========== Часть 1 ==========
Иногда я не различаю, где жизнь, а где сон или сон во сне.
Дж. Харрис, «Небесная подруга»
***
Древние Боги не бессмертны.
Я всегда помню об этом.
Розмарин — помогает не забывать.
Я добавляю его в пищу. Особенно вкусными получаются блюда из баранины или свинины («Ах, опять в «Трёх мётлах» подают это дивное ирландское рагу, пойдёмте быстрее, нужно успеть занять столик!»).
Я бросаю розмариновые веточки в толстостенный глиняный чайник — для любителей травяных настоев. На заднем дворе трактира у меня есть свой маленький садик с душистыми травами: шалфей, чабрец, мята, лаванда и… розмарин. Моей магии пока хватает на то, чтобы травы росли в любое время года. Даже на каменистой шотландской земле, под выцветшим бесприютным небом.
Помона, дальняя сестра моя, давно уже себя забыла. Её магия превратилась в общепринятый фарс — бесполезное махание деревяшкой и выкрикивание заклинаний. Она теперь растит травы в теплицах, и вряд ли её силы хватит на то, чтобы вдохнуть жизнь даже в яблоневое семечко. Иногда Помона приходит в «Три метлы», и я щедро сдабриваю розмарином её сливочное пиво. Тогда она становится задумчивой, выводит пальцем на столешнице обрывки древних знаков, словно силясь что-то вспомнить, — но тщетно: жизнь среди людей наложила на неё ярмо вынужденного беспамятства. Культ богини Помоны угас, ей перестали приносить жертвы. Она доживает свой век в человеческом теле.
Как и я.
Но у меня хотя бы есть — память.
И я могу вспомнить имена тех, кого поглотило забвение: Тараниса-громовержца и Эпону-лошадницу, болтуна Огмия и рогача Кернунна, а также — остальных братьев и сестёр, богов и богинь. Некоторые из них, страшась заточения в смертном теле, согласились войти в пантеон новой веры. Святая Бригитта, бывшая когда-то богиней плодородия, венценосная сестра моя, смотрит на меня с икон. Её взор обещает вечное блаженство, а скорбно сомкнутые губы её, кажется, вот-вот приоткроются в отчаянном шёпоте: «спаси!».
Сёстры мои, братья мои! Я каждое утро вплетаю в пряди своих волос веточки розмарина. Я помню о вас. Я делаю всё, что в моих силах, но чувствую, как начинаю слабеть.
Я — Росмерта, спутница сияющего Луга, сестра светоносного Белена.
Я — Розмерта, сквиб, хозяйка самого популярного в Хогсмиде паба «Три метлы».
Я — Роза-Мария, Розмари, опытная шлюха без имени и возраста, властительница запретных фантазий и повелительница поникших членов.
Я?
Я…
***
— Говоришь — два кната? — Донаган Тремлет приподнимается на локте.
Даже в полумраке видно, каким нетерпением сверкают его глаза.
— Два кната — если хочешь обычный сон, и два сикля — если хочешь, чтобы в твоём сне что-нибудь происходило, — с видом знатока вещает Мирон Вогтэйл.
— И что? — усмехается с соседней кровати Чарли Уизли. — Мадам Розмерта явится к тебе ночью обнажённой? В одном кухонном фартуке и с подносом сливочного пива? А потом будет до самого рассвета эротично кормить тебя пудингом с ложечки?
— Как знаешь, — Мирона сложно смутить. — Может, и с ложечки, если у тебя настолько бедное воображение. Но мне понравилось.
— То-то ты всю ночь стонал! — хохочет Чарли. — Да, мадам, ещё, мадам…О-О-О-О-О! Какая у вас, мадам, большая… — Он хитро прижмуривается. — Большая ложка!
Донаган швыряет в Чарли подушкой:
— Заткнись, Уизли! Что дальше, Мирон?
Мирон пожимает плечами:
— Просто два кната. Монетку — в один горшок, монетку — в другой. У мадам Розмерты на кухне целая полка таких горшков. Закопчённые до жути, даже узор на боках сложно разобрать. Но она говорит, что волшебные.
— А ты — видел? — с придыханием спрашивает Донаган. — Расскажи…
— Что надо, то и видел. Не сбудется, если рассказать.
— И голых девчонок — тоже?
— А может, даже и мальчишек! — веселится Чарли. — Кто ж нашего Мирошу знает.
— Заткнитесь все трое! — раздражённо рявкает Билл Уизли. — Мирон, я тебя предупреждал, что не нужно соглашаться на подселение пятикурсников! У нас ЖАБА на носу, а они мешают. Хотя бы ты не подливай масла в огонь.
— Братец, а я при чём? — Чарли делает виноватые глаза. — Я к ним со всей душой, а они…
— Молчи уж, подстрекатель, — почти добродушно ворчит Билл. — Нигде от тебя покоя нет, ни в школе, ни дома.
— Раскомандовался ты, Билли, — Мирон неодобрительно качает головой.
— Имею право: я — староста школы. Гасите палочки и спать.
Билл задёргивает полог.
— «Гасите палочки и спать», — шёпотом передразнивает Донаган. — Чарли, твой брат всегда такой? И дома?
— Дома он ещё хуже, — грустно вздыхает Чарли. — Это здесь он словами воздействует, а там подзатыльников надавал бы — и все дела.
— Тихо, малышня, — ворчит Мирон. — И вправду, дайте выспаться.
***
Билл вспоминает об этом разговоре только через полгода, когда дождливым сентябрьским вечером оказывается в Хогсмиде. Уже поздно напрашиваться к кому-нибудь в гости, а домой не хочется. Там будет мама, окружённая толпой малышей, и отец с его вечным сочувственным тоном: «Не переживай, сынок, не взяли в Хогвартс, возьмут в Министерство. Я договорюсь». Договорится он, как же. Сам до сих пор чуть ли не в младших клерках ходит, а туда же — договариваться.
Билл знает, что несправедлив к отцу, что обижаться нужно на себя самого, в крайнем случае — на Дамблдора, который обещал место второго учителя по нумерологии — туманно, впрочем, обещал, — но так и не уладил ничего с Попечительским советом.
Биллу хочется как можно быстрее начать самостоятельную жизнь. Он прекрасно понимает, что для матери старший сын, пусть даже любимый, — обуза. Лишний рот в семье. Непристроенные рабочие руки.
Билл бездумно бредёт по Хогсмиду, пока не натыкается на вывеску «Трёх мётел». Почему-то ему сразу вспоминается тот вечер в спальне для мальчиков, загадочный вид Мирона и нетерпение Донагана.
«Два кната — и сон. Стыдный сон, сладкий», — Билл невесело усмехается своим мыслям.
На пороге трактира толпится задержавшаяся компания посетителей. Билл роется в кармане. Что можно купить за два кната? Грошовый леденец на палочке для Джинни. «Почему бы мне не побаловать себя таким же леденцом?» — Билл решительно берётся за ручку двери.
Мадам Розмерта словно ждёт его. Несмотря на поздний час, она улыбается.
— Что угодно молодому господину? — её голос кажется тягучим, словно патока.
И от этого Билл внезапно смущается.
— Мне бы…
«Как сказать? Секс за две медные монетки? Сон о сне? Спросить, где тут у вас волшебные горшки?»
Розмерта окидывает его пристальным взглядом, кокетливо поправляет волосы и протягивает руку.
— Пойдём со мной.
Билл машинально касается кончиков её пальцев и вздрагивает, словно от удара магловским током. Его бросает в пот.
Он, как зачарованный, идёт за Розмертой на кухню. Та соблазнительно покачивается на высоких каблуках, и Билл не может отвести взгляд от её по-девичьи упругой задницы, обтянутой тонкой шерстяной юбкой.
«Неужели она сама предложит мне… — тут он запинается, даже мысленно не осмеливаясь продолжить внезапную догадку. — Хорош я буду. Сколько ей лет? Тридцать? Сорок? Сорок пять? Она мне в матери годится!» На мгновенье Биллу хочется вырвать руку и сбежать, но он преодолевает себя. «В крайнем случае, вежливо откажусь. Не станет же почтенная трактирщица набрасываться на меня… Или станет?»
В кухне ярко горит очаг. На побеленных стенах висят пучки каких-то ароматных трав. Розмерта подводит Билла поближе к огню — туда, где на деревянной полке над очагом стоят тёмные сосуды. Именно «сосуды», потому что назвать их горшками не поворачивается язык. Высокие и приземистые, но все — с выпуклыми неразборчивыми рисунками на боках, они притягивают взгляд.
Розмерта улыбается.
— Что у тебя?
— К-к-кнаты, — Билл никогда не заикался, но сейчас речь подводит его.
— Брось один в огонь, а другой — в любую из этих посудин.
— Но… я… я слышал, что оба нужно…
Розмерта проводит рукой по лицу, словно снимая с него сеть мелких морщинок или невидимую паутину.
— Обычно да. Но я сегодня очень устала. Делай, как говорю.
Билл послушно выполняет приказание. Пламя в очаге на мгновенье вспыхивает, будто принимая жертву. Вторую монетку он не глядя бросает в низкий сосуд с орнаментом из рогатых голов.
— Хороший выбор, мальчик. — Розмерта достаёт из волос сухую веточку и протягивает её Биллу. — Положи это под подушку сегодня ночью.
Билл не помнит, как Розмерта провожает его к выходу, как закрывает за ним дверь. Он приходит в себя только на пороге Норы. За его спиной медленно смыкается пространство.
«Значит, я аппарировал».
Билл прижимает к губам веточку незнакомого растения в надежде уловить его запах. И тут же отдёргивает её.
«Глупости! Не хватало ещё!» — бормочет он, тихонько поднимаясь в свою комнату. «Нужно было выбросить эту дрянь!» — говорит он, бережно засовывая веточку под подушку. «Я как маленький ребёнок, какое во всём этом может быть волшебство!» — повторяет он, при свете палочки жуя холодные пирожки, заботливо оставленные мамой возле кровати. «Ничего же ведь не приснится», — шепчет он, засыпая.
«Ничего».
***
Я выпроваживаю последнего посетителя, протираю столы, ополаскиваю под краном кружки. Я делаю это машинально — привыкла за столько лет. Точно так же машинально я делаю всё остальное.
Делала. Так будет точнее.
Прежний хозяин «Трёх мётел» немало удивился, когда увидел меня на пороге. Но мне было совсем некуда идти. Захват тела девятнадцатилетней бродяжки дался мне огромным трудом, и я боялась, что у меня не хватит сил долго удерживаться в нём. Девчонка была сумасшедшей, но это ничего не меняло.
Первое время в «Трёх мётлах» я питалась случайными крохами: волнениями собравшихся за чашкой чая домохозяек (“Боже, помоги, только бы тесто поднялось!»), ничего не значащими суевериями (“Присядем на дорожку!»), студенческими приметами («А я такой перед СОВ положил в каждый ботинок по монете, шнурки не завязывал… и получил 10 баллов, представляете!»). Я чувствовала, что вот-вот вернусь обратно в ничто, каждый вдох давался мне с большим трудом. Но мой хозяин оказался премерзким типом. Именно это меня и спасло.
Через несколько дней он предложил мне с ним переспать. Мол, кров и еда, а также доброе отношение… «Доброе отношение» — он так и сказал, прижав меня к кухонному столу и шаря волосатой ручищей у меня под юбкой.
Я легко вырвалась и улыбнулась ему самой обольстительной из своих улыбок:
— Мне не нужна доброта, я нуждаюсь в щедром мужчине.
Он ожидал от меня чего угодно: сопротивления, покорности, ненависти, — но не такого явного согласия.
— Хочешь новые бусы? Сласти? Красивое платье?
Я развязала тесёмки блузки, и льняная ткань скользнула вниз по плечам, почти обнажив грудь. Он нервно сглотнул, его небритое, дряблое лицо покраснело.
— Что ты хочешь?
— Брось в огонь деньги. Ту сумму, которой я, по твоему мнению, достойна.
Я повела плечами. Блузка скользнула мне на пояс. Внимательно глядя ему в глаза, я положила свои ладони на грудь, нежно поглаживая соски и словно играя с ними.
Хозяин порылся в кармане передника и вытащил горсть мелочи.
— Ты уверен? — Моя рука медленно скользнула вниз и слегка задержалась на животе. — Я могу быть очень сладкой девочкой.
Он зарычал. Казалось, сейчас он просто набросится на меня. Я купалась в волнах его вожделения, кожей впитывая его жадность, похоть и страх. Он боялся меня, мой хозяин, — боялся девчонки-посудомойки, из милости взятой в трактир. И одновременно он желал меня — как желают богиню.
Я чувствовала себя словно нищий, перед которым внезапно появился стол, уставленный яствами. Сотни лет на меня не смотрели — так. Даже если бы победила жадность, то полученной энергии мне хватило бы на год сносного существования. Что такое год для древних богов? Ничтожная малость в сравнении с бессмертием — и триста шестьдесят пять долгих дней отдыха от постоянного гнетущего страха. Страха сорваться в бездну забвения.
Но победила похоть. Хозяин сорвал с себя фартук, в кармане которого была вся дневная выручка, и яростно швырнул в огонь.
— Подавись, шлюха!
Пламя вспыхнуло, пожирая жертву. Завтра, выгребая золу, я не найду в ней расплавившегося металла. Всё ушло мне — без остатка. Так когда-то приносили дары Росмерте — богине плодородия и домашнего очага. До чего же сладко снова почувствовать приток силы.
Хозяин прижал Розмари к стене, больно сдавил одной рукой грудь, обслюнявил вонючим ртом шею, пока вторая рука задирала девчонке юбку.
Мне было немного жаль своё новое тело. Бедняжка Розмари к тому же была девственницей, и это сулило определённые неудобства.
Хозяина трясло от нетерпения. Его член беспорядочно тыкался ей в промежность.
— Нагнись, сука! — прошипел хозяин, бросая тело Розмари на стол под каким-то немыслимым углом.
Когда он вошёл в меня, я закричала. Всё-таки я была ещё слишком слаба, и, поддерживая власть над телом, не могла отрешиться от боли, причиняемой ему. Хозяин несколько раз судорожно дёрнулся и затих, навалившись на меня всем своим весом.
Но это было лучше, чем забвение.
По крайней мере, мне хотелось думать так.
Я усмехаюсь своим невесёлым мыслям.
Дальше было проще. Несколько месяцев хозяин трахал меня, стараясь как можно сильнее унизить. В очаг летели мелкие монеты, мусор, плевки, а однажды он даже помочился в огонь, после чего изнасиловал меня с особой жестокостью. Мне было всё равно: пламя с равным удовольствием принимало любую жертву, предложенную ему.
На заднем дворе я разбила маленький огород. В самом дальнем углу медленно тянулись к блёклому солнцу ростки белены и вороньего глаза. Слишком медленно. Должно было пройти немало времени, прежде чем они войдут в силу, тогда даже несколько капель сока будет достаточно, чтобы убить взрослого сильного мужчину.
Но судьба — счастливая судьба, ведущая меня по этому миру, та самая, что заставила безродную девчонку-сквиба заснуть на одном из древних курганов, — и в этот раз не покинула меня.
Хозяин стал много пить. Ему уже было мало того унижения, что он причинял мне, и он начал в открытую предлагать меня посетителям. «Три метлы» постепенно приходили в упадок, за ними закрепилась слава борделя. Несколько комиссий из Министерства магии и Попечительского совета Хогвартса завершили дело. Местная газета разразилась серией статей: «Оградим детей от распутства!», «Гнездо разврата под стенами Хогвартса!».
В тот день, когда «Три метлы» официально закрыли, хозяин напился сильнее обычного, не удержался на ногах и упал головой в очаг. Он умер от болевого шока. Не так медленно, как я мечтала, но всё же достаточно мучительно, чтобы даже я могла его пожалеть. Обеденный зал трактира провонял палёным мясом, прибывшие утром авроры зажимали носы. Когда тело хозяина перевернули, некоторых стошнило прямо на пол. Обугленные кости черепа с лохмотьями кожи, сохранившимися в некоторых местах, и вправду являли собой малоаппетитное зрелище. Девчонку Розмари объявили в розыск. Но так и не нашли.
Спустя полгода появилась я — мадам Розмерта, дальняя родственница хозяина. Человеческие жертвы, как бы ни были ужасны, дарят богам много сил. Этой — хватило на то, чтобы состарить принадлежащее мне тело на десяток лет и даже немного изменить внешность. Розмерта вступила в права наследования, отдраила трактир сверху донизу, зажгла в обеденном зале ароматные курительницы, чтобы выветрить вонь, казалось, въевшуюся даже в стены.
Розмерта стала добавлять в напитки настой вербены и руты, вытяжку из корней нарцисса и полынный порошок. Для забвения. Мадам Розмерта вела себя, как полагается одинокой вдове: немного кокетства, капелька юмора, декольте на дюйм глубже приличного и высокие каблуки. И всё это — щедро сдобренное порцией очаровательной беспомощности. О прежнем хозяине вскоре забыли. Мадам Розмерте приписали несколько тайных романов, но ничего предосудительного — просто поиски счастья миловидной женщиной.