Чарльз Л. Харнесс
Лирическая любовь
Перевод с английского Белоголова А.Б.
* * *
Это история о моем преподавателе английского языка в учебном заведении. Я просто обожал ее. Она один раз рискнула из-за меня - к моему вечному позору: она поставила мне итоговую оценку, которая включала несуществующую курсовую работу о Браунинге. Я обещал, что напишу эту работу и передам ей, но я тянул время и бездельничал, и ничего не сделал.
Итак, моя лирическая любовь, вот она, наконец-то. Со сложным интересом. Вы давно мертвы, но вы бессмертны. Это привело меня к исследованию Флоренции, Ренессанса, и, в конечном счете, к «Четырехграннику».
***
Я давно понял, что профессор Мэй Лесли сильно отождествляла себя с викторианской поэтессой Элизабет Барретт. Она была похожа на Барретт и одевалась как Барретт. Ее волосы, как у Барретт, свисали длинными локонами на бледном, но живом лице. Как настоящий поэт, она не использовала макияж. Но в одном она отличалась от Барретт: будучи подростком, она приняла удар полиомиелита, ограничивший ее инвалидной коляской, на которой она маневрировала с большим умением и энергией. Как мы знаем, у британской поэтессы были проблемы с позвоночником, и она долго была в постели, но она была, конечно, ходячей в день своей свадьбы. И это приводит меня к следующему сходству: обе женщины (по-своему, и в свое время) любили Роберта Браунинга.
И я любил Мэй Лесли. Как я люблю тебя? Позвольте мне посчитать – какими способами! Прежде всего, как красавицу. Представьте абсолютно темные волосы, искусно заплетенные в локоны. Мерцающие зеленые глаза. Естественно красные губы между полупрозрачными щеками. Это тело. Я вообразил чудесную грудь, гладкую, упругую, с розоватыми бутонами. И еще эротическое покачивание живота. Ее руки были сонетами. И все же она была девственна. Я сомневался в том, что мужская рука когда-либо касалась её в вожделении. Какое расточительство!
В течение многих лет я засыпал, думая о ней. Она была старше, чем я - на шесть или семь лет. Но это не имело для меня значения. Ее эрудиция была огромна, но это также не имело значения. Она была признанным авторитетом в части второстепенных викторианских поэтов. Она написала книги. Она читала лекции по видео по всему миру: Оксфорд, Сорбонна, Московский Университет, и (вы не поверите!) в Массачусетском технологическом институте.
Она знала нечто обо всем. Универсальный доктор. Когда мы обсуждали мою выпускную специальность, которая была квантовой физикой, она могла даже посчитать это своим собственным делом, и, как точные теоретические материальные точки, могла двигаться вперед и назад вдоль оси времени («менуэт Фейнмана»). Она ценила меня. Она поощряла меня. Когда последний год обучения в колледже завершился, она помогла мне получить степень дипломированного специалиста.
Да, существует камень преткновения.
Так вот, мы были в ее небольшом офисе в Здании Искусств, в очередной раз после всех этих лет, и я точно знал, о чем она думала.
Статья о Браунинге.
Я вновь пережил эту последнюю встречу, пять лет назад, дюжину раз. Она была совершенно взволнована, и продолжала игру, управляясь с инвалидной коляской. — Вам необходим продвинутый курс, если вы собираетесь получить ученую степень в квантовой физике. Вы делаете какие-либо успехи со своей статьей о Браунинге?
Какие-либо – это сколько? — Некоторые, — ответил я. Где же время, которое уходит? Время, время, время. У меня было шесть заданий, у которых истекали сроки и еще проекты. Слишком много времени на проект времени. И теперь еще оставался Браунинг. Оценка Роберта Браунинга. Курсовая работа для инженера по теме английской литературы Лит. 205. Как это могло случиться? Я любил эту прекрасную, пораженную болезнью женщину. Я знал, что ей причиняло боль отвергать меня от ученой степени. Да, это причиняло боль и мне. Я страдал всё время. Для меня, для нее, для моего будущего.
— Что вы делаете этим летом? — спросила она.
Я пожал плечами. — Ничего.
Она прояснилась. — Я дам вам продвинутый курс. Теперь. Вы получите ученую степень. Закончите статью этим летом. Я хочу получить ее к концу августа. Обещаете?
— Конечно! Я был удивлен и благодарен. Я протянул руку, будто для рукопожатия в соответствии с соглашением, и вероятно, рефлекторно она подала мне свою руку. Но тогда я взял эту руку в свои руки, поцеловал ее ладонь и ушел, пробираясь через штабели книг и бумаг.
Пять лет назад.
Статья о Браунинге.
Я попытался. В течение следующих двух недель того лета я не покидал терминалы библиотек, собирая данные и получая распечатки. Я даже набросал несколько предварительных страниц. Кто, черт возьми, был этот парень, Роберт Браунинг? Муж Элизабет Барретт: это было его единственной претензией к славе. На самом деле, многие компьютерные записи называли его Робертом Барреттом.
— Он написал красивые вещи, значительные вещи, — настаивала Мэй (бесполезно спорить с безжалостной мерой истории). — Так они познакомились, прежде всего. Она уже была великой поэтессой, и она понялаегопоэзию: «Моя последняя герцогиня». (Ей нравилось всё то, на что она смотрела, и ее взгляд проникал повсюду). «Как провезли добрую весть из Гента в Ахен». (Я скакал, Дирк скакал, мы скакали все втроем). «Домашние мысли из-за границы». (О, чтобы быть в Англии, сейчас, когда там апрель».) «Пиппа Пэйсс». (Бог на небесах - все хорошо с миром). И, конечно, эта замечательная небольшая вещь – «Крысолов Хамелин». И всё это до того, как он встретил Элизабет Барретт.
И я искал все это. Роберт объяснился в любви. В первой раз Элизабет отклонила его предложение.— Мой отец никогда не согласится, — сказала она. Кроме того, я - полуинвалид. Я была бы обузой для вас.
— Будь проклято это согласие! — заявил Роберт. — Воскресните!
И она сделала это. Таким образом, они поженились и переехали в Италию, где она продолжила свою карьеру с самой величайшей поэзией о любви девятнадцатого века: «Сонеты от португальцев». И прочие другие чудеса: «Аврора Ли, Музыкальный инструмент, Де Профундис, Бьянка среди Соловьев». Но Роберт просто увял. Он писал и был игнорирован. Она писала и процветала.
На одной из наших ранних встреч Мэй изложила интересное размышление. — Если бы Роберт написал одно действительно значительное длинное стихотворение, то, возможно, этого было бы достаточно, чтобы разжечь заслуженный интерес к его более ранним работам. Он мог бы попасть в Словарь Поэтов, и возможно, в половину колонки в Энциклопедии английских поэтов. Но нет. Выжил только «Крысолов Хамелин», и это - все.
Таким образом, пять лет спустя, я привез доктора Мэй Лесли и ее инвалидное кресло, в моем фургоне в мою лабораторию. Сначала она не хотела оставлять свой закуток кампуса. Она все еще злилась на меня. Она все еще чувствовала себя преданной, поскольку до сегодняшнего дня я всё еще не закончил свою оценку Роберта Браунинга. Как оказалось, я должен был отложить свое исследование Браунинга в середине того первого лета и устроиться на работу, или мне пришлось бы голодать. Тот роковой август прошел, но никакой статьи не было. Но у меня были продвинутый курс, и затем ученое звание. Мы не говорили с тех пор, за исключением моего звонка ей вчера.
Я вытащил ее из фургона на тротуар. Она проверила средства управления своим инвалидным креслом. — Ведите. Я буду следовать за вами.
И мы направились к входу, мимо офисов к дальнему концу главного здания.
— Держитесь за мной.
— Да, господин Роланд.
Она была впечатлена. — Это всё ваша лаборатория?
— Да, это так. Мы делаем здесь различные вещи, такие как электронные устройства для НАСА, и у нас есть несколько классифицированных правительственных научно-исследовательских программ. Все это благодаря тому, что вы предоставили мне курс английской литературы Лит. 205.
— Который вы не заработали. Вы все еще должны мне Роберта Браунинга.
— Я иду к этому. Мы стояли перед заблокированной дверью, которую я открыл сигналом от света своей авторучки.
Мы продвинулись внутрь помещения. «Комната передачи».
— Что же это?
Я мог понять ее удивление. Комната не выглядела значительной. Просто большая комната, почти пустая. В ней было несколько столов, компьютерная консоль и стул или два. Несколько книг и какой-то аппарат лежали на одном из столов, который также содержал панель управления. Мягкие бестеневые лампы обеспечивали безликое освещение.
Я посмотрел на свои часы. Время было рассчитано точно. Только бы это сработало. И я знал, что так и будет.
— Посмотрите на стол, — сказал я ей. — На возвышении в центре сейчас появится книга. Мы наблюдали, как том книги в мягкой обложке действительно материализовался на приподнятой площадке.
Я услышал ее резкий вдох. — Как вы сделали это?
— Это было не так просто. Я подошел и забрал книгу. — Это - студенческий каталог. Я взглянул в раздел английской литературы. Я недолго колебался, поскольку удивительная запись ударила мне в глаза. Тогда я быстро закрыл книгу и вручил ее ей. — Хотите проверить?— Она переворачивала страницы наугад и затем подняла взор.
—Так в чем же смысл?
— Это всего лишь небольшая предварительная тестовая демонстрация. Я взял другой том со стола. —Это - идентичный каталог. В три пополудни, через час с того времени, когда мы уйдем, я положу его здесь, на возвышении - мы называем его пластиной Фейнмана, и она пошлет том в прошлое, которое существует, конечно, здесь и сейчас, в два пополудни. Он материализуется - материализуется - на столе. Одним словом, это перемещение во времени.
Она просто посмотрела на меня. Я не мог сказать, поверила ли она мне, или нет. Она сказала уклончиво: — Продолжайте.
— Пластина способна передавать до одного килограмма материи, назад во времени, до двухсот лет, и в любую точку мира.
Она должна была подумать об этом. Она колебалась. — Я предполагаю, что глупо спрашивать, но имеет ли это некоторое отношение к Роберту Браунингу? Это был не вопрос. Она думала вслух.
— Мы собираемся послать ему кое-что. Я наблюдал за ее лицом. Ей не очень удалась маскировка мыслей, которые явно сказали –«Вы сумасшедший». Она вежливо спросила, будто мы готовили программу семинара: — Что же вы собираетесь послать ему? Каталог колледжа?
— Нет. Я взял у нее каталог и вручил ей вторую книгу. — Вот это.
Она положила ее на колени и открыла жесткую, облицованную пергаментом обложку. Ее глаза расширились. — Что это? Титульный лист - рукописный. И на итальянском языке! Относительно судебного процесса графа Гуидо Франческини и четырех конфедератов за убийство, а также их осуждения и казни. Очень внимательно она перевернула еще несколько страниц. — Теперь мы переходим на печатную латынь. Бумага старая, очень старая, края крошатся. Свержение с престола... датированное... боже мой!... 1698! В этот момент она посмотрела на меня, заинтригованная, озадаченная, и затем продолжила листать книгу. И, наконец, еще рукописные страницы. Она осторожно закрыла том. — Бернард, что это? О чем это все?
— Это, — ответил я, — краеугольный камень в нашей кампании для реабилитации вашего друга Роберта Браунинга. Эти люди действительно жили. Там действительно произошли ужасные вещи. Могу я рассказать вам эту историю?
— Да, пожалуйста.
— Итак, был этот Гуидо Франческини, холостяк, и своего рода второразрядный итальянский дворянин, он был беден и искал невесту с деньгами. У буржуазной пары средних лет по имени Кампарини была молодая и красивая дочь, Помпилия, и ее родители обладали большим пакетом казначейских облигаций. Доход по облигациям должен был продолжаться на протяжении жизни их детей, что означало в течение всей жизни Помпилии. Кампарини хотели иметь престиж, будучи в законных отношениях с дворянством. Кроме того, Гуидо утверждал, что богат сам по себе. Таким образом, брак был должным образом устроен, и доход был переназначен на Гуидо. Потом появились неприятности. Мама и папа Кампарини посетили молодоженов в мрачном замке Франческини в Ареццо, недалеко от Рима, и там их глаза открылись. Франческини были в нижней части списка мелкой знати; за исключением дохода от облигаций они были нищими, и они, таким образом, оскорбили Кампарини на каждом шагу. Родители возвратились в Рим в ярости и поклялись в мести. Они подали иск в римский суд, прося, чтобы доход по облигациям был отменен, на том основании, что Помпилия не была их дочерью. Фактически, они купили ее как новорожденного ребенка у уличной женщины, и выдали ее за собственного ребенка, чтобы продлить период дохода по облигациям. И теперь настала очередь Гуидо Франческини, чтобы прийти в ярость. Он угрожал убить Помпилию. Испугавшись, она сбежала из Ареццо с помощью священника Джузеппе Капонсакки. Гуидо бросился в погоню и настиг их в гостинице. Супружеская измена! Взревел он. Нарушение порядка. Вызвали полицию. Дело рассматривал церковный суд. В итоге Помпилия была освобождена под опеку родителей в Рим. Капонсакки был сослан в Чивита на три года. Графу Гуидо предложили отправиться домой, что он и сделал. Но он не мог оставить это дело в покое. Он собрал четырех местных головорезов, поехал в Рим, прорвался к Кампарини и убил всех троих - отца, мать и дочь. Все пятеро были пойманы, судимы и казнены. Гуидо был обезглавлен, чтобы отдать должное его претензии на дворянство. Остальные четверо были повешены. Все, как сообщается в этой старой желтой книге. Обратите внимание на показания свидетелей, заявление прокурора, доводы защитника, решение суда, апелляционную жалобу Гуидо к Папе Римскому, и тройное утверждение его святости.
— Впечатляюще. Она все еще была безжалостной.
— Есть только одна небольшая трудность.
— О?
— Это все подделки. Каждая страница. Каждое слово.
Она открыла книгу наугад и снова изучила страницы. Потом она покачала головой. — Подделка? Я раньше видела старые документы. Эти, конечно, выглядят подлинно.
Я улыбнулся. Было приятно услышать, как она говорит это. — Бумага была сделана в прошлом месяце из смеси тряпок, старой бумаги, рыболовной сети и льна, размятых в мягкую массу вручную в ступке, и затем разложена вручную в ванны нужного размера с квасцами. Старый итальянский рецепт. Шрифт был совсем недавно восстановлен из шрифта Мануция того периода. Латинские и итальянские тексты были подготовлены учеными в Колумбии и Фордхэме. После закрепления в пергаменте том был подвергнут старению воздействием ультрафиолетового света и пара. Готовый продукт был вчера доставлен мне. После этого я немедленно позвал вас.
— И вы намерены отправить его назад во времени Роберту Браунингу?
— Да.
— Как вы можете быть так уверены, что он получит его? И что он должен сделать?
— Гораздо больше. Позвольте мне представить вам полную картину.
— Да, я хотела бы этого.
— Для начала обратите внимание, что мой банк данных о Барретт - Браунинг содержит все известное на сегодня об обоих поэтах. Я соединил всесторонние профили индивидуальности из старых писем - их и других людей; их литературный результат; обзоры; биографические эскизы Элизабет (у Роберта не было ни одного); карты мест и городов, где они жили или посетили; ее сохранившиеся медицинские карточки; истории времени; и т.д. Где данные отсутствуют, я попросил, чтобы компьютер дал свою наилучшую оценку. Мы можем справедливо предсказать то, что каждый из них сделал бы или сказал бы при определенных данных обстоятельствах. Таким образом, мы можем предсказать, что утром 15 июня 1860 года, в пятницу, Роберт будет на прогулке в центре города Флоренция, Италия. Погода ясная и жаркая. Он рассчитывает свою прогулку так, чтобы быть дома к обеду с Элизабет. Она чувствовала себя нехорошо, и он хочет провести этот день с нею. Маршрут его возвращения проходит через площадь Сан-Лоренцо. Посреди загруженной суматохой площадью имеется тележка с горшками и кастрюлями, старой одеждой, книгами, и прочими видами барахла. В этот жаркий полдень эта старая желтая книга приземлится сверху этой кучи. Браунинг увидит и купит ее. Компьютер теперь предсказывает его действия, вплоть до пустяковой суммы, в одну лиру, которую он предложит за книгу. (Он – очень экономный человек!) Моя подделка очарует его. Он будет читать ее на ходу домой. Он пройдет мимо Дворца Строцци, пересечет реку Арно по мосту Сан-Тринита, спустится по улице Виа Маджио, и к тому времени, как он доберется до дома в Каса Гуиди, он закончит ее. В его голове выкристаллизовывается драматический фон для великолепной работы, вещи, которая в конечном итоге преобразует мужа Элизабет Барретт в Роберта Браунинг, крупного викторианского поэта, и конкурента для Теннисона, Вордсворта, Байрона, Шелли... Я сделал паузу.