***
Город огромен, но это не необитаемая планета. Надо просто идти, и рано или поздно он увидит заветную скамейку.
И Эрик идет — быстро, стараясь не глядеть по сторонам. Против воли он замечает интерес к ним со стороны прохожих. Сначала редких, но чем дальше от пансионата, тем чаще он чувствует на себе косые любопытные взгляды. Эрик поджимает губы, в этот раз ему не удастся остаться незамеченным. Он торопится, нервничает, сбивается с шага, теряется на перекрестках. Только Нина остается невозмутимой, при каждом его шаге она то открывает, то закрывает глаза. Послушная и надежная.
Когда Леншерр наконец вливается в толпу центральных улиц, легче не становится. Здесь его напряжение и нервозность возрастают пропорционально количеству светофоров, толчков в спину, сирен и вони от людей и машин.
Эрик идет уже несколько часов, много часов; он начинает уставать, его уверенность в правильно выбранном направлении уменьшается с каждым шагом. Заблудился? Только не поддаваться панике!
Когда впереди показываются портовые краны, Эрик чувствует, как ледяная рука отпускает сердце. Если порт впереди, то парк — слева. Эрик сворачивает, но, на секунду потеряв бдительность, попадает шлепанцем в глубокую лужу, натекшую на тротуар из помойных баков. Шлепанец спадает с ноги и застревает где-то на дне, как подбитый боевой эсминец. Эрик наклоняется, шарит рукой, запустив ее в лужу почти по локоть, нащупывает застрявшую в трещине обувку и тянет на себя, сначала слегка, потом резче, потом со всей силы. То, что в конечном итоге оказывается у него в руке, уже нельзя назвать шлепанцем. Мокрый бесформенный кусок материи и резины вообще трудно как-то назвать. Чертыхнувшись, Эрик продолжает путь в одном тапке, прихрамывая и источая аромат нечистот. Со штанины и с левого рукава пижамной кофты падают на горячий асфальт мутные капли.
Солнце начинает печь, а усталость чувствоваться все сильнее. Эрик проводит губами по лобику Нины — холодный. Жара и жажда на нее не действуют.
С каждым кварталом Эрик идет все медленнее. Впервые ему кажется, что Нина весит целую тонну. Народу вокруг не убавляется, и он отмечает, что на него все больше обращают внимание, за спиной не умолкают то ли насмешливые, то ли растерянные голоса.
Леншерр останавливается у фонарного столба, чтобы перевести дух и достает из кармана кусок хлеба, пахнущего ванилью, старается накормить Нину и два три раза откусывает сам. Потом заставляет себя снова отправиться в путь. Он машинально переставляет ноги, как автомат, думая только о том, как бы не уронить Нину и не споткнуться, не ощущая жары, не видя людей вокруг, не обращая внимание на название улиц и номера домов. Если он не найдет ар Варна, то в кого он превратится? В бродягу?
Он уже совершенно теряет счет времени, когда вдруг упирается в чужое плотное и надушенное тело. Эрик поднимает голову и наталкивается на ясный взгляд серых глаз. В них нет ни злости, ни насмешки. Человек просто стоит перед ним и что-то говорит спокойным, приятным голосом. У Эрика нет даже смутного предположения, о чем может идти речь.
Вдруг человек берет Эрика за свободную руку, кладет ему в ладонь бумажку, потом деликатно сжимает пальцы, кивает, улыбается и отходит в сторону, освобождая дорогу.
Эрик разжимает пальцы, смотрит на банковский билет в своей ладони. Его приняли за нищего. Вот до чего он докатился. Слезы сами собой начинают течь по его щекам. Он сует деньги в тот же карман, где лежит недоеденный кусок бриоша, и делает следующий шаг вперед.
Нельзя останавливаться. Город — это не безлюдная планета. Это человеческие джунгли. Надо выбираться из них во что бы то ни стало.
Когда солнце начинает клониться к горизонту, Эрик замечает, что голова у него кружится, а лица перед глазами плывут, и он все чаще ловит себя на ощущении, что ему снится все тот же сон о долине, о Польше, о родных и друзьях. Он все чаще сам натыкается на прохожих, как будто натыкается на события из своей жизни, только вот из какой? Он уже не знает, где воспоминания, а где реальность. Ему чудится Чарльз за каждым углом.
Вдруг острая боль в боку вырывает его из полубредового состояния. Он снова оказывается посреди улицы, на него налетел молодой человек с огромной коробкой в руках. Эрик рад, что не потерял равновесие от столкновения и не уронил Нину. Она открыла глаза: серые, холодные, безмятежные, словно стеклянные.
— У тебя все хорошо, родная?
Эрик ждет ответа, хотя уже должен привыкнуть к тому, что ответа не будет.
Эрик поднимает голову и видит прямо перед собой, по другую сторону автострады, чугунную решетку, за которой вдалеке просматриваются клетки. Клетки? Они же видели и эти клетки, и тигров, и львов, и гиббонов.
Эрик чувствует внезапный прилив надежды и адреналина. Он забывает об усталости, о босой кровоточащей ноге, о голоде и жажде. Это парк! Он перед входом в парк! Только с другой его стороны. Там в парке стоит лавочка, а на лавочке его ждет ар Варн. Эрик чувствует, как в его пальцах начинает покалывать, а узоры на подушечках становятся рельефными и пульсирующими. Впервые после трагических событий в лесу Эрик отчетливо ощущает, как много железа вокруг, но также отчетливо понимает, что у него нет ни сил, ни желания взять это железо под свой контроль. После смерти Магды все металлическое кажется ему враждебным.
Но теперь все уже в прошлом. Он нашел, он дошел, и теперь осталось только перейти дорогу. Он же ее уже переходил, и не один раз, только всегда вместе с неуклюжим датчанином. Но разве сегодня не самый чудесный день? Разве сегодня не самый красивый закат? Разве сегодня он наконец не увидит своего настоящего друга? Разве его счастливая карта наконец не выпадет из гадальной колоды?
Словно в подтверждение его мыслей, на уровне распахнутых ворот парка показывается гигантская, крепко скроенная фигура. Это, без сомнения, он. Его друг ар Варн. Эрик перехватывает Нину поудобнее, машет рукой и шагает на дорогу.
***
Апокалипсис остановился на полпути между скамейкой, на которой он проводил с Эриком столько времени за разговорами, и выходом из парка. Он крутил в руках зажигалку в виде королевы, подаренную Леншерром, и не решался закурить очередную сигарету.
Нерешительность никогда не была его отличительной чертой. Сколько он себя знал, все решения он принимал быстро и никогда от них не отказывался. Сейчас же он не мог решиться ни на что. Уже давно было пора искать новых партнеров для выполнения грандиозного плана по сохранению человечества, как инкубатор спецвида необычайной редкости. Но он все еще колебался. Он не хотел бросать Эрика, отказываться от него, его помощи и его чудачеств. Уже давно надо было начать использовать потенциал Магнето, а он все надеялся, что Эрик сам вернется к нему, сам предложит свою помощь и дружбу, как было в том странном сне, что он видел несколько недель назад.
Все еще переминаясь с ноги на ногу и разминая сигарету между пальцами, Апокалипсис припомнил, что последний раз, когда он испытывал что-то подобное, его называли Эн Сабах Нур. В те времена он был еще просто мутантом, а не единственным в своем роде вариантом успешной трасгуманитарной трансформации живого в неживое.
Сейчас Апокалипсис уже был больше, чем простой человек. Он уже мог управлять этим маленьким миром и сам создавать события в нем, а не ожидать их. Так откуда же всплыло в нем это давно забытое человеческое? По-хорошему, надо было уже перестать притворяться господином ар Варном, принять свой настоящий облик, но он колебался и в этом, ловил себя на мысли, что ему было бы приятно, если бы Эрик сам разгадал тайну его истинной сущности, сопоставил намеки и факты, принял бы его таким, каков он есть на самом деле.
Зачем он затеял эту игру в случайную встречу с Эриком — это он знал. Ему надо было присмотреться, оценить, понять, как манипулировать. Но зачем он ее продолжил, когда после нескольких минут знакомства все стало ясно, как божий день? На эту дилемму Апокалипсис найти ответа не мог. Или не хотел. Он довольствовался тем, что всякий раз, когда надоедливый вопрос возвращался к нему в голову, отмахивался от него одним словом: из жалости. Но это было не всей правдой.
А докапываться до всей правды Апокалипсис не очень то и жаждал. Иначе ему бы пришлось признать, что он совершил ошибку, когда положил свою тяжелую ладонь на плечо Леншерра в их первую встречу в парке. Потому что полный тревоги и надежды пронзительный взгляд, которым Эрик ответил ему, оказался фатальным. Вся надорвавшаяся душа Эрика была в этом взгляде. И, что самое невероятное, Апокалипсис отчетливо понял в тот момент, что это была та же самая душа, что жила в теле его приемного отца Баала, та же самая искалеченная гневом и добротой душа, что вела юного Эн Сабах Нура по жизни в древнем, стертом песками из памяти людей, мире. Именно эту душу он искал все пятое тысячелетие до этой эры в каждом понравившемся ему человеке, именно ее он так хотел вновь увидеть однажды в глазах напротив. Неужели почти семь тысяч лет поисков инкарнации Баала вот так вот и закончились банальной встречей на скамейке в парке?
Заходить еще глубже в эти сентиментальные дебри Апокалипсис боялся. Став узником своей собственной нерешительности, вот уже второй месяц он приходил в парк, садился на облюбованную Эриком скамейку и ждал. Хотя сам толком не знал, чего. Просто приходил каждый вечер на пустынную аллею и ждал, когда можно будет опять насладиться тем, что тебя понимают без слов и любят просто так. Пусть даже такой странный мутант, как Эрик Эйзенхардт.
Сейчас, дойдя в нерешительности до открытых ворот, Апокалипсис наконец закурил и направился прочь из парка. Сегодняшний вечер опять заканчивался разочарованием. И в этот момент до него донеслось далекое и радостное «эй!». Это зыбкое и потустороннее «эй!» заставило полу божество вздрогнуть. Он узнал голос. Неужели? Откуда? С какой стороны?..
Апокалипсис неторопливо смотрел по сторонам.
— Эй!
Потом нетерпеливо начал оглядываться.
— Эй!
Доносилось со всех сторон и начинало бить по нервам и чувствам. Апокалипсис сам не заметил, как уже вертелся волчком, прислушиваясь и высматривая Эрика. Гудящие машины и кричащие дети мешали правильно уловить направление, голос искажался, но уже не казался таким призрачным, был ближе, но все еще не позволял увидеть своего обладателя.
Апокалипсис внезапно понял, что ему не хватает воздуха. Под ребрами непривычно кололо и не давало дышать. Вот же! На дороге! Апокалипсис поднимает руку в ответ. Еще тридцать метров. Двадцать. Что с ним? Почему он в пижаме? Апокалипсис невольно размыкает зубы и чихает смехом. Нелепый, с глупой улыбкой от уха до уха, в одном шлепанце и с Ниной, прижатой к груди — Эрик был трогателен до разрыва сердца.
— Эй!
Это и называется быть человеком?
— Эй!
Апокалипсис срывается с места. Это и есть радость?
— Эрик! Осторожнее!
Все-таки какой он недотепа. Вокруг грузовики, такси, автобусы, сумасшедшие за рулем, а он идет как через Синайскую пустыню, Моисей чертов. Черт! Почему он еще говорит на датском? Но перейти на английский и показать Эрику настоящего себя Апокалипсис в этот момент не успевает.
***
Эрик понимает, что докричался, именно в тот момент, когда ар Варн встречается с ним глазами и делает первый шаг навстречу.
«Все! Все получилось, Нина. Теперь все будет хорошо. Мы нашли его!»
Эрик уже так близко к цели, что видит слезы в глазах ар Варна и слышит, как тот что-то громко кричит ему на датском. Потом, как в замедленном кино, он видит, как судорога искажает лицо его друга, как широко открывается его рот, как вытягивается вперед рука, как столб пыли вырывается из его пальцев и превращается в ударную волну. Эрик понимает, что тот в ужасе, но не может различить слов, их перекрывает визг тормозов сразу нескольких автомобилей.
Он слишком поздно поворачивает голову, чтобы увидеть, как тормозящий на полной скорости «Sommer» начинает опрокидываться, подминая под себя два стареньких «Форда» на встречной полосе. Эрик видит перекошенное лицо водителя, вытаращенные глаза, полные страха и беспомощности, и побелевшие, вцепившиеся в руль, пальцы. Эрик поворачивается к грузовику спиной и старается закрыть собой Нину, прижимая ее к себе, стараясь превратить свое тело в кокон. Он ждет удара. Он не чувствует в себе силы предотвратить неизбежное. Быть может потому, что это именно неизбежное. Он ждет и не видит, как пылевой смерч, запущенный Апокалипсисом, замедляет и отталкивает неуправляемую железную массу в сторону. Время растягивается, но недостаточно для того, чтобы сделать запоздало запущенный Апокалипсисом вихрь сверхзвуковым, чтобы уменьшить силу инерции или повернуть все вспять. Время замедляется лишь для того, чтобы Эрик успел повернуть голову к ар Варну и улыбнуться.
А потом Эрик просто ждет, когда все закончится: скрип тормозов, скрежет железа об асфальт, вой ар Варна, ожидание смерти. Эрику не страшно. Нина открывает глаза. Эрик дотрагивается губами до ее лба: «От бед и от несчастий тебя укрою я. Тебя укрою я».
Когда кузов, слишком долго и мучительно тормозящий в пыльном вихре, отбрасывает его на несколько метров, он не чувствует боли. Он катится по асфальту, не расцепляя рук, перед его глазами попеременно мелькают лица Чарльза и ар Варна. Он видит, как голова Нины разбивается словно фарфоровая статуэтка об асфальт, и свет меркнет.
Апокалипсис бессильно следит за тем, как кузов «Sommerа», потеряв почти всю силу своей кинетической энергии, все-таки настигает Эрика и отбрасывает на несколько метров. Видит, как его тело, перевернувшись несколько раз вокруг собственной оси, замирает на дороге. У Апокалипсиса все холодеет внутри, как будто на него снова навалили тонны и тонны египетских камней. Он не помнит, как он оказывается рядом с Эриком, но именно в этот момент замечает напротив себя красивого молодого человека в инвалидной коляске. Наивный друг Эрика, который сидел с ними за столом в том странном сне? Такой же милый мальчик, как и Леншерр?
Больные голубые глаза и бесполезное тело смотрятся на месте катастрофы совершенно неуместно. Толпа уже начинает собираться вокруг. Молодой человек подносит руку к виску, и Апокалипсис с удовлетворением замечает, как направляющиеся к ним со всех сторон зеваки внезапно теряют интерес к Эрику, так и лежащему неподвижно на боку. Все они разом направляются к двум легковушкам, помогают пассажирам и испуганным водителям выбраться из помятых жестянок. Ни в чем не повинный водитель «Sommerа» остается сидеть в кабине с отсутствующим лицом.
«Телепат, без сомнения, телепат. Это хорошо. Псиоником был бы еще лучше».
Эрик не двигается, и ар Варн плюет на камуфляж, принимает свой облик в силе. Так удобнее и правильнее. Он хочет упасть на колени, положить голову Эрика к себе на грудь, но он ограничивается тем, что присаживается рядом и кладет свою массивную, уже нечеловеческую руку, тому на плечо, как он это делал в их первую встречу. Тогда — чтобы забрать силу металлокинеза, сейчас — чтобы ее вернуть. Он надеется, что успеет и сумеет вернуть.
Этот ли жест заставляет Эрика открыть глаза, или природа полна совпадений: об этом никто и никогда не узнает наверняка.
— Ну вот, наконец-то мы снова встретились, мой друг. Настоящие мы. Приходи в себя. Тогда мы сможем снова сидеть вместе везде, где только захотим: на лавочке, в нашем кафе, в порту. Если хочешь, и твоего красивого телепата с собой возьмем. Мы больше никогда не расстанемся. Мы найдем твою долину и источник, мы выпьем из него воды и забудем все плохие воспоминания. В нашем новом мире. Мы построим его сами, в нем не будет места для страданий и войн. Мы будем все в нем контролировать!
Эрик посмотрел в сторону Апокалипсиса долгим, очень долгим взглядом. Не понятно было: смотрит ли он действительно на или сквозь него, или внутрь себя. Во взгляде больше не было затаенной печали и затаенной надежды. В нем были потрясение и горе. Внезапная догадка заставила Апокалипсиса развернуться всем телом. Между ним и молодым человеком в инвалидной коляске на дороге лежала Нина — красивая большая кукла Эрика, которую он, по непонятным для Апокалипсиса причинам, всегда носил с собой и с которой был так заботлив и предусмотрителен, словно она была живым ребенком. Нина была одета в то самое платье, которое он подарил Эрику на пасху, ее глаза — светлые и холодные — были широко открыты. Кукла казалась удивленной и растерянной. На ней не было ни царапины. Только огромная дыра в красивой фарфоровой голове.