Хаузер, который командовал бригом Единорог, умер от лихорадки в морском госпитале; всю свою жизнь буду сожалеть об этом достойном человеке. Говорили, он подцепил болезнь в проклятых туманах на реке Флиндерс; другие утверждают, его укусила рогатая гадюка, которыми кишат эти непредсказуемые воды. Их яд действует медленно, но смерть неотвратима.
Рулевой Клаппенс, разыскиваемый полицией трех или четырех стран, рассудил здраво и смылся; добрался до Фриско, а оттуда до Иллинойса, где, поговаривают, занимается разведением скота.
В 1907 году Единорог стал на вечный якорь в дальней гавани Сиднея в том месте, где за ним нет должного наблюдения. Но красть на борту уже нечего, если только вы не любите гигантских тараканов и серых крыс.
Бриг был неплохой, хотя мне не нравился слишком длинный и высокий гафель бизань-мачты, что превращало судно в широкую, плохо управляемую бригантину.
Если я проскользнул в кают-компанию, то не из дурных намерений, а, как уже говорил, из любви к Хаузеру — хотелось взять что-нибудь на память о нем.
Я ничего не нашел, впрочем, и не ожидал найти; однако в потайном отделении буфета среди битой посуды наткнулся на целую тарелку.
Я уже говорил, что происхожу из отличной семьи, давшей мне неплохое образование. Не хвастаюсь знаниями, но иначе вам не понять, как я распознал великолепный мустьерский фаянс с гротескной отделкой, относящийся к странному второму периоду производства при Клерисси, когда фигурки заимствовались у фламандца Флориса и прекрасного Калло.
Центральная фигура тарелки — отвратительный человечек с огромным свинообразным рылом, одетый в желтый кафтан с пышными рукавами и шляпу с пером и сидящий на химере, настоящей карикатуре на мифическое чудище, — не имела ничего общего с искусством этих художников, а, похоже, родилась по чьей-то неведомой фантазии.
Я бы сохранил этот сувенир, не проиграй девять шиллингов и два мексиканских пиастра в криббедж. Блох-Сандерсон, еврей с Шепперд-лейн, дал за тарелку фунт, пообещав еще два, если я принесу парный предмет.
Я тогда не особо рылся в шкафу, а потому вернулся на Единорог.
Было холодно и темно, фонарь светил очень плохо.
Я не нашел второй тарелки из мустьерского фаянса, но наткнулся на большую пузатую бутылку, наполненную приятно пахнущим напитком.
На берегах реки Флиндерс живет племя ловцов голотурий, людей ужасно уродливых, занимающихся любопытным промыслом. Они хоронят своих мертвецов в наряде из перьев, который тянет в Фриско на пятьсот долларов, и производят из озерных водорослей и ягод крепкий напиток изумительного вкуса. Я не сомневался, что мне в руки попала бутыль этого дьявольского вина, которому с удовольствием отдал должное. Когда же захотел выбраться на твердую землю, ноги у меня стали заплетаться, а голова затяжелела. Потому я решил улечься на скамье в каюте, где не раз отдыхал бедняга Хаузер.
Я проснулся при мрачном желтом свете зари. Судно качало, как бочонок в трюме.
— Боже, — пробормотал я, — что за поведение у судна, стоящего на вечном якоре.
Вышел на покосившуюся от качки палубу, и с моих уст сорвались гневная брань и крики ужаса.
Я был в открытом море!!!
Единорог шел под всеми парусами, рассекая пенные буруны.
— Что за сучий сын устроил такое? — воскликнул я.
— Я, — ответил высокий голос.
На планшире левого борта сидел ужасный человечек ростом с горшок. Я застыл с разинутым ртом.
— Черт подери, где я видел вашу поганую рожу? — закричал я, когда первое удивление прошло, и ко мне вернулась речь.
— Эта рожа принесла тебе фунт, — закудахтал человечек, — хотя стоит много больше. Не будь я в отличном настроении из-за чудной погоды, то принял бы твои слова за оскорбление, и ты, сушеная треска, дорого бы заплатил за свой язык без костей!
Ну и дела!
Меня обозвал сушеной треской какой-то недомерок ростом с сапог, тайком увезший в бурное море. Шутка показалась мне неудачной, и я, сжав кулаки, направился к нему, но он расхохотался.
— Успокойся, а то в дело вмешается Кроппи!
Я услышал за спиной свист, обернулся и столкнулся нос к носу с химерой с тарелки. Только размером она была с датского дога и выглядела опасной.
— Ну, ладно, — сказал я, — в бутылке был дурман, а теперь мне снятся кошмары.
— А вот и нет, — снова заговорил мерзавец, — забудь о кошмарах. В мире нет ничего реальнее, чем я и Кроппи… Иди, дружок, на камбуз и приготовь поесть.
Чудовище угрожающе засопело, и я подчинился. К великому моему удивлению, камбуз ломился от отличных припасов — мяса, сала, датского сливочного масла и сушеных овощей. Я сварганил рагу. Вывалил все на блюдо и крикнул, что еда готова.
— Накрой в кают-компании, идиот, — посоветовал карлик, — и поставь четыре прибора. Где твои глаза, матросик, если не заметил, что у Кроппи три головы?
Действительно, у чудища было три отвратительных и глупых головы. От него несло серой, чесноком и копченой рыбой.
— Ба! — утешил я сам себя. — В конце концов, кошмар не так уж отвратителен, поскольку жратва имеет вкус сала, красной чечевицы и карри. Завтра приготовлю пудинг с араком!
Наступила ночь. Я сварил кофе и приготовил сэндвичи с говядиной, соленой семгой, уложив их на свежие морские галеты. Без труда отыскал бочонок рома и выпил целую пинту, не спросив разрешения странных начальников.
На третий день путешествия слева по борту и по ветру появился остров.
Погода стояла ясная и тихая. Из моря выросли кокосовые пальмы, неподвижные, словно их вырезали из жести. Поверхность воды рассекали плавники и хвосты двух или трех синих акул.
— Совершим прогулку по бережку? — крикнул я. — Это будет легко. Вы меня слышите?
Бриг сам повернул бушпритом в направлении прохода в атолл.
— Следует убрать часть парусов, чтобы не разбить морду дюжине инфузорий, — добавил я, будучи в отличном настроении.
Ответа не последовало.
Я бросился на поиски карлика в желтом кафтане и трехголового дога, но не нашел их.
Между тем Единорог скользнул вдоль стен из серого коралла и словно приклеился к причалу.
Я потратил некоторое время, чтобы спустить паруса. Работа оказалась на удивление легкой, хотя обычно требует более одной пары рук.
— Послушайте, — крикнул я, — если нравится, прячьтесь, я а хочу походить по палубе для коров, местечко мне нравится.
Мне довольно хорошо известны южные острова, и тот, по которому ступал, ничем не отличался от островов, где приходилось бывать, добывая копру или трепангов.
Кокосовые пальмы были высокими, плодоносными и ухоженными; в прозрачной и спокойной воде атолла скользили рыбешки. На дне колыхались длинные водоросли. Твердая почва блестела, словно ее припудрили слюдой.
— Наверняка, здесь есть деревня, — бормотал я, двигаясь по утоптанной тропинке.
Прошел около лье сквозь заросли, не заметив ни малейшего дымка.
И вдруг, повернув почти под прямым углом, увидел дом.
Никогда бы не подумал, что такая усадьба из розового кирпича может стоять среди джунглей Океании.
— Хорошее гнездышко, которое сперла птичка Рокк где-то во Франции и перенесла в эту забытую богом дыру, — воскликнул я. — Но чему удивляться? Чего я только не увидел с того вечера, когда посетил наш славный Единорог! Смотри-ка, здесь живут люди!
Дверь в глубине высокого крыльца была приоткрыта, за ней открывалась красивая гостиная.
Я принюхался к запахам дома, похоже, принадлежащего зажиточному буржуа — ароматы кухни, варенья и испанского табака.
Я колебался, какую из трех или четырех дверей выбрать, когда нежный и вежливый голос пригласил:
— Входите в крайнюю справа, мистер Гроув!
Меня действительно зовут Натаниель Гроув. Но из всех необъяснимых вещей, случившихся во время моих приключений, та, что меня узнали, показалась мне самой удивительной.
— Меня и вправду зовут Натаниель Гроув, — сказал я, входя в гостиную, розовую как внутренность граната.
В низком кресле с сигаретой во рту сидела и улыбалась молодая дама с приятным лицом.
— Араковый пунш, виски или французское шампанское? — осведомилась она.
— Вы очень любезны, — сказал я, здороваясь. — А поскольку столь любезны, с охотой отведаю шампанского.
Золотистая пробка взлетела к потолку, и мне поднесли высокий хрустальный бокал.
— Коли вы знаете мое имя, — я уже осмелел, ибо незнакомка подмигнула мне с излишне игривым видом для дамы хорошего воспитания, — простите за нахальство, но с кем имею честь общаться?
— Называйте меня графиней! — со смехом ответила она.
— Охотно, — мой смех звучал еще громче, — тем более, я и сам маркиз.
Она извлекла из серебряного ящичка сигарету и дружеским, грациозным жестом бросила мне. Я поймал ее на лету.
— Значит, вы и были тем человеком, кто украл мустьерскую тарелку барона Нюттингена?
— Ого! — возразил я. — Вы, похоже, в курсе дела, но я ничего не знаю о вашем бароне.
— Он провел в вашей компании несколько дней вместе с верным Кроппи. Полагаю, после долгих лет заточения он воспользовался вашей глупостью, чтобы подышать свежим воздухом и немного размять ноги.
— Хм, — промычал я. — Не очень-то понятно. Кроме того, вы обвиняете меня в глупости. Было бы неплохо объясниться, ибо вопросы чести и вежливости, милая дамочка, простите, графиня, волнуют меня в первую очередь.
— Справедливо, — согласилась она, наполняя мой бокал. — Пора объясниться. Меня зовут Жанна Ардан, графиня Фрондевиль. Вам что-нибудь говорит это имя, мистер Гроув?
— Хм… если только… У меня есть кое-какие исторические познания… в связи с обучением, которое мне навязали в Кембридже. В начале XVI века где-то во Франции, кажется в Альби, жила некая дама Ардан, окончившая дни на костре за обман и колдовство.
Она кивнула.
— Знания делают вам честь, мистер Гроув. Так вот я и есть та самая дама Ардан, как вы сказали.
— Браво! — воскликнул я. — Вы любите посмеяться, но и я люблю хорошую шутку, а эта в моем вкусе. Я за свою жизнь видел нескольких людей, которые упрямо не хотели выходить из горящего дома, и поджарились живьем. Они не походили на вас.
— Вы мне делаете комплимент, — она мило погрозила пальчиком. — Однако надеюсь, вы считаете, что я говорю правду. Конечно, признаюсь, я выглядела не очень красивой, когда костер погас и альбигойский палач извлек мои останки. К счастью, мой учитель, специалист по черной магии, ученейший Бартоломе Луструс, с помощью могучих заклинаний вернул мне подходящий облик, который вы и видите перед собой, мистер Гроув.
— Он… действительно подходящий, — в изумлении пробормотал я.
— Не буду утомлять долгими рассказами, — продолжила она. — Человек, отдавший меня в руки судей, был моим кузеном, бароном Нюттингеном. Он ухаживал за мной. Вы знакомы с ним, мистер Гроув, и согласитесь, что у него неприятное лицо, отвратительный характер, и муж из него получился бы никудышный. Мой добрый учитель Луструс помог своей наукой, и я на тысячу лет засадила его в мустьерскую тарелку.
— Засадили в тарелку? — вскричал я.
— Вы не читали волшебных сказок, мистер Гроув, иначе у вас не было бы такого выражения лица. Великий царь Соломон точно так же поступал с раздражавшими его людьми и джиннами; волшебные сказки основываются на остатках древней и истинной мудрости. Итак, я заточила Нюттингена, а в охранники выделила отвратительного трехглавого Кроппи, которого скопировала с самой уродливой из античных химер. Ах, мистер Гроув, какую непоправимую ошибку вы совершили!
— Ошибку… я?
— Продав столь ценную тарелку из мустьерского фаянса за какой-то жалкий фунт мерзкому ростовщику-еврею. Ибо вы не знаете, что сделал Блох-Сандерсон с Шеперд-лейн.
— Действительно не знаю.
— Он соскреб изображение Нюттингена и Кроппи, чтобы с помощью умелого художника изготовить изображение, якобы принадлежащее Калло! Сделав это, он вернул свободу ужасному барону.
Я хотел возмутиться, но она властным жестом заткнула мне рот.
— Бывший претендент на мою руку разработал план мести и уговорил дурня Кроппи присоединиться к нему. Они на всех парусах понеслись к острову, где я живу, и заверяю вас, буду жить еще очень долго. К счастью, благодаря знаниям моего славного Луструса я умею опережать события. Вчера Нюттинген и Кроппи свалились за борт, и акулы славно пообедали. Но я назначала барону иное наказание и, честное слово, сожалею, что он избежал его.
Она снова налила мне шампанского.
— Должна вам сообщить, — печально произнесла она, — что по закону мести обязана по справедливости воздать за глупость. Вы — увы! — займете место противного Нюттингена. Но придется обойтись без Кроппи или другого компаньона.
Я засмеялся, вернее, захохотал…
— Если вам в голову ударило шампанское, — желчно сказал я, — мне понятно… Вы вовсе не колдунья, и вас никогда не сжигали, но вы очень красивы. Правда, сегодня… вы пьяны… очень пьяны.
— Жалкий кретин! — прорычала она.
Меня подхватило торнадо, и… я оказался в Сиднее, в дальней гавани Сиднея, напротив Единорога, который тихо покачивался, стоя на вечном якоре.
Я рассказал вам довольно приятный сон, которым меня наградили дама и ее шампанское.
Но скажу правду — я проспал трое суток кряду. Эти ловкачи с берегов реки Флиндерс с их вином из водорослей и являются подлинными колдунами в этой истории.
Здесь Натаниель Гроув временно исчезает из нашей истории.
Он рассказал об абсурдном приключении Мэплу Теобальду Фитцгиббонсу, уважаемому человеку, известному в морских кругах Сиднея и даже всей Австралии.
Фитцгиббонс ушел, пожав плечами и не жалея о нескольких шиллингах, потраченных на виски.
Но через неделю он оказался перед лавчонкой Блох-Сандерсона.
— Не желаете воспользоваться оказией, мистер Фитцгиббонс? — воскликнул еврей, увидев его. — У меня есть великолепная тарелка из мустьерского фаянса работы Жака Калл о. Вот она, что скажете?
— Это Калло? Вы смеетесь надо мной, — возмутился Фитцгиббонс, знавший толк в хороших вещах.
— Что такое? Несколько дней назад здесь был подлинный Калло, а теперь… Каким адским колдовством на моей тарелке оказался пьянчуга-матрос?
Мэпл Теобальд Фитцгиббонс узнал Натаниеля Гроува.
— Все равно, покупаю, — сказал он, едва скрыв волнение.
Дома рассмотрел приобретение в мощную лупу.
Изображение Гроува было заделано в фаянс по мустьерской технологии, при которой отлично выделенные контуры и линии немного приглушают цвета и оттенки. Детали поражали четкостью, а под лупой даже виднелась четырехдневная или пятидневная борода моряка.
Но больше всего поразил, даже ужаснул Фитцгиббонса взгляд — такую безысходность источают лишь глаза пленников, смотрящих из-за решеток пожизненных темниц.
— Гроув, — пробормотал Фитцгиббонс, — могу ли я что-нибудь для вас сделать?
Показалось ему или нет, а может, дернулась рука с лупой? Лицо Гроува скривилось, а губы шевельнулись…
На помощь Фитцгиббонсу пришло старое недомогание — в юности он страдал глухотой из-за слишком близкого взрыва в карьере, выучил язык глухонемых и умел читать по губам.
Гроув медленно произнес:
— Флин-дерс…
И все. Сколько Фитцгиббонс ни старался, Натаниель Гроув остался, как говорят детишки, нем, как картинка или золотые рыбки на китайском фарфоре.
Фитцгиббонс, человек действия, разбогатевший на фрахте и рыбной ловле, терзался от скуки и не знал, куда потратить нажитые фунты. Он раздумывал недолго и принял решение отправиться на поиски приключений.
Мортон и Дув, кредиторы покойного Хаузера, имели право распоряжаться Единорогом и только ждали случая заработать на нем.
За три недели бригада рабочих привела бриг в порядок, еще неделю Фитцгиббонс набирал экипаж из канаков и искал капитана. Капитаном стал толстяк Билл Тагби, имевший пятнадцать лет опыта в каботажном плавании и хорошо знавший залив Карпентри, куда впадали Флиндерс и ее столь же таинственная сестра Лейхард.