Где-то вдалеке раздалось пение дрозда, следом застрекотали сороки, чей многоголосый хор легко заглушили голоса лесорубов, которые, переговариваясь, вышли на смену. Эхо этих разговоров еще долго слышалось Алеку, замершему в своей засаде, едва ветер донес их первые отзвуки. Когда все наконец стихло, он покинул ветви сосны, ставшей ему невольным укрытием, и бесшумно спрыгнул на землю, легко перебросив немногочисленный улов — тройку зайцев, ловко связанных между собой, — через плечо.
Охота — не то занятие, за которым стоит быть застигнутым в любом из дистриктов, но близился день рождения Макса, а тот очень любил рагу из зайцев, что отец готовил исключительно по праздникам. Изабель была занята в школе и не могла пойти, а значит Алеку, только-только закончившему собственную смену на лесопилке, пришлось в очередной раз взять роль добытчика на себя. Лук, с которым он, в отличие от большинства жителей Седьмого дистрикта, прекрасно управлялся, был отличным подспорьем — не прошло и часа, как Алек настрелял достаточно дичи, чтобы хватило на всю семью, но очередная смена лесорубов внесла в его планы свои коррективы, вынудив потратить драгоценное время.
Картонный тубус, в котором аккуратно спрятал лук, Алек закинул себе на спину, и легким бегом устремился в сторону дома, приветливо кивая на редкие пожелания благ от соседей.
Уже подбегая к дому, он в очередной раз порадовался удаленности деревни Победителей от основного поселения, хоть и понимал, что подобная отстраненность — скорее очередной способ выделить его семью из толпы, чем жест великодушия и поощрения со стороны Капитолия.
Отец Алека — Роберт — победил в тридцатых Голодных играх и на любые вопросы, связанные с этим, отвечал уклончиво или не отвечал вовсе, но порой Алек замечал грусть и какую-то не проходящую тоску в его глазах. Мать же — Мариз — напротив, любила говорить об играх и своем участии в них. С малых лет им и Изабель приходилось слушать истории о сражениях, выживании и славе. Из года в год в этих наставлениях слышалось одно: вы должны быть лучшими. Самыми сильными, самыми быстрыми, самыми ловкими. В детстве казалось, что нет ничего дороже, чем мамино восхищенное: «Ты — молодец», и скупая улыбка отца.
Все стало выглядеть совершенно иначе, когда Алеку исполнилось тринадцать, и его подруга Алина стала трибутом. Поначалу он даже не понял, почему взрослые вокруг такие печальные. Почему отец, ставший ментором у напарника Алины, стал еще более хмурым, чем обычно, а мать, знавшая Алину буквально с пелёнок, плакала, закрывшись у себя в комнате. Первые дни после Жатвы Алек даже завидовал более везучей, как он думал, подруге. Ее жизнь казалась похожей на сказку: великолепная сияющая в своей мощи столица, разноцветные яркие капитолийцы, прекрасное платье и безграничное обожание всех и каждого. Во время интервью Алек даже не сразу узнал Алину, невероятным образом преобразившуюся благодаря умелому макияжу и темно-зеленому платью. Но очарование и волшебство растворилось как дым, стоило выстрелить пушке, определявшей начало новых Голодных игр.
В этом не было силы. Не было красоты. Не было славы. Только кровь, грязь и смерть.
Алина была просто умницей. Она сражалась. Пережила бойню у Рога Изобилия, смогла добыть топор и даже победить в паре схваток один на один. На пятый день игр у нее появился союзник — трибут из Третьего дистрикта. Внешне парень выглядел так, будто его вот-вот снесет ветром, но что-то внутри Алека тревожно сжалось, несмотря на показушную радость всех вокруг, считавших, что союзник — даже такой — это только плюс.
Спустя сутки этот хиляк вытолкнул Алину прямо в лапы переродков, и Алек не мог перестать думать о том, что оказался прав.
Острые клыки мутантов разорвали девушку на части быстрее, чем можно было бы представить, но как бы Алек не хотел отвернуться и не смотреть, он просто не мог оставить подругу с этим один на один. Это было бы предательством. Так что он буквально заставил себя смотреть. Когда твари закончили свое пиршество, организаторы игр позаботились о том, чтобы то, что осталось от Алины, было снято с лучшего ракурса.
Эти животные выгрызли ей лицо, оставив на его месте кровавую кашу, сжевали половину органов, оторвали руку — единственное, что помогло бы опознать Алину, случись эта кровавая расправа в стороне от камер. На этой руке она носила плетеный браслет с резными деревянными вставками, украшенный одиноким красным камнем, — талисман на удачу, который должен был стать подарком Алека Алине на четырнадцатилетие.
Когда родители вернулись домой после коронации нового Победителя — им предсказуемо стал профи из Первого дистрикта, и мама вдруг опять начала говорить о значимости игр, Алек вел ей заткнуться. Мариз, шокированная резкостью использованных слов, изумленно смотрела на сына, прежде внимательно слушавшего и старательно выполнявшего все ее требования, Изабель едва не пищала от восторга — наконец-то покладистый старший брат преступил черту приличий, а отец впервые за все их детство проявил участие, попросив Алека поговорить с ним на улице.
Тот разговор Алек порой вспоминал до сих пор. Рассказ отца об играх, их сути, настолько отличался от того, что годами скармливала им мать, что Алек невольно задумался, а зачем он это ей позволил. Почему бы не говорить правду? Зачем все эта преувеличенная ложь? Ответ отца он помнил так же хорошо:
— Потому что так проще.
Проще жить. Проще любить. Проще растить детей, не думая, что однажды кто-то из них ступит на кровавое поле Арены. Проще готовить чужих детей к смерти. Проще улыбаться соседям. Просто так проще.
С тех пор каждая Жатва превратилась для Алека из праздника в худший кошмар. Каждый раз стоило руке сопровождающего — каждый раз нового — опуститься в стеклянный сосуд, Алек тревожно сжимал кулаки и то и дело бросал взгляды на Изабель, точно так же смотревшую на него с мест для девочек. Каждый раз в мгновение, когда размалеванный капитолиец с улыбкой зачитывал имя нового трибута, и им оказывалась не Изабель, не он сам, Алек корил себя за облегчение, в ту же секунду заполнявшее все его существо. Еще один год. Еще один отбор. Он корил себя за жесткую радость, что участь трибута его миновала. Ненавидел себя за то, что теперь обречен умирать кто-то другой.
Изабель его понимала и никогда не просила смотреть трансляции соревнований вместе с ней. Алек просто считал дни, пока сестренка не сжимала его плечо, безмолвно сообщая, что сегодня еще один ребенок из их дистрикта умер на Арене.
Так проходил год за годом.
Каждый раз, отмечая очередной день рождения, Алек отсчитывал дни, что ему осталось провести в этой игре в поддавки со смертью. Два месяца назад ему наконец-то исполнилось восемнадцать, а значит, это его последние иры. Последний раз для него. И первый для Макса, которому сегодня исполняется двенадцать. А значит, Алеку предстоит еще семь невероятно тревожных лет.
— Алек, Алек! — за своими размышлениями он и сам не заметил, как добрался до отчего дома, а младший брат выбежал ему навстречу. — Тебя не было слишком долго! Смена давно закончилась, Изабель волновалась!
— Что со мной может случиться в лесу? — заставил себя улыбнуться Алек, небрежным движением растрепывая и без того торчащие в разные стороны волосы брата.
— Это зайцы? — уже переключился на другой объект Макс, разглядев драгоценную ношу на плече Алека. — Ты принес зайцев? Папа сделает рагу, да?
— Конечно, сделаю, — вдруг раздался голос отца. — Если твой брат поторопится и освежует этих зайцев.
— Я ему помогу, — высунулась из-за его спины Изабель.
— Хорошо, — кивнул тот, вновь скрываясь в доме.
Вечером, когда от заячьего рагу осталась лишь грязная посуда, Изабель взялась помогать матери с уборкой, отец, вяло попрощавшись, скрылся в своем кабинете, а Алеку досталась почетная обязанность укладывать именинника спать.
— Спасибо за амулет, Алек, — Макс крутил в руках безделушку из дуба, что Алек старательно вырезал последние две недели. Изящная статуэтка в виде охотника, изготовившегося к стрельбе, стоила ему неоднократно изрезанных пальцев и нескольких бессонных ночей, но восхищение брата при взгляде на фигурку окупало их без всякого сомнения.
— Это твой защитник, — поправляя одеяло, отозвался Алек. — Можешь носить его как кулон или просто оставить как статуэтку.
— А ты сделаешь мне шнурок? — уточнил Макс.
— Конечно, — улыбнулся Алек. — А теперь засыпай. Нас ждут непростые дни.
Макс молчаливо кивнул. Алек поднялся, собираясь погасить свет и закрыть дверь, но остановился, услышав тихое:
— Они ведь не выберут меня, да?
Алек глубоко вздохнул. Макс боялся игр. В его детстве не было воодушевляющих историй и сказок о почете и славе, он видел это кровавое действо таким, каким оно было на самом деле, а потому до ужаса боялся. После первых игр, что ему довелось посмотреть в более или менее осознанном возрасте, Алеку с Изабель пришлось по очереди ночевать в его комнате, чтобы разбудить Макса прежде, чем это сделают кошмары. Со временем тот снова смог спокойно спать, но страх — липкий, противный, первобытный — занял свое место в его душе и никуда не пропал, напоминая о себя все чаще и чаще.
— Конечно, нет, — отозвался Алек, наконец, выдавив из себя улыбку. — Твое имя написано всего один раз.
— Но такое ведь бывает! — возразил ему брат.
— Крайне редко. И точно не случится с тобой, — как можно спокойнее отозвался Алек.
— Ты обещаешь?
— Ты никогда не окажешься на Арене, Макс, — терпеливо повторил Алек. — Я обещаю.
Словно только этих слов и добивался, тот довольно улыбнулся и тут же прикрыл глаза, мгновенно проваливаясь в сон.
Алек не торопясь выключил свет, как можно тише затворил дверь и сам собрался отправиться на боковую, когда услышал тихий голос матери:
— Ты все еще ненавидишь меня, да? — Алек медленно повернулся, окидывая ее долгим взглядом.
Казалось, годы не властны над красотой Мариз Лайтвуд, которую продолжали любить и почитать в Капитолии даже спустя почти двадцать лет после ее победы в Голодных играх. Темные волосы без единого седого волоска, на лице ни следа от морщин, разве что в уголках глаз и губ. Она была облачена в привычное черное платье, облегавшее фигуру, которой могли бы позавидовать ровесницы ее дочери. По этом Мариз не растеряла ни силы, ни цепкого ума и, несмотря на многочисленные неудачи последних лет, оставалась одной из самых уважаемых менторов Панема.
— Из-за Алины, — будто Алек мог не понять причины ее вопроса, уточнила Мариз. — Мне всегда было интересно, сможешь ли ты отпустить это чувство, когда станешь старше.
— Канун новых игр — не лучшее время для этого вопроса, — наконец собрался с мыслями Алек.
— Это твои последние игры.
— Это первые игры Макса, — резко поправил ее Алек. — И то, что тебя это особо не заботит, о многом говорит.
— Ты не прав, — в тон ему отозвалась Мариз.
— Не убедила, — тщательно сдерживая рвущееся наружу раздражение, отозвался Алек, прежде чем уйти в свою комнату, стремительно закрыв за собой дверь.
***
Жатва.
Алеку всегда было интересно, как проходит этот день в других дистриктах. С чего начинается утро? Как ведут себя родители? Есть ли у них какие-то особые традиции?
Отец всегда облачался в строгий черный костюм, а перед выходом выпивал полстакана ячменного виски. Мариз надевала очередное, подогнанное точно по фигуре темное платье, ярко подводила глаза и губы, а на груди закрепляла крупную брошь в виде цветка — подарок мужа на свадьбу. Изабель откладывала привычные, слишком откровенные наряды в сторону, вытаскивая на свет божий более молодежную версию платья матери, завязывала волосы в тугой пучок. Алек же просто облачался в чистые брюки и футболку, пренебрегая рубашками, которые предпочитали его сверстники.
Сегодня он еще и помог одеться Максу, который метался по комнате, то застегивая пуговицы на рубашке, то расстегивая, то взбивая волосы, то приглаживая, и то и дело беспокойно поглядывая в окно. Когда пришло время идти, Алек взял его за руку и спокойно потянул прочь из дома, а Изабель, нагнавшая их у первого же поворота, тут же подхватила Макса за вторую руку.
Чем ближе они приближались к главной площади, где обычно устраивалась Жатва, тем отчетливей становилась дрожь, сотрясавшая их младшего братишку. Алек тревожно посмотрел на Изабель, судя по быстрому взгляду, разделявшую его опасения, и стиснул ладошку Макса в своей.
— Все будет хорошо. Сейчас мы зарегистрируемся. Простой укол пальца. Капля крови, которую нужно будет оставить на бумажке в указанном месте.
— Я помню, — тут же отозвался Макс. — Я не боюсь.
— Конечно, — мягко согласилась с ним Изабель, тут же хмурясь, заметив стройные ряды миротворцев, буквально наводнивших площадь.
Когда они подошли к стойкам регистрации, возле них уже растянулась длинная очередь, а места, где привычно располагались дети, из которых собирались выбрать новых трибутов, были наполовину заполнены. Изабель мягко улыбнулась Максу и коротко сжала плечо Алека, прежде чем направиться к месту регистрации девушек.
Очередь двигалась быстро.
— Как отметишься, просто иди к ребятам из своего класса, хорошо? — прошептал Алек Максу на ухо.
Тот с серьезным видом кивнул.
— Следующий!
Алек подтолкнул Макса к женщине в белоснежных перчатках, требовательно протягивавшей руку. Явно смущенный и встревоженный Макс на пару мгновений замялся, а потом все-таки протянул ей свою. Алек мрачной тенью наблюдал за происходящим, абсолютно игнорируя миротворца, что угрожающе дергал затвором своего автомата в его сторону. Когда Макс наконец ткнул окровавленным пальцем в указанную точку и направился в сторону остальных зарегистрированных, Алек не глядя протянул руку регистратору, быстро капнул кровью, куда положено, и последовал за ним.
Следуя дурацким правилам, детей разделяли на старших и младших, мальчиков и девочек. Поэтому все они оказались в разных частях площади. Немного оглядевшись, Алек отыскал взглядом Изабель, тут же махнувшую в ответ, после чего Алек перевел глаза на Макса, чья темная макушка выделялась на фоне более светловолосых однокашников.
Минуты до начала Жатвы всегда тянулись бесконечно. Под пристальными взглядами тихо переговаривавшихся детей на невысокую платформу перед Домом Правосудия, вынесли две большие чаши, заполненных белыми бумагами. Следом за ними появились все живые победители их дистрикта. Алек бегло скользнул взглядом по знакомым с детства лицам, недолго задержавшись на отце и матери, а затем вновь обратил все свое внимание на брата, дергавшегося на несколько рядов впереди него.
Наконец громко заиграл гимн Панема, на экранах, установленных на площади накануне, появился золотистый герб, а следом — история Голодных игр. Череда похожих друг на друга кадров жестоких убийств. Когда фильм закончился под неловкие аплодисменты больше со стороны самых младших, на возвышении рядом с Победителями появился полноватый мужчина. Разодетый в странный белый с лиловой окантовкой костюм, который едва было видно из-за обилия отделки из бисера и кружев, он щеголял мертвенно бледным лицом, на котором яркими пятнами выделялись подведенные ядовито-зелеными тенями глаза и насыщенно красные волосы.
— Жители Седьмого дистрикта! Я приветствую вас на Жатве, на которой мы узнаем имена наших новых героев — трибутов пятьдесят третьих Голодных игр! — картинно откашлявшись, с преувеличенной радостью воскликнул он. — Верьте в себя! Надейтесь! Стремитесь! И пусть удача всегда будет с вами!
Девиз игр, прозвучавший в конце его приветствия, прозвучал вовсе не так воодушевляюще, как капитолиец наверняка представлял, но его растерянность быстро исчезла с лица, сменившись широкой, практически клоунской улыбкой.
— Дамы, как всегда, вперед!
Он подошел к левой чаше, картинно медленно протянул руку, замер на доли мгновения, а затем все-таки выбрал один из обрывков бумаги. Все затаили дыхание. Капитолиец долго, мучительно долго разворачивал сверток, а развернув, довольно улыбнулся:
— И первым трибутом Седьмого дистрикта становится… Люси Трейн!
Взгляд Алека невольно метнулся к голубоглазой блондинке — однокласснице Изабель, которая, явно ошеломленная тем, что выпало ее имя, несколько замешкалась, прежде чем направиться к постаменту, где встала слева от капитолийца, решившего ее судьбу.