Эрик чувствует возбуждение и понимает, что, наверное, если очень постараться, он сможет вернуть часть силы и отбросить охранника одним движением мизинца, но он помнит, почему дал себе обещание отказаться от магнетизма. Он может сковырнуть ворота и выйти, но что потом? Опять оставлять за собой дурную славу и ненависть? Сейчас он просто больной невзрачный человек с маленькой девочкой на руках, но через минуту после картинного ухода о нем опять заговорит весь мир. Травля, бега, тюрьма и светлый упрекающий взгляд Чарльза. Всезнающий и ничего не понимающий взгляд. И что станет с Ниной? Приют — в лучшем случае. Больница, наблюдение и опыты — в худшем. Эрик сжимает кулак, опускает глаза, чтобы скрыть холодное бешенство и, сглотнув, предпринимает еще одну попытку.
— Я просто хочу пройтись, навестить друга. Разве я в заключении? — делает он недоуменное лицо. — Мне надо ему сказать, где я, спросить о семье, рассказать новости, Нина любит быть в его компании, а здесь она уходит в себя больше обычного.
Эрик говорит спокойно, монотонно, гипнотизируя свой собственный гнев и усыпляя тревогу охранника. Он просто пациент, он недалекий и простоватый, он чокнутый и наивный. Вот так. Не конфликтовать, но и не сдаваться.
Охранник ловит посланный сигнал, перестает давить, рука становится не такой наряженной, но с места не двигается. Взгляд светлеет, но он не уходит в сторону. Тоже сигнал. Ничего личного. Просто такой порядок. Без обид, чувак.
В этот момент за спиной слышатся быстрые шаги множества ног. Перед Эриком возникают две молодухи и мужчина в белом халате. Эрик почти уверен, что парочка охранников стоит вне зоны прямой видимости, ожидая развития ситуации.
— Я хочу уйти.
Эрик произносит это тихо, почти безразлично. Он почти заставляет себя улыбнуться, почти посмотреть на окружающие его лица.
Две медсестры стараются его переубедить, просят убрать руку от двери калитки, они улыбаются, говорят на почти правильном американском. Они просят его успокоиться и вернуться в палату.
Эрик может уговорить себя не сопротивляться, но он не может заставить себя добровольно вернуться назад. Это выше его сил. Он дает себя уколоть в плечо, и спокойно ждет наступления эффекта от транквилизатора. Чувствуя нарастающую слабость он передает Нину охраннику. «Надеюсь на тебя». Это последний осознанный сигнал, который отбивают его слабеющие пальцы, скользнув по запястью человека в форме.
Ему становится жарко, лица начинают вертеться каруселью перед его глазами, удлиняться и деформироваться. В ушах откуда ни возьмись появляются ватные тампоны, звук голосов перестет долетать до сознания. Старый добрый барбитурат. Гравий дорожки оказывается на уровне его глаз и радует приятным розоватым блеском. До того как окончательно потерять сознание Эрик замечает растерянное лицо охранника, который бережно держит Нину на руках.
Успокоенный, Эрик разрешает себе окончательно скатиться в искусственный сон.
***
Искусственная ночь длится необычно долго, но ее плотность не напрягает и не давит. Наверняка не рассчитали с дозой. Где-то на периферии сознания Эрика веселит это заключение. Они дилетанты. Наивные гражданские дилетанты. Они не опасны. Эта мысль заставляет его расслабиться. Он дает себе разрешение отдохнуть и поблуждать немного в приятной прохладе сумерек.
Сначала ему кажется, что он попал в грот с летучими мышами, откуда он выходит на свет. Свет сначала кажется нестерпимым, но потом глаза привыкают, и Эрик видит перед собой широкую реку, рисовые поля и высокие пальмы. Это не похоже ни на сад Чарльза, ни на леса Польши. Он смотрится в мутную красную воду реки, потом неожиданно для себя наклоняется и плещет водой на лицо, глаза, волосы. Словно камень спадает с его души. Он чувствует, как мышцы наливаются силой, как магнитные поля откликаются и вибрируют под его ладонями, оставляя невидимые узоры на подушечках пальцев. Он оглушен красками и звуками, оглушен невыразимым счастьем и радостью.
Эрик решает оглядеться получше и замечает ссутулившуюся фигуру, несуразную и мощную, неуклюже сидящую на валуне к нему спиной. Богатырь, не обращая на него внимание, курит, медленно поднося сигарету, зажатую между негнущихся натруженных пальцев, ко рту, и выпускает изо рта струйки серого дыма. Эрику очень нужно спросить у этого незнакомца дорогу. Он делает шаг в его направлении, но сухие ветки ломаются под его ногой, и гигант не спеша поворачивает голову в направлении шума, улыбается и радостно качает головой. Эрик тоже улыбается. Он узнает в богатыре господина ар Варна.
— Ну вы и копаетесь, Эрик, — чуть укоризненно произносит он. — Я уже выкурил несколько пачек, пока вас дожидался.
Эрик не удивляется. Он просто знает, что это нормально.
— Я уже начал немного сомневаться, что вы придёте, — продолжает великан.
— Дорога оказалась длиннее, чем я рассчитывал, — качает головой Эрик. — Я уже и не надеялся, что вы меня дождетесь.
— Вы шутите! До встречи с вами я почти перестал чувствовать жизнь. Я бы ждал вас днями, неделями, годами, если бы это было необходимо. Я не хотел вас торопить, я не хотел вам навязывать себя. Я не хотел вас направлять и показывать дорогу. Я просто доверился чувствам.
Эти слова трогают Эрика больше всего. Поддавшись порыву, он обнимает великана.
— В путь?
В уголке своего сознания Эрик понимает, что это все галлюцинации: запахи тропического леса, кричащие закатные цвета и карамельный привкус происходящего — все это последствия наркотического опьянения от барбитурата. Но понимает он также и то, что никто посторонний эти галлюцинации не навязывал, не вскрывал его сознания, не подсовывал доброжелательной рукой нужный и полезный образ. Наркотик просто открыл то, что Эрику не хватало сил открыть самому. За этой галлюцинацией не стоит никто, кроме самого Эрика. Именно поэтому ему так спокойно. Именно поэтому у него все подушечки пальцев в следах от магнитных узоров, а в душе нет ни вины, ни сожаления.
Эрик чувствует, что может в любой момент прервать сон, но не хочет этого делать. Он продолжает идти вперед, оглядывается, указывая ар Варну на корень, пересекающий тропику, припорошенную мясистыми листьями и белыми цветами франжипана. Беспечный гигант может растянуться во всю длину на сырой земле.
Внезапно тропинка обрывается, и перед ними расстилается равнина. Обычная европейская равнина с домами, огнями, палисадами, дорогами и машинами, людьми и мутантами, котами и петухами.
— Мой мир.
Эрику внезапно все равно, кто заправляет в этом мире. Главное, что это его мир.
Они спускаются до дома на отшибе. Магда встречает их на пороге, стол накрыт, словно жена знала, когда они придут, Нина прибегает вся в запахе леса и росы, Чарльз уже сидит за столом и лучится своими гипнотическими глазами, с кухни приходит мать с жеберкой на широком деревянном подносе. Их ждут, им рады, их любят. Они давно уже так не сидели, не говорили, не были счастливы все вместе. Да никогда они не были вместе. Что им мешало? Чего им не хватало, чтобы вот так собраться и погулять?
Уже под вечер Эрик ведет ар Варна к ручью. В их семье только мужчины знают о его местонахождении.
«Увянут все цветы, снегом их занесет, снегом их занесет… И ты ко мне вернешься — мне сердце говорит. Мне сердце говорит». Эрик напевает по дороге. Это человеческая песня. Придуманная людьми и для людей. Но Нине она нравится, а сейчас она нравится и ему. Вскоре она сменяется в его голове другой песней, в которой вода без устали хлестко бьется о камни, падая с высоты детского роста.
Ар Варн становится первым, кому Эрик доверяет тайну Леншерров.
— Когда мужчины в нашем роду чувствуют приближение смерти, они идут сюда. Если выпить из этого ручья, то все плохие воспоминания уйдут из твоей головы. Перед смертью у тебя не будет ни раскаяния, ни вины, ни печали. Теперь ты знаешь, куда приходить.
— Спасибо, Эрик, — улыбается ар Варн. — Но я думаю, что у нас есть еще время. А сейчас надо возвращаться.
И они идут назад до грота, перед которым прощаются, пообещав друг другу встретиться вновь. Эрик ждет, пока богатырская фигура ар Варна растает в сумеречном времени между кошкой и собакой, а потом закрывает глаза.
***
Эрик открывает глаза в комнате пансионата. Ужасно хочется пить и совсем не хочется двигаться. Первая его мысль о замечательном путешествии, но уже через несколько секунд он вспоминает о Нине. Подброшенный электрическим зарядом вины он видит ее отрешенно сидящей на кресле и смотрящей невидящими глазами в дальний угол комнаты.
Эрик поднимается на ватных ногах, сгребает Нину в объятия и укладывает рядом с собой на кровати, проверяет температуру, проводит рукой по тонким сжатым в кулаки пальцам, целует в холодную макушку.
Нина не выказывает никаких признаков беспокойства, как всегда ее интерес к жизни ограничивается смотрением вдаль и отдыхом от напряженной работы глаз. Ничего в ней не изменилось в пансионате. Заведение не принесло ей никакой пользы. Но и вреда тоже. Несомненно, пока он был в отключке, персонал позаботился о ней. Хоть в этом им можно доверять. Но Эрик, видимо, ошибся в своих правах и возможностях. Неряшливый терапевт, или кто там он был, явно записал ему какой-то диагноз, запрещающий покидать заведение. А его молчаливость, безразличие и нежелание нарываться на проблемы, очевидно, только сыграло в пользу этого диагноза.
Интересно, сколько прошло времени с его попытки уйти? День? Больше? Зато он выяснил истинное положение вещей и свой статус. Интересный у него статус. Может быть врачи и правы, но если он останется здесь, то потеряет больше, чем получит. Оставаться — не выход.
Надо найти ар Варна. Он должен его понять и дать совет. Он любит Нину, в этом Эрик не сомневается. Эрик объяснит ему, почему не хочет, чтобы Чарльз вмешивался в выздоровление Нины, и попросит совета. Но сначала надо уйти незаметно, не вызывая подозрений и избежав вмешательства властей.
Рассуждая так, Эрик уверен, что дочь полностью на его стороне, и делает все возможное, чтобы облегчить отцу выполнение задачи. Совсем скоро они вместе с ар Варном придумают, как вывести ее из этого состояния безразличия и отстраненности, совсем скоро она снова станет нормальной девочкой, потом подростком, а потом — девушкой. Время бежит так быстро. Уж он-то знает это, как никто другой.
Эрик хочет, чтобы его ребенок зажил нормально, Эрик хочет видеть, как будет протекать эта жизнь, и если для этого надо будет стать обычным человеком или пожертвовать собой, то теперь он готов, он согласится на присутствие Чарльза в ее голове и разрешит ему указывать, что и как он должен делать — путь так и будет. Лишь бы Нина была и стала снова самым прекраснейшим из лесных цветов, самой прекраснейшей из девушек, чтобы он смог ей любоваться! Но он не готов любоваться ею в тюрьме или в психушке.
В дверь стучат, вошедшая медсестра спрашивает, как он себя чувствует, после беглого осмотра и разговора приглашает его спуститься к ужину. Как оказывается, он проспал всего лишь несколько часов.
========== 7. ==========
Эрик надевает пижамный халат, как ни в чем не бывало, занимает с Ниной место за столом, не торопясь, сосредоточенно съедает ужин, перекидывается парой слов с дежурной, и потом возвращается в комнату, чувствуя спиной внимательные взгляды персонала, готового всполошиться при первых признаках буйства. Он не дает им даже повода. Спокойно, без лишних движений, не выказывая ни недовольства, ни раздражения, строго дозируя эмоции доброжелательности и безразличия, Эрик начинает процесс убеждения врачей и санитаров в том, что единичный случай неадеквата был досадным недоразумением и отныне им нечего опасаться.
На это уходит время. Но Эрик уверен, что, сколько бы времени ни прошло, господин ар Варн будет каждый день приходить на их скамейку в парке и ждать его возвращения. Это придает ему сил. Теперь у него есть новая цель, понятная и простая. От простого к сложному. Так легче двигаться.
Эрик начинает есть, спать, отжиматься, бегать по утрам, оставляя Нину на попечение медсестер и санитаров, понимая, что он должен быть в форме во время побега. Он заводит привычку сразу после завтрака приходить с Ниной на скамейку перед парадным входом пансионата. Так он приучает персонал к предсказуемости своих действий, надеясь, что в решительный момент его никто не хватится. Но еще ему кажется, что утреннее сидение на скамейке напоминает Нине прогулки в парке с ар Варном. Поэтому он садится всегда на свою сторону причудливой лавочки и качает дочь на руках, напевая ей на ушко.
Правило первым вставать из-за стола после еды, подниматься в свою комнату и выключать свет сразу после вечернего обхода становится еще одной новой и демонстративной привычкой.
Уже через неделю на него прекращают обращать пристальное внимание. Через две — он окончательно превращается в такого же пациента, как и все прочие несчастные бесцветные люди, нашедшие в заведении свое последнее пристанище. Внешне Эрик Леншерр становится бесшумной тенью, бесцельно и обреченно доживающей свои дни в пансионате, но внутренне он все больше походит на готовую распрямиться в нужный момент пружину. Его мозг ни на минуту не сомневается в правильности придуманного плана. Его воля, пробуждаясь, набирает силу, а его желание дает жизни надежду на обретение смысла в недалеком будущем.
Эрик начинает мечтать. Это для него ново и интересно. Он часто воображает, как вдыхает дым сигарет неуклюжего гиганта, смотрит на его натруженные изуродованные руки, ощущает тяжесть ладони на своем плече. Он представляет себе их второй первый разговор, обсуждение плана лечения Нины в школе профессора, одобрительные кивки, советы, поправки. Иногда Эрик даже идет в своих мечтах еще дальше и воображает, как ар Варн встречается с Чарльзом. В такие минуты Эрик не может сдержать потаенной усмешки. Ар Варн точно найдет с Чарльзом общий язык, как он нашел его с Эриком. Может быть, само разочарование в Ксавье, в его методах, в его малодушии ар Варн растолкует, например, как застаревшее юношеское всезнайство? Может быть, Чарльз тупит из-за того, что у него ум шестидесятилетнего гения, а чувства пятилетнего ребенка, который не знает себе равных в силе переживаний, но не может достичь сопереживания?
Мечтаний оказывается достаточно, чтобы через две недели Эрик действительно почувствовал покалывание магнитных полей в подушечках указательных пальцев. Он потирает кулачки Нины, слабо надеясь, что магнетизм вызовет всплеск узнавания, представляет, что ее потерянная душа стала монеткой, которую можно оживить несколькими театральными пассами.
Он не расстраивается, когда ничего не происходит. А что может произойти в этом мертвом заведении? Здесь ничего не сможет почувствовать радость и счастье, здесь нет места чуду.
Эрик вздыхает, смотрится в зеркало и вытирает полотенцем мокрый лоб. Он слишком много фантазирует в последнее время. Он не может выкинуть из головы Чарльза и его обаяние — это крючок, на который он уже посажен навсегда. Может быть, у ар Варна получится вытряхнуть Профессора из его всезнайства и заставить наконец просто жить, как сейчас получается заставлять жить самого Эрика?
***
Глаза Нины часто моргают, но она не говорит ни слова. Эрик, выйдя с ней к скамейке перед центральным входом, не устроился на ней, как обычно по утрам, а быстро пошел вглубь аллеи. Восемь десять утра. Самая спокойная четверть часа за весь день. Персонал и питомцы пансионата еще размачивают свои бутерброды и овсяные каши в слюнявых ртах. На него никто не обратит внимание. Все уже привыкли, что он первым выходит из-за стола.
Эрик почти бежит к старому забору, часть которого значительно ниже главного ограждения. Перед ним он останавливается, сбрасывает больничный халат — под ним пижама, которую он не решается заменить на городскую одежду, чтобы лишний раз не вызвать подозрений. Он успокаивает себя тем, что полоски на широких штанах не такие уж яркие, а пижамная куртка, если не присматриваться, может сойти за кофту. Но самое досадное — это шлепанцы. Но тут уж ничего не поделаешь, не босиком же идти через весь город. Эрик разрывает халат на длинные мягкие веревки и, присев перед Ниной, аккуратно привязывает ее себе на спину. Теперь руки у него свободны, и он может легко перелезть через забор.