А потом у меня появились сосуды. Дань памяти Эпоне, Рогатому, Светоносному Лугу, Огмию, Таранису — тем братьям и сёстрам, которым повезло меньше, чем мне.
Молва о волшебных горшках мадам Розмерты быстро разнеслась среди молодёжи. Две монетки — и любой озабоченный юнец мог видеть во сне что ему вздумается. Две монетки — и любая скромница до рассвета стонала от наслаждения под умелыми ласками воображаемого мужчины. Для кого-то волшебные горшки были всего лишь легендой — забавной побасёнкой, одной из тех, которые придают очарование любому публичному заведению. Никаких следов магии — запрещённой или разрешённой — замечено не было.
А сны — кто же может контролировать сны?
***
Она приходит за несколько часов до рассвета. Забирается под одеяло, прижимаясь к Биллу обнажённым телом.
— Согрей меня.
Билл прижимает её к себе, чувствуя, как начинает возбуждаться.
— Где я?
— А где ты хотел бы оказаться? — От её волос пахнет чем-то давно забытым, сладким и одновременно терпким. — Это твой сон, и я могу дать тебе всё, что ты пожелаешь.
Нежные руки ночной гостьи мягко гладят его плечи, потом спускаются чуть ниже. Когда она обводит пальчиком его соски, изо рта Билла вырывается хриплый стон.
— У тебя никого ещё не было — до меня? — шепчут её полуоткрытые губы. — Я буду очень нежна с тобой.
Этот шёпот обволакивает, дурманит, кружит голову. Биллу хочется забыть обо всём, отдаться во власть её голоса, её рук, запаха её тела…
Запах! Сухая веточка под подушкой! Монетка, летящая в огонь!
— Подожди! — говорит Билл. — Остановись!
— Тебе нравится по-другому? — мурлычет она. — Я могу быть жёсткой, могу быть страстной. Скажи, как ты хочешь.
— Я хочу посмотреть на тебя.
— Посмотреть? — она медлит. — Ну, что же. Какие девушки тебе нравятся? Знойные брюнетки со смуглой кожей и тёмными полукружьями сосков? Пышногрудые блондинки? Или — рыжие скромницы с маленькой грудью и узкими бёдрами, больше похожие на юношей?
Её руки спускаются ещё ниже, и на мгновенье Биллу кажется, что он не выдержит — набросится сейчас на неё, и плевать, кем она окажется. Потому что хуже всего будет извергнуться прямо в постель.
— Да, посмотреть, — с нечеловеческим усилием повторяет он, хватая её за запястья. — На тебя. На настоящую. У меня действительно первый раз, и я желаю видеть…
— Подумать только! — она хохочет злым обиженным смехом. — За одну медную монету — и такие условия!
Но тут же голос её резко меняется, в нём опять появляется хриплая страстная нота.
— Глупышка, ты можешь спать с любой из своих фантазий. Зачем тебе какая-то конкретная женщина? Позволь мне ласкать тебя. Я умею многое. Я покрою поцелуями твоё тело, и не будет уголка, который обойдут вниманием мои шаловливые губы. Ты будешь томиться от наслаждения, молить меня о пощаде. А потом, когда я наконец-то сжалюсь над тобой, ты испытаешь оргазм, которому не будет равных в реальной жизни.
Она без видимых усилий освобождает запястья. Билл в изнеможении откидывается на подушку. Хорошо, пусть так, ведь это всего лишь сон.
Она отбрасывает одеяло.
— Какой ты красивый, — шепчет она, покрывая поцелуями живот Билла.
Ниже.
Ещё ниже.
— Ещё! — стонет Билл, приподнимая бёдра навстречу её губам. — Не останавливайся, прошу тебя.
Он закидывает руки за голову, отдаваясь во власть нарастающего возбуждения. Его ладонь нащупывает у изголовья ту самую злосчастную или наоборот, счастливую веточку. Билл с раздражением сжимает её в кулаке, чтоб не мешала.
Раздаётся короткий еле слышный хруст.
Билл просыпается. Резко выныривает из сна, хватая ртом воздух. Ночное возбуждение никуда не делось, и Билл долго стоит под ледяным душем. Мысль довести себя до оргазма кажется ему чем-то невозможным и постыдным. «И что тут постыдного? — ехидничает внутренний голос. — Ты ещё скажи, что никогда не мастурбировал, и про волосы на руках вспомни». Но одно дело — обнажённые красотки со страниц журнала «Волшебство для тебя», а другое — девушка из сна. «Ты ещё скажи, что влюбился», — нового внутреннего Билла не так просто заткнуть.
— Не скажу. — Билл надевает чистый свитер и джинсы. — Во всяком случае, здесь есть какая-то тайна, и мне очень хочется её разгадать.
— Мама, — говорит он Молли за завтраком. — У тебя в школе по травологии был высший балл. Можешь мне помочь?
Молли подливает себе чай. Билл высыпает рядом с нею щепотку травяной шелухи, бережно собранной с простыни.
— Что это за растение?
Молли растирает в пальцах сухие листочки.
— Розмарин.
— Уверена?
— Конечно. У меня целая грядка с приправами в саду. Можешь посмотреть.
— Ты решил пересдать ЖАБА? — Артур поднимает взгляд от утренней газеты. — Давай я всё-таки поговорю со своим начальником. Нам в отдел как раз нужен молодой человек на должность курьера.
— Спасибо, папа. — Билл утыкается в чашку с кофе. — Я разослал своё резюме по многим компаниям и сейчас жду ответ. В крайнем случае пойду работать курьером. Раз уж у вас в отделе не хватает сов.
— Не дерзи отцу, — вмешивается Молли. — А ты тоже хорош, отстань от мальчика. Пусть до Рождества побудет дома, не настолько мы бедны, слава Мерлину.
— Вот я в твои годы, — ворчит Артур.
— В его годы ты был женат на мне, потому и пошёл работать. Или ты сейчас о чём-то жалеешь?
Билл встаёт из-за стола, чтобы не участвовать в перепалке. В последнее время родители всё чаще ссорятся. Это не может не напрягать.
В гостиной ранняя пташка Джинни уже что-то увлечённо рисует.
— Ты куда? — спрашивает она у Билла.
— Пойду прогуляюсь, — Билл целует сестру в щёку, краем глаза замечая в альбоме лохматую мальчишечью голову со шрамом на лбу.
Джинни краснеет и поспешно переворачивает страницу.
— Не подсматривай.
— Не буду.
В прошлом году Джинни опять начиталась старых газетных статей о Гарри Поттере — мальчике-который-выжил-но-остался-со-шрамом. И он сделался её воображаемым другом.
Билл усмехается. Сам-то хорош, завёл себе невидимую любовницу. Что старший, что младшая — всё едино.
На пороге Билл некоторое время медлит.
Но через мгновенье уже стоит на окраине Хогсмида.
***
Паб ещё закрыт. Ну разумеется. Билл смотрит на часы: полдевятого утра. Пронизывающий сентябрьский ветер гонит по небу редкие тучи, сквозь которые едва пробивается тусклый солнечный свет. Билл забыл накинуть ветровку и сейчас прячет руки в рукава свитера, чтобы согреться.
— Билл, ты? — окликает его кто-то.
Билл оборачивается.
— Мирон? — с удивлением спрашивает он.
С выпускного бала прошло не так уж много времени — всего лишь лето, но Мирон Вогтэйл заметно осунулся и побледнел. Под его глазами залегли тёмные круги, губы обмётаны белёсой коркой.
— Ты себя нормально чувствуешь?
— Я? Да! Я отлично! — Мирон нервно улыбается. — Занимаюсь музыкой, пишу сольный альбом, снимаю квартиру в Хогсмиде. А что, «Мётлы» закрыты? У меня закончился кофе. Умираю хочу горячего!
— Помнишь, ты весной говорил, будто с этим пабом связана любопытная легенда? — словно случайно роняет Билл. — Нёс какую-то чепуху про горшки и монеты.
— Я? Не помню, — Мирон резко отворачивается. — А, хотя припоминаю что-то. Сны! — Он вдруг резко подаётся вперёд, хватает Билла за свитер. — Только ты не верь мне, слышишь! Легенда, глупый рекламный трюк. Про «Кабанью голову» тоже много чего болтают, будто хозяин её — анимаг и по ночам оборачивается в козла…
— Забавно, — тихо говорит Билл, отцепляя от себя холодные пальцы Мирона. — А мне помнится, ты очень хвалил не только здешнюю кухню, но и здешние эротические сновидения.
— Ты! Ты! — Его взгляд вдруг вспыхивает неприкрытой ненавистью. — Не смей сюда больше ходить! Она — моя, слышишь! Моя фея, моя услада, моя нежная девочка! Только — моя!
Биллу кажется, будто ещё мгновенье — и бывший сокурсник кинется на него с кулаками. Он уже прикидывает, как по-тихому вытащить палочку, чтобы, если дело дойдёт до драки, усмирить соперника каким-нибудь заклинанием. Ну не мутузить же им друг друга, в конце концов, как каким-нибудь дошколятам!
— Мальчики, что вы тут шумите с утра пораньше?
Насмешливый голос мадам Розмерты оказывает на Мирона странное действие. Он сразу сникает, опускает голову и (Билл готов поклясться!) заливается румянцем.
— Пришли выпить вашего кофе, чтобы взбодриться после бессонной ночи! — В Билла будто вселяется язвительный чертёнок. — Не окажете ли нам любезность?
— Окажу, — мадам Розмерта понимающе улыбается. — Тем более что варить кофе — моя прямая обязанность. Проходите!
Билл берёт за рукав остолбеневшего Мирона и буквально втягивает его внутрь.
Мадам Розмерта проводит их по ещё влажному после утренней уборки полу и усаживает за небольшой столик.
— Вам только кофе?
— Да, спасибо.
Мадам Розмерта идёт к стойке. Мирон буравит её спину воспалённым взглядом.
— Угостить тебя?
Билл роется в кармане. Он летом немного подрабатывал репетитором по нумерологии, и какие-то деньги у него ещё остались.
— Что? Ах да, если тебе не сложно, спасибо, у меня как раз туго с финансами, а денежный перевод из дома не пришёл, — Мирон начинает нервно комкать в руках бумажную салфетку.
Билл с беспокойством следит за ним. Они не были близкими друзьями в Хогвартсе, но с Мироном явно творится что-то неладное, а Билл не знает, чем можно помочь.
Мадам Розмерта приносит две чашки кофе. Ставит их на стол. Билл замечает, что на блюдцах лежат веточки розмарина.
— Это ещё зачем? — Он в упор смотрит на мадам Розмерту, краем глаза замечая, как Мирон хватает одну из них и жадно прижимает к губам.
— Комплимент от заведения. Чтобы не забывали и заходили почаще.
— А если я, наоборот, хочу — забыть? — Что-то важное ускользает от понимания Билла, и он начинает злиться.
— На здоровье! — Мадам Розмерта улыбается, но в её улыбке проскальзывает какая-то фальшь. — Ходите в «Кабанью голову» или «Сладкое королевство». Говорят, там тоже неплохо готовят. Извините, мне пора на кухню.
— Мирон, кофе! — говорит Билл, когда она уходит.
— Что? Ах да! — Мирон, обжигаясь, отпивает глоток. — Горячий!
Розмарин он так и не выпустил.
Билл пытается расспросить его о творчестве, о планах на жизнь. Мирон на некоторое время оживляется, рассказывает, как мечтает создать рок-группу, даже цитирует несколько стихотворных строк. Но потом — опять угасает.
Билл уже взволнован не на шутку.
— Слушай, — небрежно произносит он. — Меня предки достали, сил нет. И малышня под ногами путается. Но я пока не устроился на постоянную работу, и денег у меня немного, сам квартиру не потяну. Можно напроситься к тебе в сожители? Ты меня знаешь: я тихий.
— Ты? Ко мне? — Лицо Мирона вспыхивает неожиданной радостью. — Конечно, можно! Я плачу восемь галлеонов в месяц, по два в неделю. Заплати один галлеон и заселяйся хоть сегодня. Только, — на его лице появляется умоляющее выражение, — знаешь, я совсем на мели, можешь отдать мне деньги прямо сейчас?
Билл задумывается. Большую часть заработка он отдавал матери, и все его накопления составляют немногим более трёх галлеонов. Но с другой стороны, найти работу в Хогсмиде во время учебного года достаточно просто: всегда хватает нерадивых учеников, готовых выложить родительские денежки за эссе или реферат. А Мирону явно нужна помощь.
— Решено! — Билл высыпает на стол пригоршню мелочи, радуясь, что перед выходом из дома захватил с собой деньги. — Здесь пятнадцать сиклей и семьдесят четыре кната. Пятнадцать кнатов я оставляю себе. Держи остальное, как раз на галлеон наберётся.
— Спасибо! — Мирон лихорадочно сгребает со стола монеты.
— Не хочешь пересчитать?
— Нет, у тебя по нумерологии всегда была высшая оценка. Кому верить, как не тебе?
— Тогда за свой кофе заплатишь сам. — Билл демонстративно звенит оставшейся мелочью. — Я и за себя еле-еле сейчас рассчитаюсь.
— Что? Да, хорошо, — Мирон оставляет на блюдце серебряную монету. — Подождёшь меня на улице? Я быстро.
Билл аккуратно выкладывает на стол стопку монет. Отчего-то он знает, куда убежал Мирон, и от этого ему становится не по себе.
Билл подбрасывает две оставшиеся монетки в воздух, затем ловит их. Его розмарин по-прежнему лежит на блюдце.
Чтобы не забывали…
Ночной сон отдаётся в теле сладкой истомой. Биллу становится страшно. Он резко встаёт и выходит на улицу.
Мирон появляется почти сразу же. Его бледное лицо покрыто лихорадочным румянцем.
— Пошли? — спрашивает он.
Билл демонстративно хлопает себя по карманам.
— Погоди, я, кажется, забыл часы. Пока тебя ждал, вынул из кармана, и — вот. Ты подожди меня, я недолго.
Мирон недоверчиво смотрит на него, но кивает головой.
— Иди, я пока покурю.
Билл возвращается в паб и, небрежно насвистывая, отправляется прямиком на кухню.
Мадам Розмерта помешивает в большом котле суп. На столе высятся горки нарезанных овощей, и стоит большая квашня с поднявшимся тестом.
— Молодой господин что-то забыл?
— Да. Забыл бросить монетки в ваши магические сосуды. Одну — в огонь, другую — в любой из них? Я правильно помню? — Билл напускает на себя заинтересованный вид.
— Сегодня в огонь не обязательно.
— Но если я сам этого хочу?
Мадам Розмерта опять улыбается.
— Тогда конечно. Кто я такая, чтобы запретить молодому господину распоряжаться своими деньгами?
— Я могу быть уверен, что сегодня опять увижу свой сон? — Билл изо всех сил старается выглядеть как можно более жалким. — Дело в том, что у меня только два кната, но я не хотел бы, чтобы кто-то меня обошёл в очереди.
В голосе мадам Розмерты слышатся издевательские интонации — из сна.
— За одну медную монетку вы опять ставите условия? Не бойтесь, — говорит она уже своим обычным голосом. — Никто не запретит вам увидеть то, что вы пожелаете.
— И вправду, чего я беспокоюсь? — Билл опускает один кнат в первый попавшийся сосуд, а другой, как и вчера, — бросает в огонь. — Ведь дело-то не в цене?
Мадам Розмерта что-то бормочет себе под нос.
Билл пытается расслышать, но пожимает плечами и быстро выходит.
Нельзя, чтобы Мирон заподозрил, где он только что был.
***
В цене, мой мальчик, всё дело именно в цене. Думаешь, мне так нужны ваши жалкие деньги? Какое дело богам до затёртых жадными пальцами кругляшков?
Я смеюсь.
Я всё ещё умею смеяться. Но этот смех страшит даже меня саму.
Боги должны быть бесстрастными. Они не могут позволить себе вступить на сторону добра или зла. На то они и боги, чтобы оставаться — вовне.
Но я однажды уже сделала свой выбор.
Помона, дальняя сестра моя, предпочла сама сотворить смертное тело, чтобы доживать свой век в нём. Возможно, все они, мои братья и сёстры, поступили именно так, поплатившись памятью за короткий срок человеческой жизни. И теперь я не смогу узнать их иначе, чем заглянув им в лицо.
Розмари, святая бродяжка моя, моя сумасшедшая глупышка, поняла ли ты, каким щедрым даром явилось для меня твоё тело? Успела ли ты, разморённая полуденным июньским солнцем, сообразить хоть что-то, когда я вошла в тебя, стала — тобой?
Жили-были эльфы на холме,
Пели, чаши звонкие ковали,
Но однажды дело шло к зиме,
И сковали чашу из печали.
Нельзя спать на холмах, тебе этого разве не говорили, Розмари?
Ты не послушалась взрослых, и вот цена твоего непослушания.
Я растираю в пальцах соцветие розмарина, вдыхаю его горьковатый свежий запах.
Я помню — всё.
Каждого мальчишку, юношу, мужчину и старика, к которым я приходила в сон, — помню.
Женщины тоже были, но никто из них не приходил ко мне больше одного раза. Видимо, они инстинктивно догадывались о цене.
Мужчины же видят только то, что на поверхности. Две монеты — сон. И — больше ничего.
Я питаюсь их вожделением, их болезненной зависимостью, их страстью. Мало кто из них может достигнуть во сне полноценного оргазма, — и это тоже придумала я.
Чтобы возвращались ко мне, чтобы жертвовали братьям и сёстрам моим. Хоть так — не догадываясь о жертве, не вознося молитв.