— Ханни, не забудь на обратном пути зайти к тетушке Миллз, она очень переживает, что ты совсем про нее забыла. Занеси ей пару яблок и передай, мол, матушка спрашивает о ее здоровье и передает привет, ну а касательно того отреза муара, что она присмотрела себе на палантин, скажи следующее…
— Господа лицеисты, если вы потрудитесь внимательно слушать, мы сможем наконец приступить к теме нашего сегодняшнего занятия по естественным наукам. Мистер Футрой, вы, конечно, знаете, что такое Большой Взрыв? Разумеется, знаете, иначе не плевались бы бумагой в мистера Лафлина. Ну конечно, к чему вам слушать старого зануду, верно? Не смущайтесь, покажите нам всем свои научные познания. Ах, не желаете? Тогда, конечно, придется мне. И начнем мы с теории…
Некоторые роли голем проскакивал за минуту, пренебрежительно обрывая на полуслове, другие, напротив, упорно тянул, иногда разглагольствуя несколько минут к ряду.
— …так вот, теория Большого Взрыва Мак-Миллза заключается в том, что все сущее образовалось вследствие разрушения определенной сингулярности, которая являлась прото-материей. Первым образовалось мировое ядро, которое, вследствие силы тяжести, притянуло себе все самые тяжелые частицы, обладающие магическим излуче… Кто сказал Марево? Мистер Уипплтон? Блестящее замечание, достойное плотника или трубочиста, но не совсем отвечающее лицеисту третьего класса! «Марево» — обиходное, примитивное слово, совершенно не отражающее сути вещей, я попрошу вас в дальнейшем от него воздержаться. Ядро нашего мира представляет собой своего рода бурлящее магическое вещество, чья масса непередаваемо велика. Впрочем, как полагает профессор Мак-Миллз, во время Большого Взрыва от прото-материи обособились и легкие летучие магические фракции, которые, сталкиваясь между собой в зародившейся атмосфере, насыщенной также и мельчайшей земляной взвесью, образовали первую земную твердь…
Габерон заставлял себя слушать, сжимая пальцами виски. Бесконечный спектакль сумасшедшего голема был единственным способом отвлечься от пыток, которые Марево вновь и вновь изобретало для его сознания.
Ближе к двумя часам пополуночи Тренча обуял приступ жадности. Стащив все вещи, обнаруженные ими на нижней палубе, в угол, он уселся на образовавшуюся груду с видом человека, охраняющего несметное сокровище, и выглядел в этот момент так зловеще, что Габерон счел за лучшее не приближаться к нему. Каждый сражается с демонами Марева в одиночку.
У него самого в этот момент были свои проблемы. Очередная волна окунула его в бездну апатии, такой горькой, что Габерон едва не захлебнулся от жалости к себе. Он рыдал взахлеб полчаса подряд, не видя и не слыша ничего вокруг, рыдал как маленький ребенок, оказавшийся брошенным в чужом, опасном и темном мире, рыдал до тех пор, пока не охрип и не потерял голос. И лишь выбравшись из этой темной полыньи, поблагодарил Розу за то, что оставил Жульетту где-то на верхней палубе — в таком состоянии он мог бы натворить дел с пятифунтовой кулевриной…
[1] Пеламида — ядовитая морская змея.
[2] Гипермнезия — повышенная способность к запоминанию информации.
[3] Сплесень — соединение двух отрезков троса методом сплетения их волокон.
[4] Глубоководные удильщики — отряд глубоководных рыб, использующих для привлечения жертвы «удочку» со светящейся приманкой.
[5] Карпаччо — блюдо из тонко нарезанных ломтиков мяса или рыбы.
[6] Контр-брас — часть такелажа, служащая для разворота паруса.
[7] Мандаринки — порода красочных коралловых рыбок.
Господин канонир, часть 4
* * *
Промежутки между новыми приступами становились все короче, а может, Габерону это лишь мерещилось — он был настолько вымотан, что даже концепция времени иной раз казалась слишком сложной для разумения. Время от времени он смотрел на часы, но больше по привычке, чем по необходимости — истощенный Маревом мозг не способен был сложить и двух яблок. Часы показывали три часа ночи с четвертью, но Габерон не мог вспомнить, что это значит. Тем более, не мог он высчитать высоту. Каждый раз, когда он пытался, у него получались разные цифры, и чем дальше, тем причудливее.
Во время одного из приступов он вдруг обнаружил, что весь состоит из цифр. Его плоть, его кожа, его пальцы, его внутренние органы — все стало огромным ворохом переплетенных между собою цифр, живущих по своим странным правилам. Цифры менялись, съедали друг друга, терпели непонятные преобразования, причиняя Габерону неизъяснимые страдания — он чувствовал себя так, точно все клеточки его тела взбунтовались и теперь тянут в разные стороны…
Габерон не помнил, как пришел в себя, не помнил, что с ним происходило. В какой-то момент он просто обнаружил свое тело лежащим на палубе, как сверток с негодной парусиной. Вокруг была темнота, жаркая и сухая, невыносимо хотелось пить. Габерон приподнялся на локте. Он ощущал себя, как человек, вынырнувший из черной бездны — и тело и сознание были столь дезориентированы, вымотаны и перепутаны, что несколько минут он просто пытался собраться с мыслями.
— Эй, приятель… Живой? — окликнул он Тренча.
И услышал голос, больше похожий на шорох мешковины:
— Габбс, ты?
— Я.
— Мы еще живы?
— Не уверен.
За несколько последних часов Марево прилично потрепало его тело, но куда хуже оно обошлось с разумом. Собственное сознание сейчас казалось Габерону брошенным кораблем-призраком. Безлюдной шхуной, на которой не осталось и следа человеческого присутствия, лишь какая-то липкая, приторно пахнущая дрянь, запачкавшая все отсеки и палубы… Трюмы, где полагалось находиться воспоминаниям, были полны звенящей пустотой, паруса порваны в клочья, руль перебит. Габерон не имел ни малейшего представления, что пережил за эту ночь, но всякий раз, когда пытался вспомнить, мозг словно обжигало изнутри.
Габерон на ощупь вытащил из кармана часы и выругался. Они были разбиты вдребезги, прочный корпус погнулся, сложные механические потроха звенели внутри россыпью железной трухи, а стрелки превратились в пружины. Кто-то хорошо постарался для того, чтоб уничтожить хитрый механизм. Возможно, он сам в припадке неконтролируемой ярости бил ими по палубе? А может, Тренч?..
Габерон швырнул часы в угол и встал. Это далось ему непросто. Вспоминая, как ходить и как переносить центр тяжести, он словно учился управлять кораблем незнакомой конструкции, к тому же, жестоко изношенным и едва держащемся курса.
— Гомункул, — прохрипел Габерон, держась рукой за борт, — Связь с…
— Принимая ваше наивысочайшее пожелание, кармически обособленное в гипоаллергенную составляющую воздушного спектра, следует концентрически абстрагироваться от идиосинкразических капиталов, способствующих вызреванию травоядного нигилизма…
— Готов, — Габерон презрительно сплюнул, и даже это далось ему с трудом, во рту было сухо, как в пустой топке, — Кажется, наш гомункул только что самовольно покинул свой пост.
Протух. Рехнулся. Выжил из ума.
Сложная магическая конструкция оказалась сродни часам — не выдержала затянувшейся пытки. Погибла, испытав на себе разрушающее воздействие хаотической и безумной силы Марева.
«Теперь от него никакого толку, — вяло подумал Габерон, — Теперь не то что кораблем управлять, он и яйца сварить не сможет…»
Единственным, кто не собирался сдаваться Мареву, был голем. Как и прежде, он измерял шагами мидль-дек, время от времени замирая и изрекая очередную бессмыслицу:
— …рассмотрим пример с равенством отрезков на обеих секущих между собой, в противном случае данное утверждение становится неверным…
Тренч выглядел не лучше. Помятый и потрепанный, в своем мешковатом плаще, он напоминал обломок кораблекрушения, обернутый брезентом. Но когда он поднял голову, стало видно, что лицо у него вполне человеческое, разве что ужасно бледное и с глубокими синяками под глазами, каких не бывает даже у отстоявших три вахты подряд.
— Габбс?..
— Порядок, — Габерон подмигнул ему и упал рядом. Собирался присесть, но подвело вдруг правое бедро, — Ну у тебя и вид, приятель.
— Мне плохо, — сонно пробормотал Тренч, — Наверно, я умираю. На какой мы высоте?
— Понятия не имею, — беспечно заметил Габерон, — Часов у нас больше нет. Так уж вышло. Думаю, приближаемся к трем сотням.
— А три сотни…
— Это смерть, — просто сказал Габерон, — Уже не смерть сознания, а смерть плоти. Ниже трехсот растворяется даже дерево. К тому моменту Марево успевает выжать из своих жертв все до капли. Это даже не убийство, по сути. Всего лишь утилизация отходов.
Некоторое время они сидели рядом, привалившись спинами к борту, и слушали шаги голема. Шаги эти давно потеряли размеренность и ритм. Механический убийца то семенил по палубе на своих паучьих лапах, то надолго замирал, то двигался какими-то нелепыми шагами, словно исполнял сложный танцевальный номер с большим количеством позиций.
— Как, вы сказали, его зовут? — бубнил он, — Ах, не знаете? Прибыл сегодня утром? В саржевом костюме? Как интересно. Немедленно отправить агентов в порт и в Лонг-Джон, пусть проверят наверняка. Особенное внимание обращайте на запах ванили…
— Чертов болванчик, — Габерон хрипло рассмеялся, — Ему все ни по чем! Рехнулся, как рыба на нересте, а все равно марширует… Он крепче, чем я думал. Куда крепче.
— Крепче нас? — уточнил Тренч без всякого выражения.
— Как знать… Может, что и крепче.
Прежде чем задать следующий вопрос, Тренч долго молчал.
— Ринриетта улетела?
Габерон осторожно шевельнул плечами:
— Она была бы последней дурой, если б не улетела.
Тренч неожиданно посмотрел на него в упор.
— А ты бы улетел?
Габерон выдавил из себя улыбку. Улыбка была неказистой, не чета его парадной. Бледная и слабая улыбка смертельно уставшего человека. Так в родную гавань возвращается из дальней экспедиции корабль — с потертыми парусами, обожженный, лишившийся флагов и вымпелов, накренившийся, едва ползущий по ветру…
— Приятель, я бы убрался отсюда быстрее, чем ты смог бы произнести мое имя.
— Бросив нас с капитанессой?
— Что ж поделать… Запомни, дядя Габби знает толк в хорошей одежке, но собственная шкура для него ценнее всего.
Тренч тихо засмеялся, отчего Габерон опасливо на него покосился. Кажется, на инженера опять подействовали медленно сводящие с ума муки Марева. Но, отсмеявшись, Тренч внезапно обрел прежнее спокойствие.
— Ты ведь всегда врешь, да? Даже перед лицом смерти?
— О чем ты?
— Ты ведь вовсе не такой самовлюбленный идиот, каким хочешь казаться.
Габерон отчего-то почувствовал себя уязвленным.
— Не понимаю, что ты несешь, — отозвался он оскорбленно, — Видать, хорошо ты Марева хлебнул…
— «Саратога».
— Что еще за «Саратога»?
— Корабль, что вез меня в Шарнхорст. Ты отправил его в Марево одним выстрелом. А потом соврал капитанессе про то, что уронил пальник из-за крема, помнишь?
Габерон хотел было запротестовать, но понял, что не сможет сделать это достаточно убедительно. Кроме того, в этом уже не было особого смысла. Когда над тобой — семь сотен футов Марева, на многие вещи начинаешь смотреть иначе.
Он улыбнулся и подмигнул бортинженеру:
— А ведь хорошо вышло, а?
— Хорошо, — согласился Тренч, — Она поверила. — Но зачем, Габбс?
Габерон склонил голову, что могло означать кивок.
— Ничто так не укрепляет нас, как слабости тех людей, что нас окружают, — произнес он, — Ринриетта отчаянно хочет быть сильной. Но у нее это не всегда получается.
— Поэтому ты специально выглядишь напыщенным идиотом?
Габерон поморщился.
— Эй, не перегибай! Я просто… позволяю ей чувствовать себя свободнее. Собственные слабости всегда отступают в тень, когда наблюдаешь за слабостями других людей. А у Ринриетты все еще слишком много слабостей, от которых она пытается избавиться. И которые время от времени заставляют ее оказываться в глупейшей ситуации. Слушай, — он толкнул локтем Тренча, — А ведь тот выстрел и в самом деле был хорош, а?
— В самом деле. Прекрасный прицел.
— То-то же, — Габерон щелкнул пальцами, — Точно в котел. Не так-то это и просто, надо сказать, даже когда стреляешь по неподвижной цели. Боковой ветер, поправки, разница высот…
— Ты ведь сразу все понял, да?
— Приятель, я полощусь в этих ветрах почти всю свою жизнь, — Габерон скупо улыбнулся, — Разумеется, я почуял запах засады. И заметил, как головорезы из экипажа прячут под парусиной оружие.
— Но ничего не сказал капитанессе.
— Чтоб она бросилась в рукопашную, размахивая саблей? Боязнь оказаться недостаточно хорошей, чтоб стать достойной наследницей своего деда — ее главная слабость. Все из-за проклятого Восьмого Неба… Если за ней не присматривать, она точно окажется там раньше положенного… Я лишь стараюсь ограждать ее от чрезмерно больших неприятностей. Иногда мне это даже удается. Но ты-то как понял?
Улыбку Тренча можно было бы не заметить в темноте. Габерон бы и не заметил, если б не видел смутно его лица в тревожном алом свечении стайки фотостомий[1].
— Твой гандек.
— А что такое с гандеком?
— Он в ужасном беспорядке. Но только на первый взгляд. Ты нарочно сделал так, чтоб он выглядел запущенным и грязным. На самом деле твои пушки в абсолютном порядке. Внутри.
— Ты ведь сам чистил ржавчину!
— Не ржавчину, — Тренч покачал головой, — Сахар. Коричневый тростниковый сахар. Но выглядит похоже. Разбросанные ядра — мулежи. А паутину ты сделал из пряжи.
Габерон польщено кивнул.
— Да, получилось недурно. Знал бы ты, скольких сил стоит создание и поддержание беспорядка на гандеке! Ведь мало набросать вещи в кучу, беспорядок должен быть естественным, а это не так уж просто устроить. Да и в остальном… Иногда довольно сложно сделать вид, будто потратил целый час на выбор сюртука. А от некоторых духов у меня аллергия… Но сложнее всего было научиться спать по двенадцать часов. Ох, я учился пару лет, не меньше. Пришлось пережить настоящую битву с собственным организмом. Но зато теперь без ложной скромности могу сказать, что способен проспать даже пятнадцать часов подряд!
Тренч уважительно хмыкнул.
— Ничего себе!
— Ерунда, — Габерон напустил на лицо снисходительное выражение, специально подобранное к этому случаю, — Надо всего лишь в мелочах придумать образ, а потом воссоздать в себе каждую его черту. Вжиться в чужую чешую, понимаешь? Тогда даже случайные твои действия будут естественны и органичны, так нас учили.
— Где учили?
Габерон ощутил желание плотно сомкнуть зубы, чтоб прикусить не в меру развязавшийся язык. Так обычно и утрачиваешь контроль, подумал он, мрачнее. Закручиваешь гайки много лет, а только немного расслабишься — и все, что скручивалось внутри, рвет наружу. Это все чертово Марево, размягчает волю…
— Неважно. Но поверь мне на слово, быть мной вовсе не так просто, как может показаться на первый взгляд.
— Жаль, что капитанесса не узнает о твоих достижениях.
— У нее будет шанс, если мы сможем выбраться на верхнюю палубу.
— Ты ведь сказал, что она улетела?
— Нет, — возразил Габерон — Я сказал, она была бы последней дурой, если б не улетела. И, будь уверен, так оно и есть. Для несостоявшегося законника она чертовски неплохо усвоила пиратский кодекс чести. Капитаны не бросают своих подчиненных, ты ведь знаешь об этом? Возможно, это нас и спасет.
— Каким образом?
— Есть у меня еще один план… — Габерону пришлось постараться, чтоб придать голосу ленивые интонации, особенно сейчас, когда он чувствовал себя опустошенным и выпитым до дна, — Честно говоря, оставлял на крайний случай. Но сейчас, кажется, именно такой. Нам не просидеть здесь еще час, а этот жестяной болван куда крепче, чем я думал. Он все еще на ногах и боеспособен. Несмотря на помрачнение сознания, его основной инстинкт все еще действует. А значит…
— Значит?..