Вокруг патруля уже скопилась толпа зевак, в которую затесался и тот самый битый алкаш. Его любопытная голова выныривала то слева, то справа от лейтенанта. Наконец лейтенант заметил его и с яростным воплем рванулся в сторону обидчика, будто желая предъявить того в доказательство своей невиновности.
Надо отдать должное толпе всяких проходимцев. Толпа всегда на стороне обиженных властью. Даже нет, не так. Толпа всегда хочет насолить власти, хоть плюнуть в спину, хоть поставить подножку, хоть что. В этом каждый человечек из толпы именно так проявляет свою безнаказанную доблесть или, может, смелость. Чёрт их различит. Так он это понимает, но не понимает, что смелость никогда не бывает исподтишка.
Майор, поначалу опешивший от волны старушечьего напора, попытался схватить лейтенанта. Однако успел лишь цапнуть его за плечо, отчего лейтенант лишь неловко развернулся и выронил фуражку. Рванувшись за лейтенантом, майор споткнулся о старушечью тележку и растянулся на платформе под крики старух и гомон толпы.
– Держи вора! – надсаживалась старуха с бородавкой на носу.
– Милиция! – вторила ей худая.
– Грабят! – заорала бабка с тележкой и попыталась побольнее стукнуть майора.
Фуражка майора укатилась куда-то и затерялась между топчущихся вокруг ног.
– За ним! – скомандовал с пола майор своим бойцам, и те, разжавши уже побелевшие от сдавливающих пальцев носы, рванулись за лейтенантом. А тот, подхватив фуражку с пола, уже нёсся за своим обидчиком вверх по эскалатору. За ним, дружно топая сапогами, бежали бойцы патруля с красными повязками на рукавах. И они наверняка бы догнали его, но женщина в стеклянной будочке, заметив их, сделала им строгое лицо и, надсаживаясь в микрофон, закричала:
– Не бегать по эскалатору!
– Дура! – крикнул ей один из пробегавших бойцов.
Второй ничего ей не крикнул, лишь, соглашаясь с ремаркой первого, утвердительно кивнул головой. Женщина обиделась и выключила эскалатор.
Лейтенант был уже наверху. Выскочив из метро, он увидел, как негодяй-алкоголик запрыгнул в отъезжающую маршрутку. Бежать за маршруткой лейтенант счёл бесперспективным и запрыгнул в следующую маршрутку, надеясь догнать своего обидчика на одной из остановок.
Глава шестая. В которой лейтенант пускается в погоню за своим обидчиком и оказывается в загадочном подземелье
Познакомимся поближе с несчастным, но от того не менее очаровательным лейтенантом. Итак, звали (именно звали, а не зовут) его Семён Петрович Кузь. Далее мы узнаем, что он приобрёл довольно обидное прозвище, некоторым образом связанное с той неприятностью, которая с ним приключилась в метро, и звать его стали несколько иначе. Но об этом позже, пока наше повествование не будем опережать события.
Итак, молодой лейтенант выглядел, как все лейтенанты в его годы. Высок, строен, светловолос и немного кучеряв. Лицо и фигура его выражали приобретённую в училище бравость. Взгляд излучал искренность и, как у всех военных, немного верноподданность и дураковатость, что очень ошибочно схоже для простых гражданских лиц. Однако никому не добиться лейтенантских погон, если не уметь регулировать процент этих двух последних качеств во взгляде. Процент этот математически не определим. Тут всё на каком-то природном чутье зиждется. Ко всему прочему, он ещё и колеблется от этой самой дураковатости до верноподданности самым причудливым и непредсказуемым образом. Вот стоит, к примеру, такой генерал, вроде и патриот он, и слова говорит правильные, а глядишь – ведь дурак дураком. Но тут же думаешь, а каким ему ещё быть, чай не профессор какой. Или, напротив, стоит солдат или младший офицеришка, тот вроде и умный, и очочки надел, а всё равно – нет к нему никакого доверия. Потому как не хватает во взгляде искренности, эдакой «навсёготовности». Вот по всему и выходит, что взгляд этот – материя сложная и не каждому данная. Если во взгляде одна верноподданность – быть тебе до пенсии прапорщиком, если сплошь дураковатость – можешь стать старшим прапорщиком, и то навряд ли.
Надо отдать должное Семёну, что взгляд взглядом, но дураком-то он не был, да и верноподданность проявлял только на смотрах и парадах. Не в том звании, чтоб стараться. Это если ты какой-нибудь капитан и в майоры метишь, надо глаза пучить. А так, можно зрительный нерв и поберечь. Гляди только, чтоб ненароком на юга-севера не услали.
И в личной жизни у Семёна было всё как у всех. Была жена Светлана – молодая, бойкая, с высокими сиськами и крепкой попой, да и не слишком сварливая. Готовила по утрам ему на службу бутерброды, дважды в день целовала, перед и после службы, да и супружеской лаской Семён обделён не был. Хорошая такая, крепкая семья. Имелась даже своя жилплощадь, доставшаяся им благодаря стараниям Светланиной матери, которая путём обменов, залогов и прочих обманов обеспечила им просторную однушку. Там и цвело лейтенантское счастье, омрачаемое лишь приездами тёщи-благодетельницы, которой следовало потакать, правда, не чаще чем раз в месяц. Чаще она не приезжала.
Чувствуя приближение такого дня, Семён обыкновенно покупал веник, бутылку пива и шёл в баню. И так как интуиция его редко подводила, то и тёщу он видел не часто. Компанию ему, как правило, составлял его сосед Василий.
Василий с удовольствием парился, кряхтел на лежанке, поддавал парку так, что выскакивали обожжённые даже завсегдатаи бани. Вдоволь напарившись и накряхтевшись, он расслабленно опускался в дерматиновые кресла предбанника и с наслаждением высасывал своё пиво, не забывая прихлёбывать запасённую заранее беленькую и ковырять пальцами сушёную рыбёху. Василий знал всех посетителей бани, со всеми он обсуждал непонятные Семёну вопросы их личной жизни, проявляя тем самым недюжинную просвещённость в вопросах семейного благополучия, а порой и мироустройства. Правда, к вопросам мироустройства Василий подходил лишь тогда, когда бутылка беленькой была уже ополовинена. Семён уважал такую коммуникабельность своего соседа, внимательно прислушивался к беседе и, как говорится, мотал на ус. По пути домой пошатывающийся Василий неизменно просвещал Семёна о жизни всех жильцов их дома и даже соседних домов. Таким образом, Семён знал в мельчайших подробностях всё об интимной жизни людей, которых случайно встречал в лифте, во дворе или на своей лестничной клетке.
Встречаясь с ними, он даже старался повнимательней вглядываться в их лица и фигуры, пытаясь высмотреть в них все те тайные пороки, о которых узнавал в банные дни.
Однажды он даже смущённо отказался ехать в лифте с одной милой девушкой, узнав от Василия об одной её нехорошей болезни и тайных пристрастиях. На что та презрительно оглядела Семёна с ног до головы, гордо вскинула голову и исчезла в кабине.
Таков был Семён Петрович Кузь, такова была его жизнь вплоть до того рокового дня, пока судьба-злодейка не столкнула его с хулиганом-алкашом.
Итак, мы оставили нашего бравого лейтенанта с тем, что он, впрыгнув в маршрутное такси и усевшись на свободное место рядом с водителем, начал преследование. Водитель, уроженец Средней Азии, будто почувствовал мысленный посыл Семёна и погнал свою Газель сквозь поток сигналящих машин вдогонку уходящей цели. С каждой вынужденной остановкой по требованию других пассажиров Семён горестно вздыхал и укоризненно оглядывался на медленно выходящих. Однако напрасно, потому как пассажиры, почувствовав азарт водителя, выпрыгивали из машины весьма резво, и не успевала за ними захлопываться дверь, как маршрутка снова врезалась в дорожный поток, и снова слышались возмущенные гудки из соседних машин.
Тем не менее расстояние между маршрутками сокращалось. И когда преследуемая маршрутка очередной раз остановилась и лейтенант увидел выпрыгивающую из неё знакомую фигуру, он скомандовал остановиться своему вознице и начал преследование по городу уже на своих двоих. Алкоголик, увидев стремительно приближающегося к нему Семёна, свернул с людного проспекта и углубился в запутанную сеть проходных дворов. Семён плохо ориентировался на Петроградской стороне, где он очутился, но, приметив арку, в которую свернул алкаш, смело ринулся под её своды.
Он бежал по проходным дворам, и то слева, то справа в переходах между ними мелькал силуэт преследуемого. Он уже запутался в сложном лабиринте и уже стал подумывать о том, что, может, пора развернуться и начать искать выход к проспекту. Однако, вбежав в очередной двор, Семён вдруг остановился как вкопанный. Это был двор-колодец, из которого не вела ни одна арка или вход, кроме того, через который он вбежал.
Посреди двора стояло странное сооружение, как определил Семён, похожее на вход в бомбоубежище. Подойдя поближе, Семён прочитал остатки надписи на железной табличке, криво прикреплённой к зарешеченной будке: «Вентиляционная камера Метрополитена. Вход воспрещён». Ниже таблички был ещё нарисован похожий на пиратский знак черепа с костями, подтверждающий, что вход действительно воспрещён, и выведенное неизвестно кем безадресное неприличное слово, как символ обитаемости двора. Навряд ли это самое слово служило символом конца и неудачи погони лейтенанта, но верно было и то, что преследуемый исчез. Из недр вентиляционной камеры пахло неприятно, время от времени оттуда слышалось гудение, похожее на гудение проезжающего электропоезда. Кто, как, и, главное, зачем установил вентиляционную камеру в глухом дворе, было неясно, однако лейтенанта не сильно это и заботило. Решётка камеры была приоткрыта и пошатывалась, всем своим видом давала понять, что алкоголик укрылся именно там.
Лейтенант нерешительно тронул решётку: спускаться в темноту не хотелось, и он решил, что жертве деваться и так некуда.
– Эй! – позвал он в темноту. – Выходи, придурок!
Для пущей убедительности лейтенант присовокупил написанное на будке слово. В ответ – тишина. Темнота не отозвалась, и Семён решил покараулить снаружи. Ждать оказалось недолго: через несколько минут решётка осторожно приоткрылась и из темноты проёма высунулась голова алкоголика. Голова покрутилась, обозревая двор, и, увидев сторожащего лейтенанта, тут же нырнула обратно. Лейтенант рванулся вдогонку.
Семён, рванувшись за своим обидчиком, чуть не улетел в развернувшуюся перед ним темноту, однако успел зацепиться за железную приставную лестницу, стоявшую прямо за зарешёченным входом в вентиляционную камеру. Лестница спасла его от падения, однако не рассчитанная на такие кульбиты разлетелась ржавыми осколками, оставив в руках лейтенанта лишь кусок ступеньки. Семён, отряхиваясь и отбрасывая от себя ступеньку, поднял голову кверху. Метрах в трёх над ним тускло светилась решётка входа. Семён тихо выругался и, прислушавшись к темноте, уже медленно пошёл на звук сопения и шлепающих по грязи подземелья шагов.
По мере того как он продвигался по тоннелю, его ненависть к алкоголику шла на спад.
– Эй! Дефективный! Подожди, не убегай. Ничего тебе не сделаю, – выкрикивал он в темноту.
В ответ на призывы впереди слышалось лишь шуршание и какие-то междометия, выражавшие явное недоверие к обещаниям. Глаза Семёна уже привыкли темноте, и он прибавил ходу. Наконец он увидел впереди себя знакомый силуэт и, даже обрадовавшись ему, догнав, схватил за рукав. Алкоголик не отдернул руку, а лишь, подвернув плечом, указал ею на пролом в стене.
– Туда, – произнёс алкоголик.
– Зачем туда? – заглядывая в глубину проёма, недоумённо спросил лейтенант.
– Ну, лестницу ты же обвалил.
– Резонно.
– Выбираться надо, а то крысы сожрут.
И только сейчас Семён обратил внимание на копошащихся кругом крупных серых, глядящих на него маленькими злобными глазками грызунов.
– Звать-то тебя как, лишенец? – произнёс он уже достаточно миролюбиво.
– Стёпа.
– Ну вот что, Стёпа, мы с тобой сейчас сделаем, – сказал Семён и, доставая свой мобильный телефон, стал подсвечивать им в разлом.
– Да, кстати, меня зовут Семён Петрович.
Сказавши это, Семён, освещая себе путь телефоном, просунулся в тёмный проём. Алкоголик Степан, не желая оставаться в одиночестве, полез вслед за ним. Постепенно узкий проем расширился, превратившись в широкий тоннель. То и дело по пути им встречались остатки брошенной техники и инструмента. В одном месте даже пришлось перелезать через перегородивший проход странного вида трактор. Впереди периодически был слышен гул проходящих электропоездов. И приближающийся звук колес внушал надежду, что скоро они должны куда-нибудь выйти. Однако Семён со Степаном шли, а тоннель всё не кончался. Батарейка телефона уже села, и они продолжали двигаться, спотыкаясь, в полной темноте. Вдруг Степан остановился и, взяв лейтенанта за руку, сказал:
– Тихо.
Семён замер: – Что?
– Слушай!
– Что? – ещё раз в недоумении спросил Семён.
– Звук позади нас.
Семён прислушался, и точно: было слышно, как сзади них метрах в ста пробежал, бодро постукивая колесами, электропоезд. Оба рванули назад на звук уходящего поезда в надежде обнаружить пропущенное ими в темноте ответвление в тоннеле. Их надежды оправдались, и, нащупывая каменистую поверхность стены и обдирая в кровь руки о выступы, они действительно обнаружили ещё один проход. Проход был завален мусором, разгребая его, они увидели тусклый свет, струящийся из узкой расщелины. Это придало обоим сил, и через четверть часа проём увеличился настолько, что туда можно было протиснуться.
Перед ними открылся тускло подсвеченный семафорами и дежурными лампочками тоннель метро, и, недолго раздумывая, в каком направлении двигаться, они направились вслед уходящему поезду. Оба заметно повеселели в предвкушении выхода на какую-нибудь станцию, до такой степени, что Семён даже стал опасаться уже не крыс, и не своих рысканий в бесконечном подземном ходу, а новой встречи с военным патрулём. Но и патруль не казался уже таким страшным. Ну, комендатура, ну, взыскания, ну и что. Заметно приободрившийся Степан пустился в философские рассуждения о конечности любой дороги, так что чуть не проворонил нагнавший их и заставивший прильнуть к стене очередной поезд. Тот пролетел мимо них, раздражённо гудя и поднимая вихри песка и мусора. В ярко освещённые окна вагонов можно было увидеть лица пассажиров, и если бы они хорошо присмотрелись, то среди этих лиц непременно обнаружили бы ту самою скандальную бабку с тележкой. На этот раз, правда, она не скандалила, а молча сверлила пристальным взглядом сидящую напротив неё парочку, по всей видимости, готовя нападение на неё, и только поэтому не заметила лейтенанта с его спутником.
Через какое-то время, сдружившимся в общем несчастье путешественникам открылся перрон, на который они взлетели с облегчением, отдуваясь и отряхиваясь от прилипшей пыли и грязи. Станция обоим показалась незнакомой. Мало того, что незнакомой, ещё и престранной.
Вместо разукрашенных колонн на станции ютились какие-то похожие на туристические палатки сооружения. По центру перрона возвышалась над всем юрта, из крыши которой пробивался сизый дымок. На тех местах, где по старой петербургской традиции принято размещать мозаичные панно со всякими батальными и вообще жизнеутверждающими сценами, виднелись рукодельные рисунки, не всегда приличного содержания, сопровождаемые уж точно не жизнеутверждающими надписями. Можно сказать, что надписи носили совсем не традиционный для метрополитена характер. Выходы со станции в виде эскалаторов, огражденных привычными стеклянными будочками, просто отсутствовали. Вместо вечно спешащих по своим делам пассажиров, по перрону разгуливали какие-то странные личности даже не на первый, не на второй, а может быть, и не на десятый взгляд не внушающие доверия. Все были одеты в лохмотья, пустоглазые, и при приближении ещё и дурнопахнущие.
Не сговариваясь, оба направились к юрте, стоящей в центре.
– Это Купчино, что ли? – глядя на всё это убожество, нерешительно спросил у Степана лейтенант.
Сам он никогда не был в этом районе города, однако, как и всякий петербуржец, знал о его существовании и имел представление, что Купчино выглядит примерно вот так.
– Угу, конечная. Выходим, – то ли в шутку, то ли нет ответил ему Стёпа. – Пойдём, поглядим, что за место тут такое.