дочерью одного из царей неведомых, коих во времена те давние было пруд пруди, да море мори, так ещё столько же останется. Дева рыжая была единокровным отпрыском четы царственной самой Тиоранты – Матери Степи, [1] народов властительницы да царя всей орды земной – Эминака, героя прославленного, пусть продлятся их дни до вечности. То была, почитай, самая могущественная пара в ойкумене того времени. И Райс как дочь любимая да долгожданная была наивысшей ценностью всего мира известного. Вертя повелителями при помощи капризов «хочунистых», «царска доча» была персоной самой влиятельной во всей вселенной необъятной по умолчанию. Правда, был у неё ещё старший брат, вокруг крутился да под ногами путался, но он не в счёт в мире матриархата воинственного. Он же мальчик! Одно слово, природное недоразумение.
Дева та с ранних лет во всём геройствовала. Особливо в замашках все дозволенных да бесчинствах с прислугой ни по-детски да без жалости. Как две капли воды походила дочь на маму царствующую, и касалось то нисколько генетического подобия, сколько сходства атрибутов с прибамбасами. Она всегда и всюду от дев шатровых требовала, что одевали, обували, наряжали её, да причёсывали, чтоб один в один всё было «как у мамы» царствующей.
Потому облачали Райс мелкой царской копией, и даже придавали шевелюре её волос огненных, некую небрежную распущенность да пышность нарочитую как у царицы-повелительницы. Тиоранта по титулу клана особого, никогда косы не плела. Не положено. И дочь отродясь плести космы наотрез отказывалась. Один в один, глаза лазоревые, способные лишь взглядом синеву неба затмить высокого да одинаковая с царицей причёска с одеянием, делали Райс точной копией Тиоранты, только маленькой.
«МалАя гадина», как называло её за глаза окруженье услужливое, даже в одно время у нянек потребовала разукрасить тело детское под колдовские узоры татуировок маминых. На что царица, увидав это безобразие, да не оценив творчества мастериц доморощенных, разрисовавших дитя неразумное разноцветными красками, врезала мамкам так, что мало им ни показалось, ни померещилось на всю оставшуюся жизнь недолгую, по её царскому заверению. И повторять порыв творческий в дальнейшем не захотелось ни посулами дорогими, ни уговорами с угрозами.
А саму «дрянну дочу» оттирала мочалкой жёсткой, ручкой царской самолично да с пристрастием, воспитательные внушения приговаривая. Отчего та, совсем не по-геройски, отревев процедуру болезненную ещё долго ходила по шатру абсолютно голенькая, смотря на всех врагов своих сычом обиженным, да зыркая на мамок зверьком загнанным, наотрез отказываясь что-либо одевать на тело горящее.
Игрушки-подружки, что подсовывались «звёздной» дочери с завидной регулярностью, так сказать, для светского времяпровождения, «ломались» через время какое-то да пропали пропадом, а вот одна оказалась живучей да к причудам царской дочери устойчивой. Словно ванька-встанька, только пола женского. Сколько бы Райс её по жизни не поколачивала, да ни швыряла оземь ногой растаптывая, она всякий раз вставала да просто отряхивалась, будто только этого и дожидалась как должного. Ту подругу «лучшую», а по сути, на тот момент единственную Такамитой кликали, а девки шатровые почему-то обзывали «болванчиком».
Райс, как подросла до разумения, то полагала вполне искренне что они близки были с рождения, хотя это, конечно, было совсем не так. Такамита появилась при дворе царском откуда-неведомо лишь когда Райс подросла до «почемучного» возраста. Откуда та взялась, и кто её родители, никто не ведал в их окружении. Ну, по крайней мере, они обе это точно не знали, а те, кого девы об этом пытали-спрашивали клялись Троицей, что тоже живут без понятия. Толи правда, не знали, толи знали да помалкивали.
Дружба у них была несколько странной, коли не сказать большего. Проходила она в постоянных войнах нескончаемых с погромами да членовредительством, вперемежку с примиреньями праздными да с «обнимашками» слёзными. Притом периоды те короткие, самолично определяла дочь царская по своему усмотрению, как полагалось по статусу. Она, то лупила подругу да гнала пинками из золотого шатра, утверждая, что на этот раз уже навсегда и пожизненно. То почитай тут же кидалась следом на её поиски да силком притаскивая дружить заново. Вот так и жили подруги неразлучные.
Вместе сели на коней объезженных, вместе учились с лука стрелять да драться на оружии. Вместе «грызли заветные знания», постигая дело колдовское да ведьминое. Наговоры, заговоры да травы разные. И коли в первых дисциплинах искусства воинского, Райс была впереди оравы всей, априори «скача» в лидерах, то в том, что касалось потустороннего столь же сильно отставала от других послушниц, что прилежней были в колдовском обучении.
Но это рыжую оторву не расстраивало. Ибо не геройское это дело! Так она про себя думала. Хотя быть первой во всём Райс привыкла как должное и не позволяла никому её обскакать хоть путём упорного старания, хоть просто ликвидируя конкурентку силой грубою. Но вот нудное учение ведунов с ведуньями, царскую дочь тяготило да в сон укладывало. Всю прыть из неё вытягивало да зевоту нагоняя тоскливую. Сие мучение являлось, по её словам, «проклятущим наказанием».
На обучение этой унылой премудрости она сама толкала Такамиту впереди себя, ленясь да прячась за спиной её щупленькой, да там в её тени и отсиживаясь. Подруга же к занятиям подходила с прилежностью хотя, как выяснилось, дара особого у неё к этому делу не было, но благодаря упорству с желанием, стать непременно ведьмой как минимум, она достигла кой-чего для своего возраста. Только рыжую то, нисколько не расстраивало. Ибо тогда она считала «эту хрень» ненужной ей, да и вовсе бесполезной для геройской её жизни будущей. Но так как мама принуждала да настаивала на ненавистном ей учении, то дочь стойко терпеть была вынуждена эту нудную для неё бредятину.
Не сказать, что Райс с Такамитой росли лишь вдвоём от других своих сверстниц оторванные. К ним в «дружный» коллектив благодаря протеже родительскому, вливались всё новые и новые подружки их возраста. Вот только как вливались, так и выливались обратно, не задерживаясь. Перетерпеть характер «рыжей дряни» было суждено не каждой. Вернее, никому из них, как не старались соискательницы.
Когда девы подросли да на их телах девичьих проклюнулись первые зачатки половой принадлежности, в банной прислуге семьи царственной объявился парень чужеземного происхождения. Был ещё молод банщик по годам для круга общего, но для кутырок [2] он казался уже взрослым представителем пола противоположного. Странно одевался, не по степным обычаям. Странно говорил тонким голоском с акцентом ранее не слыханным. Имя у мужчины было для них непонятное – Шахран его кликали. И вообще он Райс сразу не понравился, от чего оторва рыжая почитай с первого мгновения как увидела, начала гнобить банщика бедного. Ни разу не упустив возможность в его унижении.
Больше прочего бесило стервочку царственную одна его исключительная от всех особенность. Несмотря на то что в бане все ходили голые, [3] независимо от рода, пола и властного положения, этот представитель ненавистного для неё мужицкого населения всегда в штанах расхаживал как исключение. Притом не в ордынских кожаных, что в натяг носятся, а воздушно-широких матерчатых. В тех штанинах можно было спрятать по мешку с рыбой мелкою.
Подловив это мужицкое «недоразумение» как-то в кольце предбанника, да прижав его к стенке шатровой, девки-подружки угрожая воинственно стали требовать от Шахрана снять штаны немедленно да показать, что он прячет там от глаз их любопытных да подозрительных. Банщик молодой сопротивления не выказывал. Лишь улыбнулся загадочно, даже скорей скривился презрительно, насмехаясь над малолетками. Медленно завязки распустил да уронил штаны на полы песчаные, себя во всей красе пред ними выказывая.
Когда кутырки не узрев там ничего окромя шрама уродливого, с кожей будто воск оплавленный, то некоторое время не дыша пялились, словно их «Кондрат обнял, да отпустить забыл». А как насмотрелись вдоволь на это уродство безобразное, то попытались глазки бесстыжие на лоб вытолкать. Раззявили ротики как по команде кем-то отданной да заверещали дикими бестиями, и не меняя на мордашках выражений до смерти детей перепуганных, во все ноги резвые пустились ябедничать на это безобразие Царице-Матери, что тем временем вела банный приём иностранной делегации. Когда Тиоранта со своими ближнецами, что рядом на приёме с ней сиживали, с великим трудом поняли из их парной истерики что случилось с бедными девами, то царица рявкнула на подружек так, что те разом заткнулись, как и не ревели до этого.
– Да как вы посмели, распутные! – кричала царица на девок пакостных, обихаживая ором их да взором сжигая немилостивым.
Да надолго так разошлась, распекая малолеток бессовестных всё тем же концом да по тому же месту привычному, но Райс к ору мамы уж за детство привыкшая, лишь округлив недоумённо свои глазки голубенькие посмела огрызнуться с негодованием, втискиваясь в одну из пауз в ругани царственной:
– Ну, я же должна была знать в конце концов, что он там прячет в своих штанах немереных.
Конечно же, дева имела в виду не то что другим померещилось. Только при её словах нагло высказанных, подавилась царица на вдохе воздухом забыв выдохнуть от такой обезоруживающей непосредственности да лишилась дара речи не только бранной, но вообще любой. Она желала в целях нравственного воспитания, для начала отсчитать обеих девок как следует за наглость да разнузданность непотребную. Преподав, так сказать, урок тактичности, этичности да общего человеколюбия, но не найдя что ответить дочери на её заявление, просто перейдя на тон спокойный да устало расслабленный, обозвала девок дурами полными да прогнала с глаз долой в сердцах махнув рукой на упущенное воспитание.
Удивительная вещь приключилась с царской дочерью. Райс, жалости к другим никогда не имевшая, а люди знающие, даже поговаривали, что дева вообще была на состраданье неспособная, от рождения богами в этом напрочь обделённая, Шахрана пожалела от всей своей душонки маленькой, хотя и вредной да по большей части пакостной. Нет, она не пошла к нему с извинением, но доставать задирами перестала, как обрезало. Поначалу просто пряталась от уродца дивного, избегать старалась при любой возможности. А вот Такамита, подруга её верная, и прощение просила за их общее с Райс поведение, да и разговоры с ним стала вести всякий раз как повстречаются, где случайно, а где и сознательно.
Оказался он парнем необидчивым да вполне компанейский для подруг любопытствующих. По податливости своего характера, Шахран был сильно схож с Такамитой – подругой «ванькавстаньковой» и спустя всего пару деньков как с того прошло, Райс уже «придружила» его в свою компанию. Притом самым наглым образом. Вот так и стало их три «подруги», дружба коих растянулась на годы последующие. То, разводя, то сводя на одну тропу по её царскому велению.
Когда Райс заярилась [4] да в боевых сестричествах [5] с размахом отметили сей факт пьяным разгулом разнузданным, подвыпившая мама на гулянке с Матёрыми, [6] впервые применила силу к дочери, никогда ранее такого себе не позволявшая. Она заставила делать ярицу новоиспечённую то, что девонька отчаянно не желала да наотрез отказывалась. Нет, конечно, мама не впервые дочь принуждением обязывала, но до этого раза никогда рук не прикладывала. Да и коли дочь упиралась козой упёртою, то царица всегда шла на попятную,
Только в этот раз Райс избалованная, словно каким местом почуяла резкое к себе изменение Матери, да и вообще всего круга приближённого. Все как-то сразу перестали её бояться да лебезить как бывало ранее. Толи маму достали выходки дочери, и у неё, наконец, лопнуло терпение, толи сам факт прихода месячных означал какой-то рубеж жизненный, за коим кончалась её детство бесшабашное.
Райс хоть и значилась в округе оторвой безголовою, границ незнающей в своих бесчинствах да озорной вседозволенности, но дурой не была, а была девой умной да рассудительной. По крайней мере, таковой она себя считала в глубине души. Хотя, по правде сказать, была она не без этого. Ещё та «голь» что на выдумки хитра да на пакости. Оценив да взвесив всё что видела вокруг запримеченного, тут же сделала для себя вывод пакостный, что необходимо поменять своё показное поведение да перевести привычную для неё жизнь из разряда вызывающе-демонстративной, в завуалированно-партизанскую. Твёрдо решив, что на людях станет такой, какой её видеть хотят мама и её прихлебатели, а втихаря будет делать то что захочется. И пусть попробует какая-нибудь шавка тявкнуть-окрыситься.
Только ничего из намеченного в ту разгульную ночь сделать ей не представилось. Ибо на следующий день взяла мама дочурку за руку, да не объясняя толком ничего, находясь явно в плохом настроении, отвела в чащу лесную к избе еги-бабы [7] пустующей. Там оторву рыжую, через губу надувшуюся, в бане запечатали. Закрыли в полной темноте молодиться, как это дева поначалу про себя подумала.
Райс изначально этот ритуал махрово-древний восприняла как очередное для неё наказание. А за одно и как предоставленную возможность хорошенько подумать над планами мести каверзной. Потому не слишком переживала да расстраивалась, лишь показательно надулась словно мышь на крупу наваленную, всем своим видом показывая, что «не мама ты мне больше опосля всего этого».
В действительности же, опосля танцев с топтанием на рубахе кровью выпачканной да вдрызг порванной, да ещё голышом в чём мать родила. Да под унизительный ор первых ближниц Царицы-Матери, что шлепками гоняли её из угла в угол с окриком матерным, Райс собралась подумать, как следует, «запомнив на веке» всех своих кровных обидчиков, расставив всех их по очереди да придумать им месть каверзную индивидуально по списку намеченному. Только то, что произошло с ней далее, воистину стало рубежом в жизни девичьей, перешагнув который обратной дороги уже не было. Эта ночь, как оказалось в будущем, разделила судьбу царской дочери на то что было «до» и то что «после» сделалось …
2. В поруби сидеть, не камни в гору переть. Взаперти не надорваться с натуги, зато на горке не свихнуться со скуки.
Темнота была в бане хоть глаз выколи. Снаружи о стену что-то долго брякало будто большими брёвнами вход заваливали, с каждым ударом становясь всё глуше да дальше, вроде как. Толи люди, её запершие отдалялись, толь она с этой баней в тартарары проваливалась.
Затем всё смолкло и наступила тишина мёртвая. С непривычки от такой звуковой изоляции даже в ушах зазвенело на лады разные. Райс прощупала шкуру толстую, у которой так и стояла как вкопанная, всё ещё не смерившись с действительностью, да не веря в своё заточение. А прощупав вход настороженно, поняла, что и впрямь заложили брёвнами да так плотно законопатили входной проём, что не только лесной шум ни проникал сюда, но и воздух сам оттуда не просачивался.