– А я вот под землёй и сиживала, – тут же парировала белобрысая, – в яме глиняной в два роста выкопанной. Обе седмицы на глине спала да её и ела почитай. В постоянном холоде да сырости. Там из стенки родник пробивался да куда-то в нору прятался. Вот там действительно от его постоянного журчания с ума можно было сойти, как два пальца вымазать. Я даже поначалу «мозгами поплыла» да спохватилась вовремя, сообразив заткнуть уши мятой глиною, а то б точно сбрендила.
Райс как-то даже взбодрилась да «крылья расправила», услыхав, что кому-то было ещё хуже, чем ей, и она оказывается не в самых худших условиях провела время последнее.
– Слышь, Апити, – заговорщицки зашипела Райс вполголоса, помахав перед лицом ладошками как бы очищая для глаз пространство обзорное, заполонённое жужжащими насекомыми, да не дававшими как следует рассмотреть собеседницу, – ты можешь мне разъяснить, что творится здесь? А то от неведения всего этого себе места не нахожу время последнее. Нет, когда я вырвусь на свободу я им всем покажу Кузькину Мать [16] как предписано. Это к еги-бабе не ходи, все умоются, но хотелось бы понять, КАК отсюда выбраться?
– Странная ты какая-то, – задумчиво пробубнила под нос Апити, скривив ротик на бок да сдунув очередную муху по щеке ползущую.
Подняв руки да просунув их в петли кожаные, она обмякла, повиснув на запястьях собственных, уронила голову на плечико хрупкое да с хитринкой принялась разглядывать новенькую. Наконец что-то для себя решив видимо, начала своё высокопарное выступление строя из себя деву бывалую, снизошедшую до объяснений кутырке неопытной:
– Отсюда, девонька, не вырываются. Сюда рвутся. Пищат да лезут все девки без исключения. Только мало кого пускают из них. Я вот ведунья [17] даром обласканная. У меня дар предвидения особенный. Я сюда больше года просилась так не пускали скряги старые. Понимаешь ты? Мало дар иметь. Здесь ещё кое-что требуется. Чтобы лучшей из лучших стать особый стержень требуется да особые нечеловечьи навыки. Вот тут мне этот стержень и выращивают. Для начала в яму закапывают, всю дрянь из башки выпихивают, оставляя наедине с собой да своими мыслями, от которых со временем остаются только значимые. Затем здесь опускают ниже опарыша, делая из меня ничтожество. Вот я из этого низшего состояния и должна буду самостоятельно без посторонней помощи вырасти, да подняться выше посредственности преодолевая все трудности зачётных кругов статусных. Поднимусь, буду ведуньей иль ведьмой иль колдуньей, какой свет не видывал. Не поднимусь, сдохну на круге каком, значить не моё это. Не судьба видать. Отсюда только два выхода подруга рыжая: либо на коне в лучах славы невиданной, либо под копытом в сыру землю закопанная. Сломаться на пути кругов колдовских любая сможет, а вот выдюжит не каждая.
Говорила дева белобрысая свою речь возвышенно торжественную явно с чужих слов кого-то для Райс неведомого. Даже интонация с мимикой да гримасы на личике девичьем были не её, а с кого-то слизаны, но тут дева как-то встрепенулась, вновь собою став да подозрительно уставившись на Райс добавила:
– Только ты не нашего поля ягода как я погляжу на тебя девонька. Не вижу я в тебе никакого дара ведьменного.
– А у меня его и нет, – жёстко отрезала дочь царская, что, несмотря на объяснения пространные ещё больше во всём этом запуталась и ни на шаг не продвинулась в понимании происходящего.
– Вот и я не пойму, – задумчиво уставилась на неё Апити, – кого они из тебя-то растят?
Райс хотела огрызнуться было, на такое неуважение, но тут её как обухом по голове брякнули. Она даже замерла на несколько ударов сердца сумасшедшего с открытым ртом да глазами изумлёнными. Озарение на неё нашло, будто что в голове щёлкнуло, от просветления собственного осознания. Райс как-то сразу успокоилась, сгладила свою ершистость, выпрямилась, вдумчиво по сторонам осматриваясь. Затем неспешно сунув руки в петли верхние да, как и Апити повисла расслаблено.
– Не могла об этом сразу спросить? – тут же пренебрежительно вопрошала дочь царская, – а то всё ходит тут вокруг да около.
– Не поняла, – проговорила Апити в ответ, совсем уходя от роли наставницы да возвращаясь к себе обыденной в говне за верёвку подвешенной, при этом вынимая одну руку из петли кожаной да отмахиваясь от летающих пред глазами «надоедок» с пузами зелёными, – вокруг чего я хожу, по-твоему?
Рыжая продолжая висеть на петлях кожаных, повернулась медленно к соседке всем туловищем да с ехидной улыбочкой ещё раз представилась:
– Меня. Кличут. Райс, бестолковка ты белобрысая, – проговорила она, выделяя слово каждое сказанное.
– Ну. И. Что? – передразнила её Апити, недоумевая от наезда дерзкого.
– Я дочь царицы Тиоранты. Небось, слыхала о такой, безродная. Притом дочь единственная, оттого любимая. Поэтому делай выводы.
На что белобрысая, сложив губки трубочкой да распахнув глаза серые тихо присвистнула.
– А растят тут из меня царицу степей завтрашнюю. Так что имей в виду на будущее.
Райс была горда своим открытием и, хотя сама в это не до конца верила, но в её интонации звякнула нотка зазнайства да чванства высокомерного. Правда реакция Апити вновь опустила её на землю грешную, вернее в место отхожее, где они на пару и плавали:
– Хреново тебе будет подруга. Тебе не позавидуешь.
Царская дочь чуть не подавилась услышанным. Но тут Апити пояснила сказанное:
– У меня горка пониже да положе будет, и то не знаю, как карабкаться. Из нашего круга ведьменного лишь одна из трёх поднимается да испытания проходит в здравом разуме да твёрдой памяти. Многие не выдерживают, ломаются. А у тебя и гора повыше, да и покруче моей станется. Сколько интересно из вас доверху доползут, да выползут? Хотя ведь Матерь почитай одна лишь имеется, а значит из всех только одна и выползет.
– Что значит одна из всех, – тут же взъелась рыжая, – думаешь окромя меня ещё кто-то претендовать станет?
– А то, как же, – прибила её ведьма будущая, – много ты знаешь цариц на памяти, что стали преемницами своих мам царственных? Я, например, ни одной не знаю. Хотя, по правде сказать, не сильна я в вашей родословной истории. Но даже коли тебя допустили до этого, неужели ты думаешь, что только на тебя ставка сделана. А коли не сдюжишь да малахольной окажешься, что ж теперь степи без царицы оставаться да пропадать-пропадом?
Райс принялась перебирать в голове лихорадочно, все что об этом знает иль слышала. Но не припомнив ни одной родственной преемственности, насколько помнила рассказы о бывших царицах да их деяниях тут же зверски на всех окрысилась да стала перебирать своих конкуренток теоретических, злобно глазёнками посверкивая.
В конечном итоге всё же вынуждена была сдаться обстоятельствам. Соглашаясь нехотя, что Апити права в принципе, от чего спесь с гордыней схлынули, а сама Райс понурила голову. На краю собственного сознания в обрывках памяти она даже вспомнила о запрете родственной преемственности, правда, абсолютно не помня по какой причине это было сделано.
В голове как зайцы запрыгали мысли разные по поводу и без повода, и от этого «зайце скока» рыжая вообще перестала соображать что-либо. Голова закружилась да тошнота опять пристала окаянная. Перестав следить за мыслями скачущими, и сконцентрировавшись на подавлении недуга блевотного, она несколько успокоилась и смогла заставить себя думать собрано.
– Ты ведь поможешь мне? – спросила рыжая жалостно, поймав себя на мысли каверзной, что коли в одиночестве останется, то пропадёт тут с концами, даже из этого говна не выбравшись.
– Как? – со смехом вопрошала Апити.
– Ну, – тут Райс задумалась на мгновение, – «каком» каким-нибудь. Я ж ни ухом не рылом во всём этом безобразии. Хоть объясни, как тут что у вас делается.
– Ну, коли только в этом, – пожала плечами Апити.
Она вкратце поведала новенькой о девяти кругах испытаний каверзных, что обязана пройти любая «особая», вот только что конкретно круги эти собой представляли она толком не ведала. Знала в общих чертах да на том внимание акцентировала, что при прохождении круга каждого дева получает какую-нибудь особенность иль наоборот, как теперь избавляется от чего-то ненужного. В конечном итоге закончив своё словоблудие опосля многих слов ничего не объясняющих белобрысая честно призналась, что сама мало ведает. Что эти круги тайной окутаны, и наставница по поводу их почитай всегда одно и то же талдычила, мол, как попадёшь на них там и узнаешь всё как положено.
Замолчали обе. Каждая о своём задумалась. О чём размышляла Апити сказать было трудно по её лицу, да и рыжей не до того было чтоб белобрысую разглядывать. Потому что мысли Райс заклубились в голове тучами мрачными. О себе любимой. Обо всем, что было, есть, да ещё предвидится. Она вдруг вспомнила маму в ту роковую пьянку с ближницами. Припомнила её лицо напряжённое, измученное чем-то тягостным. Её вид ни то усталый, ни то болезненный, не спавшую видно ночь прошедшую.
Кутырка только тут осознала и готова была руку дать на отсечение, что мама преднамеренно решилась на поступок сознательный. И решение это далось царице нелегко, понимая, что может больше не увидит родную кровиночку живой иль, судя по испытаниям в здравом уме да твёрдой памяти. Но она пошла на эту жертву сердце разрывающую.
Почему царицы прежние из своих дочерей замену не выращивали? Что у них дочерей не было? Или не пускали на испытания? И тут Райс неожиданно пришла к неутешительному выводу, от коего мурашки по спине забегали да волосы затопорщились: «Я как царская дочь должна стать Царицей Степи иль исчезнуть с глаз долой, как и прочие дочери прежних цариц степью правящих».
Кем бы Райс стала, коли б при шатре мамы выросла? И какое было бы будущее не отправь её мама на испытания? Самое большее чего Райс добиться могла, это стать ордынской девой боевого сестричества, а там, коль заслужит да в походах не сложит голову, могла подняться до Матёрой со временем. Вот и всё что ей светило в той жизни нерадостной.
До сего дня кутырка не интересовалась в принципе, как становятся царицами и как мама умудрилась ею стать. Знала только, что в отличие от мужицкой орды, цариц не выбирают скопом, как это мужики делали. Царицей становилась дева из клана «меченых». [18] Она на таких насмотрелась в бане среди маминого окружения, с ног до головы причудливо изрисованных. Но откуда те брались рыжая не ведала, укоряя себя лишний раз, что дурой была полною, когда всему этому учили наставницы.
А ведь учили этому наверняка как положено. И только теперь сидя в выгребной яме в говне по уши она отчётливо поняла, что не только детство, но и жизнь прошлая закончилась. И что встала она на путь особый, на котором цариц «выращивают». Вернее, даже не так. Она не поняла этого, а заставила себя поверить в свои предположения.
Дочь царская внушила себе без всякой апелляции, что мама послала её на эти испытания изуверские лишь для того, чтобы Райс царицей стала единовластною или исчезла с лица земли за ненадобностью, не опускаясь до простого боевого «мяса» сестричества.
Она понимала, что это лишь догадки разума, находящегося на границе сумасшествия, а исходя из того как с ней обращаются, Райс может до конца испытаний мучительных так и не узнать об истинных причинах поступка маминого. Поэтому дева взяла, и сама себе всё объяснила по ходу дела, поставив пред собою цель высокую почти недостижимую.
Ярица для себя осознала с ужасом, что не будет на пути одна за титулом карабкаться. Наверняка им пойдут и другие. Набегут на халяву соперницы. Вот только на вершину кручи, куда вся орава будет карабкаться, заберётся лишь одна из них. И только от неё зависит теперь, сможет ли она претендовать на лидерство. Или это место займёт другая, более «особая», что пройдёт круги колдовские, как их называет Апити. А то что круги эти будут непростыми, теперь рыжая уже не сомневалась ни капельки.
Это открытие огорчало ярицу, не давая покоя долгожданного, ещё больше вгоняя в уныние. Наконец она оторвалась от рассуждений пораженческих твёрдо решив бороться до конца до самого, чего б ей это не стоило, оттого буднично спросила новую знакомую:
– А чё мы тут вообще делаем? Как долго нам в говне сидеть да мух кормить?
Апити повернулась к ней от роя «жужжалок» отмахиваясь и так же буднично ответила:
– Скоро пить-есть принесут, тогда и поймёшь без объяснения.
– Как пить-есть? Это тут-то? – удивлению Райс придела не было.
– Да, подруга, – не меняя тона спокойного, отвечала ей соседка светловолосая, – вон в ту дыру побросают кучей перемешанной, а ты вылавливай среди дерьма съедобное да ешь коли черви наперёд тебя не расстараются.
– Фу, – скривилась в гримасе дева рождения царского, тут же позабыв обо всей своей решимости, – а зачем такое унижение? А коли я заразу подхвачу? Что тогда?
– Я ж тебе говорила уже, кажется, что тут проходят ритуал особенный: «познания себя через нечистоты житейские», – наставительно заговорила в Апити, «девка бывалая», принимаясь видно за любимые нравоучения, – себя чуешь, небось? Нечистоты лицезришь? Так вот! Из тебя здесь травят брезгливость, рыжая. Для нас брезгливость – это роскошь непозволительная. Она допускается лишь для люда обычного, а не нашего «особого» рода-племени. Брезгливый человек ведь он кто? Он как лошадь зашоренная. Видит перед собой только часть, а не целое. Это вовсе не говорит о том, что мы должны в свиней превратиться да питаться помоями, плавно переходя на опарышей. Просто мы «ОСОБЫЕ» и не имеем права быть брезгливыми ни к людям, какими бы омерзительными они не были, ни к поступкам, как бы отвратны не были их деяния. Мы должны понимать да принимать в себя всех и всё. А брезгливость по жизни крайне обременительна. Она мешает видеть всё как должное. А вот вытравить из себя этого червя ограниченности можно только так через еду, питаясь где угодно да какой бы не была противною.
Тут она остановила внушение, заинтересовано осмотрела собеседницу, внимательно слушавшую и уже по-простому добавила:
– Только делать вид что «червя» поборола да навсегда угробила, я тебе не советую. Троица не смотрит на то, как мы едим, да и едим ли вообще, что в дыру бросается. А это говорит, что ОНИ просто знают наверняка, жив в нас ещё порок или нет уже. И не спрашивай, как ОНИ это делают. Сама не ведаю. Я уже третий день тут сижу и, кажется, совсем перестала брезговать и то не выпускает. Видно, какие-то остатки чувствует. А тебе, судя по твоим позывам желудочным в этих «хоромах» ещё долго мух кормить с опарышами.
– Что за бред ты несёшь, – вновь взорвалась Райс на эмоциях, – а коли я не смогу перебороть это омерзение? И вообще, что мне будет коли откажусь от испытания?
– Обломайся, дщерь царская, – тут же равнодушно соседка ответила, – коли не сдюжишь испытание, то сдохнешь тут от голода да жажды неминуемой. И поверь, тебя отсюда даже вынимать не станут. Тут сгниёшь. Хотя нет. От голода не сдохнешь, потому что тебя вот эти белые червячки миленькие быстрей обглодают, чем ты с жизнью распрощаешься.
И Апити расхохоталась как ненормальная, разгоняя волновыми движениями тела подвешенного, кишащих вокруг жирных опарышей.
– Этого не может быть! – чуть не заорав в истерике да сверкая заблестевшими глазками на коих слёзы выступили, запротестовала рыжая, – я дочь царицы Тиоранты Величественной. Они не посмеют меня сгноить в этой яме зловонной да среди говна и червей с мухами.
– Да не ори ты, психованная! – тут же грозно рявкнула на неё Апити, вогнав привыкшую к «жополизному» почитанию да до крайности избалованную дочь царскую в ступор ничего-не-понимания.
Ведунья злобно зыркнула на деву, исказившуюся в молчаливой истерике да смачно сплюнув в кишащих опарышей сквозь зубы процедила, как обрезала:
– Вот теперь я точно знаю, почему нет преемственности власти по крови царственной.
И Райс тут же захлебнулась словами сказанными, неожиданно поняв, что имела в виду белобрысая. Вскипевшее в ней чувство несправедливости, перевернулось тут же в справедливость безоговорочную. Она глубоко задышала, выпуская закипевший «пар ярости», убеждая себя в том, что она действительно «никто» и зовут её «никак». Поняла, что следует быстрее забыть, кто она такая да какого рода-племени, тут же вспомнив слова Апити о том, что, только опустившись ниже нижнего можно выше всех выкарабкаться. Райс ещё ударов сердца нескольких поборолась со своей гордыней несгибаемой, а затем смиренно опустив голову, спросила уже совсем отчаявшимся голосом: