— И Нина, — добавляет нескладный великан, протягивая руку в сторону далёкой от этого разговора и от мира девочки.
— И Нина, — кивает Эрик, гладя кончиками пальцев красивое детское лицо, не тронутое ни единой эмоцией, так похожее на лицо его матери, и так напоминающее ему Чарльза. Странно, почему Чарльза? Но он не успевает додумать эту мысль.
— Сегодня пасха, не бог весть какой праздник, конечно, но всё-таки повод для того, чтобы предпринять что-то необычное. Я хочу вас пригласить в кафе.
И, не дав Эрику ни опомниться, ни протестовать, датчанин вырастает перед ними горой, тянет на себя, буквально тащит к противоположному выходу, туда, куда Эрик с Ниной сами ни разу не ходили, туда, где пролегла широкая скрежещущая автострада, напоминающая Леншерру о прогрессе, цивилизации, войне и магнитных полях.
Идя следом, Эрик первый раз видит ар Варна со спины. Покатые плечи тяжелы и напряжены, словно держат на себе страшный груз и как будто хранят привычку переносить мешки с углём или цементом. Может быть, он грузчик? Вот и сейчас гигант тащит его куда-то как мешок картошки. Леншерр смотрит на Нину, словно ища одобрения своей догадке.
Он не хочет идти, он хочет капризничать и упираться, как в детстве, но спина впереди него такая широкая, за ней так спокойно, что Эрик даёт себя уговорить, разрешает почувствовать себя в безопасности, даёт себя перевести через безумный грохот железа перед ним, за ним и внутри него.
Вскоре они заходят в небольшое пахнущее кофе и ванилью помещение. Повсюду на стенах старые афиши, фотографии, карты, плакаты, а сами стены выкрашены в интенсивный синий и красный цвета, по середине золотом пущены иероглифы, римские и арабские цифры, еврейские буквы и ещё что-то неуловимое, гипнотическое и успокаивающее.
Все трое уютно располагаются на мягких диванах друг напротив друга. Эрик устраивает Нину поудобнее, и как раз в этот момент к ним подходит невысокая темнокожая официантка, явно эфиопка по бабушке или дедушке, с большими губами и ослепительными зубами.
Господин ар Варн не даёт Эрику и рта раскрыть, привычным жестом завсегдатая показывает позиции в меню. Почти моментально им приносят две чашки чёрного кофе, шоколадные пирожные, такие маленькие, что человек-великан может уместить их на своем сером ногте, и красивый стакан белой керамики с толстыми стенками, сохраняющими тепло. В нём молоко. Для Нины? Эрик благодарно улыбается только одной половинкой рта. Другая подрагивает и никак не хочет слушаться. Напряжение последних недель готово выплеснуться наружу.
Эрик шарит в своих карманах и вытаскивает на стол зажигалку в виде ферзя. Жест спонтанный, ведь на месте зажигалки могло оказаться все что угодно. Леншерр молча протягивает ее ар Варну. Каково же его изумление, когда тот начинает гулить и махать руками, словно младенец.
— По-дар-ок? Мне? Вы не представляете, как давно я не принимал подношения! — Эрик не замечает, когда ар Варн переходит на английский, и не успевает поинтересоваться, откуда грузчик его знает. Его английский ужасен, и очень может быть, что это совсем и не английский: Эрик теряется в понимании и переводе. Но это становится неважной деталью их отношений.
— О, это так ценно, так значимо для меня! — голос датчанина, наполненный эмоциями, повисает в воздухе.
Господин ар Варн тут же достает новый пакет сигарет, на этот раз ментоловых, и прикуривает от головы ферзя, затягивается и выдыхает дым вверх так, чтобы он не попал на Нину. Дым устремляется к потолку сизым фимиамом пасхи.
— Вам нравится здесь? Уютно, да? Мне здесь хорошо думается.
Искренность подкупает, и Эрику действительно начинает нравиться. Ему внезапно хочется поговорить, как раньше он говорил с Чарльзом, но ему не хочется повторять ту же ошибку: впускать в сердце того, кто потом предаст, захочет манипулировать. В последний момент его останавливает осторожность человека опытного сердцем, а не разумом.
— Я столько совершил ошибок, не хочу совершить еще одну, — произносит он наконец, как бы извиняясь за свою сдержанность.
— Пока мы молоды, мы придаем своей жизни слишком большое значение. И ошибаемся. С годами это проходит. И мы опять ошибаемся, придавая жизням других слишком большое значение. Не надо бояться ошибок, но надо быть готовым честно расплачиваться за просчеты.
— Простите, но ваш английский… — осторожно начинает Эрик. — Я не понимаю…
— Просто ошибки мы совершаем по собственной воле, а просчеты — по воле обстоятельств, судьбы, если хотите, — продолжает свою мысль ар Варн, словно не услышав. — За ошибки мы наказываем себя, а за просчеты наказывать некого, надо просто начинать все сначала и становиться сильнее.
Кое-как он уловил смысл сказанных слов. Эрик задумывается над тем, были ли события в лесу просчетом. Потом переводит взгляд в действительность.
— То есть, если между нами пойдет что-то не так, то это не будет ошибкой с моей стороны?
— Я очень не хочу, чтобы между нами что-то пошло не так, — вздохнул великан. — А от просчетов никто не застрахован. Зато после них не болит сердце, и не в чем себя упрекнуть.
Эрик слегка наклоняет голову набок и смотрит господину ар Варну прямо в глаза. И ничего не происходит. Он не чувствует ни смущения, ни тревоги, ни желания встать и уйти. Интуиция не бьет тревогу. Но что-то другое, на самом краю его сознания, ревнует и злится, совсем как Чарльз в те редкие минуты, когда Эрик его доводит по-настоящему. Впервые он думает о том, что способности Чарльза очень даже могут быть полезными. С господином ар Варном одной интуиции явно недостаточно. Усмехаясь про себя, Эрик отводит взгляд от внимательных и понимающих темных глаз. В конце концов, а почему бы и нет…
— В моей жизни был один человек. Мы хотели быть друзьями, но что-то пошло не так. Он и желал дружбы, но и сам был препятствием своего желания. Он хотел, чтобы я был зависим от его воли, но сам боялся быть зависимым от моей. Так дружбы и не получилось - получился один геморрой и боль.
Ар Варн на мгновение замолкает, словно собираясь с мыслями, а затем продолжает говорить.
— Такое часто бывает. Вы с тем человеком то притягивались, то отталкивались, но так и не приняли друг друга. Соревнование. Пока есть у человека индивидуальность — этот мир не изменить, и люди всегда будут выяснять, чья индивидуальность лучше, больше, длиннее. Иногда нужен общий знаменатель, чтобы всех уравнять.
— Или общий враг, чтобы всех примирить, — Эрик не знает, почему сказал именно так. Часто, да почти всегда, он сначала говорит, а потом думает.
Господин ар Варн как-то странно смотрит на него.
— Мне кажется, что ты уже исчерпал отпущенный тебе лимит врагов и ошибок. Ты так долго обманывался и винил себя, что теперь в колоде остались лишь радость и правильные поступки.
— Вы сами-то верите в то, что говорите? Или говорите, только чтобы меня утешить?
Господин ар Варн хмурится, но не потому, что рассердился, а потому, что сразу не знает, что ответить. Потом достает как из-под земли и кладет перед Эриком массивный черный фолиант, на котором латиницей выведено золотыми буквами «Deiz ar Varn — APOCALYPSE».
Эрик никак не может сообразить, что к чему, и просто из любопытства тянет к себе книгу, открывает титульный лист.
Эпиграф
Бреду, забыв о крыльях–плавниках,
Дорогой между солнцем и луной.
Невидимые слезы на песке
Останутся от боли, если вдруг
Вторая пара ног пройдет со мной
По берегу соленому след в след.
От судорог сомнения спасет
Лишь ломкая улыбка на губах,
Усилием моей железной воли
До искренности доведенная предельной.
— Я, можно сказать, автор, но все самое лучшее я придумал еще совсем молодым. Стыдно признавать, но гениальное пришло мне в голову, когда я был еще ребенком. Сейчас, в зрелом возрасте, я просто достаю свои детские пометки и переписываю их практически слово в слово, но без досадных глупых ошибок.
И господин ар Варн смеется.
Эрик машинально смеется в ответ.
Но смех их звучит невесело в полупустом кафе и быстро угасает, как головешка, на которую бросили сырой земли. Ар Варн смотрит на Эрика своими странными проницательными глазами, продолжая улыбаться:
— Жизнь иногда такая сука, нет?
Эрик тоже продолжает улыбаться. К горлу подступает и вдруг само вырывается наружу:
— Всегда есть второй раз. Даже если он уже третий.
Он произносит это заплетающимся языком, преодолевая внутреннее сопротивление чего-то в своей голове. Голос звучит глухо, прерывисто, словно звуковая волна обходит препятствие на своем пути.
— Сегодня тебя, а завтра ты. Всегда есть новая попытка.
Вдруг ему становится стыдно. Кто его тянул за его польско-еврейский язык. С чего он вообще заговорил? Сидящий напротив никогда его не поймет. Ни один человек, кроме Магды, его не понимал. За всю его жизнь он уже повидал стольких людей, сидящих напротив: за столом, на кровати, за шахматной доской, за стеклянной стеной — ни один не был способен понять его, да и вряд ли хотел этого. Даже Чарльз. Профессор был способен увидеть, как в кино, его мысли, как шифрованное послание, эмпатически взволноваться, но не понять. Он слишком берег шкуру своей собственной души, чтобы испытывать на ней бурные чувства и противоречивые страсти. Чарльз так ничего толком и не потерял, так как ни к чему толком и не привязался. Чарльз знает, как правильно. Но не знает, как по жизни. Правильно говорит ар Варн. Жизнь — она сама по себе ошибка. А за ошибки надо платить. Чарльз не ошибается и не платит. Или заплатил раз и навсегда своим креслом?
Они сидят теперь молча. Эрик следит за тем, чтобы пригревшаяся на его коленях Нина не проснулась. Молоко остыло, но это не страшно. Дома после купания он принесёт ей в постель немного риса в молоке и банановое пюре. Она редко съедает больше.
Молчать Эрик умеет и любит, но, кажется, ар Варн тоже специалист в этом деле. Они больше так и не раскрывают рта, ни тот, ни другой, и, как две зияющие могилы на кладбище, так и сидят до темноты.
Уже перед закрытием, в девять часов вечера, Эрик аккуратно берет на руки Нину, неловко кивает сгорбившемуся над своей книгой с картинками несуразному богатырю. Тот, вздохнув, кивает ему на прощанье. Вдруг его лицо озаряется счастливой гримасой, он неуклюже хватает со стола зажигалку-ферзя и машет ей Эрику вдогонку. Эрик криво ухмыляется, чтобы скрыть неловкость и удовольствие.
Дома он проваливается в сон, едва коснувшись головой подушки.
========== 4 ==========
Теперь дни летят незаметно, потеряв свою безысходность. Эрику кажется, что Нина даже начала улыбаться. Она еще не говорит, но смотрит более осознанно и иногда даже подмигивает.
Эрик видится со своим новым другом ар Варном каждый день и начинает ловить себя на том, что с нетерпением ждет этих встреч на лавочке. Эрик удивлен, что про себя стал называть господина ар Варна другом. Но он считает это правильным. Чарльз тоже называл его так же. По утрам, во время бритья, Леншерр перед зеркалом гоняет слово «друг» в своей голове туда сюда и улыбается самому себе.
То, что датчанин чаще говорит на родном языке, чем на английском, не кажется Эрику проблемой. Гораздо важнее, что теперь город, в котором они с Ниной живут, перестает быть безликим. У города появляется запах, вес, походка, смысл и желание. И все это благодаря ар Варну. Даже Нина к нему привыкает и спокойно себя чувствует в его сильных руках с плохо гнущимися и разбухшими от ревматизма пальцами.
Каждый раз, когда Эрик видит Нину на коленях у великана, у него появляется странное ощущение несуразности и трогательности происходящего. Нина кажется совсем кукольной в этих накачанных объятиях, способных защитить ее от всех печалей на свете. Никто не сможет сделать ей больно на этих коленях. Эрик все больше узнает в датчанине свои собственные отцовские чувства, которые они разделяют без слов. Хрупкость и нездоровье Нины объединяет их еще сильнее.
Во время одной из совместных посиделок Эрик достает из кармана старый выцветший снимок и протягивает его ар Варну. На снимке четверо солдат американской армии в окружении детей посреди рисовых полей. На обратной стороне синими чернилами написано четыре имени, каждое из которых перечеркнуто черной ручкой. Датский колосс смотрит на снимок и видит в нем коллективную могилу. Эти молодые американцы напоминают господину ар Варну его четверых соратников, о которых он еще помнит, по которым у него еще болит сердце.
Господин ар Варн деликатно возвращает фотографию Эрику. Подумав, он запускает свою огромную ладонь в складки бесформенного плаща и достает четыре фигурки из черного камня, а затем аккуратно расставляет их перед Эриком, словно знакомя с друзьями, после чего бережно прячет всех назад. Эрик никогда не видел ничего подобного. Но он понимает: это другой способ помнить о своих ушедших. Если они встретились с ар Варном в этом мире, может быть их друзья нашли друг друга в ином. Почему бы и нет? Эта мысль заставляет Эрика улыбнуться. За последнее время он улыбается все чаще.
Они много гуляют. Холодная ранняя весна выбивается из сил и передает эстафету лету. Тепло проникает повсюду, отогревая и вселяя надежду. Они все чаще заходят в порт. Здесь Леншерру дышится спокойно, контейнеры и морские лайнеры прячут его от мира, а мир — от него. Здесь он начинает чувствовать силу металла, вибрации магнитных полей. На несколько часов он разрешает себе вспомнить о том, что он - Магнето. Каким-то образом понимая, что с ним происходит, ар Варн на это время уносит Нину с собой, давая Эрику побыть наедине с воспоминаниями.
А потом они возвращаются в город. Весь обратный путь ар Варн не умолкает ни на минуту: рассказывает истории, показывает пальцами в разные стороны, громыхая то басом, то баритоном так, будто собирается одним звуком разрушать города или передвигать горы. Случайные прохожие оборачиваются на этот несдержанный рокот и с удивлением разглядывают странную пару с обворожительной Ниной на руках.
Нина, как сокровище, притягивает к себе взгляды, а когда эти взгляды становятся совсем нескромными, ар Варн останавливается и делает каменное лицо. Эрик отчетливо чувствует страх и смятение, которые вызывают в очередном наглеце его сдвинутые брови и остановившийся мрачный взгляд. Незадачливый зевака моментально опускает голову и стремится оказаться подальше от ар Варна. В такие минуты датчанин — это ходячая иллюстрация выражения «он ужасен в гневе».
Часто после прогулок в порту они проводят вечер за столиком того самого «египетского» кафе, куда несколько недель назад ар Варн привел Эрика в первый раз. Эрик теперь называет столик в глубине зала «нашим», а Нина ведет себя очень послушно, давая ар Варну возможность повязать вокруг своей шеи салфетку. Она терпеливо выслушивает его объяснения по поводу меню, но все так же отказывается есть вместе с ними.
Несмотря на желание продолжить знакомство и постоянные мысли об ар Варне, Эрик чувствует себя противоречиво во время этих встреч. Зыбко его понимание датчанина, зыбка почва их знакомства, но Эрик все равно упрямо идет на контакт. На глубокий надтреснутый голос, на понимающий взгляд, на живое, без условий и обязательств, присутствие этого гиганта в своей жизни. В этом маленьком кафе на обочине Эрику вполне достаточно для счастья теплого грога и незамолкаемого рокота напротив. Если дружбы не получится, то это будет не его, Эрика, вина.
— Мне чертовски приятно проводить с вами время, Эрик, — тянет, старательно коверкая английские слова, ар Варн в один из таких ранних вечеров. Он заговорщически подмигивает и достает как из-под земли нарядный пакет, который протягивает через стол Эрику. — Подношение! Для вас. Не вздумайте отказываться.
Эрик замирает. Он лихорадочно припоминает, когда в последний раз получал подарки. Никогда. Магде он делал подарки сам, а Чарльз считал свою дружбу уже саму по себе подарком.
Подарочная обертка не хочет поддаваться под дрожащими руками, и проходит немало времени, прежде чем показывается белая картонная коробка с тисненой крышкой. В коробке лежит платье, завернутое в тончайшую розовую бумагу. Эрик аккуратно раздвигает нежные бумажные листы в стороны. Сердце давно уже прилипло к кадыку и вот-вот найдет выход наружу. Эрик смотрит на этот наряд принцессы, красиво упакованный среди розовых лепестков, и боится коснуться его своими грубыми пальцами, зацепить нежную ткань поломанными ногтями, испачкать ее сукровицей выдранных с кожей заусенцев.