И от этого взгляда его, и от вежливо-безличной заботливости смутное намерение как бы невзначай поинтересоваться — а чего же, собственно, он с таким нетерпением ждет? — потихоньку перерастало в довольно-таки острое желание схватить со стола самую большую тарелку и изо всех сил треснуть его по макушке. И бить до тех пор, пока не объяснит он, наконец, чего же ему, скотине, от нее надо?!
И оттого, что желание это, даже полностью осознавая собственную порочность, вовсе не собиралось становиться желанием чего-то более правомерного, чувство собственной вины лишь усиливалось.
Она не проиграла сегодня.
Ей присудили победу.
По очкам.
После второй суперпродленки.
В десятке не принято откладывать в третий раз, даже если никто так и не был убит или избит до потери сознания — а чистой победой в финале считалась только такая, когда проигравшего с поля уносили.
Она очень надеялась, что сумеет. Потому и вызвалась выйти против Морткомпфа — сама вызвалась, благо других желающих не было. Его партнеров всегда разыгрывали через довольно жестокую жеребьевку.
Она все утро листала спортивные архивы, чтобы убедиться окончательно и бесповоротно — без подобного человека мир станет только чище. Он был откровенным садистом-маньяком и злостным социопатом, он любил убивать и калечить, при этом не делая особых различий между рингом и жизнью вне его, и до сих пор не был надежно заперт в комнате с мягкими стенами только благодаря многочисленной своре персональных и хорошо оплачиваемых адвокатов. Во время затишья между играми его пытались контролировать при помощи усиленных транквилизаторов, но это удавалось не всегда, о чем свидетельствовали несколько так и не доведенных до суда уголовных дел.
Она просмотрела их все. Тщательно и скрупулезно. Особенно долго задерживая на экране фотографии жертв. Вглядываясь. Запоминая. Убеждаясь.
Нет, ни малейших сомнений в том, что человек этот жить не должен, у нее не было. Материалов дел хватало как минимум на четыре смертных приговора. И это — не считая тех, кого убил и искалечил он вполне легально, в рамках правил того или иного Кубка.
Ей мало было удостовериться в том, что не должен этот человек жить. Ей нужно было убедить себя, что он вообще не человек. Не животное даже — была довольно-таки высокая вероятность, что законтаченная на тсеновское воспитание миротворческая блокада может сработать и на убийство любого представителя великого круга перерождений.
Стась не сомневалась, все для себя решив и придумав обход блокады за несколько часов до жеребьевки. Изучение архивов потребовалось для окончательной убежденности, что в последний момент не начнут одолевать посторонние мысли.
Еще вчера она была уверена, что сможет. А уж сегодня, после всех этих фотографий… Ни человек, ни зверь не может вести себя так, так ведут себя лишь вирусы, в короткий срок уничтожая все, до чего могут дотянуться. А миролюбивого отношения к вирусам никто не требует даже от трижды тсена или четырежды миротворки. С вирусами обращаются при помощи антивирусных программ.
Кажется, она вздрогнула — край бокала звякнул о сомкнутые зубы. Или просто неверное движение: руки дрожали, и противной мелкой дрожью отзывалось все тело.
Пятьдесят четыре минуты — это много. Очень много…
Она даже не ударила его, он сам упал. Подвернулись ноги. Судороги, наверное. Ее и саму скрутило, но немного позже, а в итоге — победа… Победа, черт возьми! Так откуда же это острое чувство вины и желание во что бы то ни стало оправдаться?..
— Не злись, я прошу тебя… Я пыталась.
Пятьдесят четыре минуты.
Абсолютный рекорд чемпионата…
Это для Морта и зрителей — чуть больше двух часов, если все перерывы учитывать, а она только и делала, что уходила в разнос, растянув сомнительное удовольствие раз в пять. Сама виновата, слепому ведь ясно, что Морт пробитый, и пробитый не раз. Не первый же год замужем, полно таких с пеной на губах и стекленеющими глазами даже на тренировках, среди боевиков подобное поощрялось всегда, хотя и неофициально, а тут — хитч, игры без правил. Нельзя было просто бить его в висок, надеясь на временную отключку. Только — убивать…
Забавно, но ей вовсе не было страшно. Даже сегодня. Даже на последних минутах. Зубы выбили о стекло мелкую дробь, она придержала край губами. Запоздалая реакция? Стась отставила пустой бокал, и вдруг вспомнила.
Не вино, в том-то все и дело.
Сок.
Лишь один сок в этом мире имеет вот такой ментолово-шоколадный привкус — сок опикао. Забавно. Опикао — здесь?.. И почувствовала, как мурашками стянуло кожу на руках и затылке, а вдоль позвоночника потянуло ознобом.
Она ведь так и не узнала точно, где именно расположено это самое здесь. Как-то все не нужно было…
— Послушай, тебе это, возможно, покажется странным… Но… Где мы?
— Деринг. — Бэт шевельнул плечом. То ли пожал, то ли просто так.
— Ну, знаешь ли… Я знаю, что Деринг. Но где расположена эта дыра?
— Талгол, южный континент.
— А… подробнее?
Бэт хмыкнул. Но ответил все тем же тихим и спокойным голосом, что пугал ее до дрожи.
— Пирамида Дьявола, левый нижний угол. Почти пограничье. Есть пара обитаемых систем — у Свингла и Тарсова. До Базовой всего триста лет, соседство, конечно, малоприятное. Поэтому стричься не рекомендую.
Стась машинально потерла висок. Татуировка уже не зудела, став привычной и неощутимой. Тарсов…
— До Тарсова далеко?
— Сотни не будет. А что?
Меньше сотни. Вот же насмешка Оракула…
Рукой подать.
— Ничего.
Догоревшая свечка ярко вспыхнула напоследок и погасла. Бэт долго смотрел на Стась с какой-то странной задумчивостью, потом сощуренные глаза его стали непроницаемыми.
— Уже поздно, — сказал он очень мягко. — Я не буду будить ребят, лягу на диване.
Забавно, но это ее обрадовало. Оставаться одной в восьми пустых комнатах — удовольствие ниже среднего.
А еще ей очень хотелось, чтобы он понял. Хотя бы он. Может, тогда бы он и ей самой объяснил…
Кровать была достойна апартаментов, в такой можно заблудиться. Шестнадцать вариантов вибрации и столько же терморежима, антиграв, обтянутый темно-сиреневым шелком. Некоторое время Стась полусидела-полулежала на краешке — кровать услужливо сформировала спинку, когда стало понятно, что принимать горизонтальное положение немедленно гостья не собирается. Было приятно просто сидеть, зарываясь босыми ногами в пушистый мех ковра. Она не стала понижать прозрачность огромных окон, и в спальне было даже светлее, чем в той комнате с балконом, где стоял на столике недоеденный шоколадный торт и таяли свечи.
Забавно, не правда ли, Зоя? А главное — сколько нового про себя узнаешь. Ну, ладно, тсен из тебя никакой, с этим все давно уже смирились. Амазонка вот тоже фиговая при всех твоих метках и навыках. Можно, конечно, упирать на то, что в миротворки, мол, готовили, а миротворки тем-то как раз и печально знамениты, что никогда и ни при каких условиях не могут они нарушить блокаду, даже если иначе не выжить.
Только ведь сама знаешь, что и миротворка из тебя получилась бы аховая. Попросту — никакая.
Они ведь не просто не могут. Они даже пытаться не будут. Ни при каких обстоятельствах. Потому что стержень у них такой. Основа жизни. А какой у тебя стержень? Не смогла, потому что не смогла?
Не смешно.
Стась встала, осторожно прошла по ковру к двери в соседнюю комнату. Наверное, это был кабинет — книжные полки, два рабочих терминала, комм, кресла черной кожи, еле уловимый запах хорошего табака. Наверняка ароматизатор для придания колорита — Бэт не курит, а здесь слишком хорошая система кондиционирования, чтобы от прежних постояльцев остался хотя бы запах. В кабинете не было ковра на полу, паркет холодил босые ноги.
Стась на цыпочках прошла к тяжелой темной двери, приоткрыла осторожно. За дверью оказалось темно — свечи догорели, а понизить прозрачность стекол почти до нуля Бэт таки не поленился. Стась прислушалась, пытаясь понять по его дыханию, спит ли он. Подумала, что это глупо — не мог он успеть заснуть. Да и если бы успел — все равно бы уже проснулся от скрипа открываемой двери. Но еще глупее спрашивать в темноту: — «Бэт, ты спишь?»
— Бэт, ты спишь?
Тишина. Тяжелый вздох. Шорох.
— Сплю и тебе советую. Завтра трудный день.
— Бэт, пару слов…
— Детка, перестань маяться дурью и спи.
— Пара слов…
— Слушай, достала! Ладно, для тех, кто в бункере, объясняю первый и последний раз! Если бы ты видела ваш бой, ты бы не задавала глупых вопросов. Морткомпф был похож на вконец озверевшего берсерка, ты — на тореадора. А симпатии публики, знаешь ли, очень редко бывают на стороне быка, особенно если тореро хотя бы наполовину так же изящен, строен и симпатичен, как ты, детка. А жюри — что жюри? Та же публика. К тому же я почти догадывался о подобном раскладе и подстраховался. Тебе не о чем волноваться, спи спокойно, премиальные я уже перевел.
— Я не об этом… Бэт, неужели Деринг был прав? Драка без причины — это и есть основной признак разума?
— Чушь собачья.
В темноте завозились. Кажется, он сел на диване.
— Никто никогда не дерется без причины. Никто, поняла?
Стась вздохнула.
— Ну да, я помню правила. Никто из живых и дышащих, и только люди, как высшие представители тварного круга перерождений, тем самым проявляя свободу воли, данную им…
— Перестань повторять эту чушь. Люди — в первую очередь. Даже бьютиффульцы.
— Ну, это ты, пожалуй, загнул…
— Отнюдь. То, что мы считаем просто дракой, на колонии Бьютти является очень серьезным и строго регламентированным ритуалом, если бы ты там побывала хоть раз, сама бы все поняла. Да и этот наш легендарный Пуарто, чьи слова Деринг сделал слоганом… с ним ведь вообще смешно получилось. Он мог болтать что угодно, но причину для драки имел очень вескую.
— Кто такой Пуарто?
— Ну ты, мать… Ты что, не смотрела «Наемников кардинала»?! Ну ты даешь. Легендарный боец, мастер клинка, ниндзя, мог кулаком убить лошадь, а как он стрелял из плазмомета! Это видеть надо! Будет время, я обязательно нарою эти серии, сам пересмотрю с удовольствием и тебе покажу, своих героев надо знать. Но не сейчас. Потому что сейчас надо спать.
Стась отшатнулась — Бэт возник из темноты неожиданно, даже воздух не шелохнулся. Просто только что была лишь темнота — и вот уже он стоит рядом, как всегда, насмешливо улыбающийся и застегнутый на все пуговицы, словно и не ложился. И глаза у него уже совсем нормальные.
От острого облегчения резко захотелось спать. Стась судорожно зевнула и позволила отвести себя к чуду инженерно-кроватной мысли безо всякого сопротивления. Спросила только:
— А какая у него была причина?
— Лень! — Бэт беззвучно смеялся. — Представляешь, да? Ему было просто лень зашить дыру на штанах, он прикрывал ее плащом. А другой наемник, Дарт, этот плащ сдернул, и все увидели голую задницу! Тут уж, сама понимаешь, без хорошей драки было никак… Пришлось бедному Пуарто перебить всех свидетелей его позора. Кроме Дарта, конечно, с ним они потом подружились. А свою знаменитую фразу он уже потом придумал — сама посуди, ну не мог же он всем объяснять, почему ему на самом деле пришлось драться!
— Сильно! — Стась опрокинулась на спину, кровать мягко покачивалась, спать хотелось все сильнее.
— Бэт, а какая причина у меня?
— А у тебя ее нет. — Белые зубы сверкнули в темноте. — Ну так ведь тебе и не нужно. Помнишь, ты говорила, что не умеешь драться? Ты была права. Но, опять-таки, это тебе не нужно. Успокойся, детка, для кубка Деринга или любого другого кубка не нужна драка, им нужно шоу. А шоу ты делаешь, и делаешь великолепно. Помнишь того мальчика с капоэйро? Как он прыгал! Красавчик, да и только! Но совершенно не умел держать публику и ловить момент. Ты великолепно сработала на контрасте. Ха! Да тебе аплодировали стоя даже те, кто потерял деньги на твоей победе! Чувство времени, детка, это главное. А оно у тебя есть. Спокойной ночи.
— Бэт, — спросила она, уже почти засыпая, — значит, я так и не научусь драться по-настоящему?
Он обернулся в дверях. Пожал плечами. Опять блеснули в улыбке белые зубы. Но голос оказался неожиданно серьезным. И тихим.
— Конечно научишься. Как только появится причина, так сразу и научишься. И тогда уже я буду тебе не нужен. Спокойной ночи.
Дверь за собой Бэт закрыл, как всегда, беззвучно. Но Стась не услышала бы даже, хлопни он ею со всей силы, потому что уже спала.
Она спала, и не видела, как Бэт курит на балконе сигарету за сигаретой, вытягивая каждую чуть ли не в одну длинную затяжку. Он столько надежд возлагал на Морткомпфа. Идеальный экземпляр, уж если с кем и могло сработать, так только с ним. Настоящий гад, пробы ставить негде. Бэт сам искал в сети наиболее жутенькие материалы — чтобы наверняка. Да любого, взгляни он даже мельком, трясти начнет, а не то что тсенку, в миротворки готовившуюся…
Не вышло.
Она так и не смогла разозлиться по-настоящему. Знала, что надо, верила и старалась изо всех сил, но не смогла. И опять этот виноватый взгляд, словно у потерявшегося щенка. А, значит, вся последняя неделя — насмарку. Все мелкие подначки, придирки, спровоцированные ссоры с ребятами, постоянное напряжение — котэ под хвост. Она снова будет извиняться и смотреть виновато, такая вроде бы непобедимая — и совершенно неприспособленная к обычной жизни за пределами ринга.
Бэт курил редко, но теперь мял внезапно опустевшую пачку, смотрел на мигающую в ритме Деринга городскую рекламу и думал о том, как же трудно отыскать дыру на штанах у нудиста.
***
глава 28
Стенд
Верхнее-нижний ярус.
Эльвель
— Когда же ты перебесишься?!
Эльвель не ответил. Даже головы не повернул. И уж, разумеется, не стал возвращаться.
Да Эрсме и не ждала ответа, так просто крикнула, от синих глаз, в спину. Большинство их встреч в последнее время оканчивалось именно так — он нагловато скалился и уходил, а она что-то кричала ему вслед. Проблемы переходного возраста, растянувшиеся на пятнадцать оборотов. И каждый раз возникала неприятная мысль о том, что, может быть, у поводка тоже есть преимущества. Поумнее нас люди придумали, и, потом, для его же пользы… Многие матери так поступают — и ничего, Эйнис вон даже с дочерей не снимает, хотя это, конечно, уже перебор, девочкам так никогда не стать капитанами… Старшей, кстати, Эльвель нравится еще с островов, предлагала место запасного, жаль, что ему наплевать. Впрочем… Капитан на поводке, без команды и опыта, начинающий набор с запасных… Тоже мне, кандидатура!
Хотя…
Никто из дочерей или тем более сыновей Эйнис никогда бы себе не позволил сказать своей матери: «Ну чего ты ноешь?» или «А мне это надо?», тут даже не сами слова важны, а интонация. Или вот это, последнее — «Ну куда она денется?» Нет, подержать немного на коротком поводке вконец отбившегося от рук великовозрастного оболтуса — вовсе не то же самое, что закрепить на нем намертво взрослых и вполне самостоятельных дочерей…
Эрсме очень боялась этих встреч. Когда-нибудь она может не выдержать и крикнуть ему что-то, о чем потом будет жалеть.
Нет, она знала, конечно, что никогда не использует поводок. Но не была уверена, знает ли об этом Эльвель. А вот о том, что мысли о поводке посещают ее в последнее время все чаще, он знал — чтобы это понять, достаточно было разок взглянуть в его вызывающие насмешливые глаза.
Он всегда любил нарываться.
— Когда-нибудь ты нарвешься на действительно большие неприятности! — крикнула она ему в спину, понимая, что он вряд ли услышит на таком расстоянии.
Он услышал.
Но не обернулся.
Сегодня он перевел песенку о славном малыше и его четырех стервочках на оверсайф. И спел.
Аукнулось аж до самой площадки.
В ближайшие дни одному вниз соваться не стоило — могли сгоряча выбить из Игры насовсем, не успев подумать о последствиях.
Именно поэтому он именно сегодня явился с сыновним визитом к Эрсме. Ее ссейт располагался у одной из центральных вертикалей, на среднем уровне, и ему пришлось трижды ненадолго задержаться по пути.
Славно.
Ту, ушастенькую, можно будет даже и оставить на некоторое время — она очень даже ничего, а у него давно не было постоянной девочки для развлечений. Если не изменяет память — она без пяти минут капитан, а может быть, и уже. Ха! У благородных арбитров будет еще один повод для шокированного негодования: штрафник-керс, сделавший запасной капитана…