Туманное знакомство
Одним ранним субботним утром, в конце сентября, короткий участок Балтийской дистанции пути Октябрьской железной дороги, в нескольких километрах от Балтийского вокзала, сплошь затянуло туманом. Место было непроходное и от того малолюдное, для большинства зевак оно открывалось только в качестве «экскурсии без описания» из окон проходящих поездов. В воздухе витал запах битума, жженого металла от проводных контактов и словно нарочно разлитого именно здесь машинного масла, пятна от которого кляксами укрывали насыпи слежавшегося щебня и уложенную в него «горизонтальную лестницу» железобетона новых шпал.
По тесной, вытоптанной в уже пожелтевшей траве тропинке, с длинным рожковым ключом на плече, не спеша брел путеец: высокий, длиннорукий, на вид не старше тридцати пяти, худощавое лицо его светилось румянцем рабочего человека, глаза смотрели широко, хотя длинные лучи мимических морщин выдавали частый прищур, к тому же нос с горбинкой, наверняка когда-то бывший прямым, только прибавлял его лицу опытности. На жилистых плечах, к которым словно само собой прилагалась нагрузка, лежала ярко-оранжевая жилетка, карманы которой отвисли от пропитанных железной пылью перчаток и разного рода мелочей, тех, что нередко обременяют карманы всякого мастера и не выкладываются им только оттого, что в них нет нужды именно теперь. Такие вещи держит в карманах привычная, потерявшая свой настоящий смысл фраза «…а вдруг пригодится?», и она же делает из них своеобразные талисманы в гораздо большей степени, чем гайки, шайбы, шпильки и болты.
Под жилетом болталась потертая, на пару размеров больше, чем надо, рабочая куртка, а синие широкие брюки горбились пузырями на голенищах стоптанных наружу кирзовых сапог с пряжками и круглыми мятыми носками.
Он шел не торопясь, кажется, напевая какой-то заезженный мотивчик, время от времени зевая.
Скоро в уже начинающем рассыпаться под гнетом солнца тумане проступил темный контур продолговатого предмета, по форме отдаленно похожего не то на мешок, не то на шпалу, брошенную поперек рельсов. Но стоило путейцу достаточно приблизиться, предмет приобрел четкие очертания молодой, не старше двадцати лет, девушки, которая неподвижно лежала в позе мертвеца, отправившегося в последний путь. Ее огромные голубые глаза смотрели на горизонтальную балку, держащую электрические провода.
Приблизившись и встав у ее ног, путеец вознес глаза к небу в стремлении разглядеть предмет такого пристального изучения, потом, опустив голову, отступил назад и коротко обернувшись уселся на край серой бетонной плиты, торчащей из поросшего дерном бугра.
– Тебе чего надо?! – приподняв голову, резко спросила девушка.
– Классика, – ответил путеец, отставив в сторону ключ и склонившись вперед.
– Что? – уже поднявшись на локтях, нахмурила лоб девушка.
– Классика говорю! Утро туман, ты вот на рельсах… – указал кивком влево, – и масло опять же сволочь какая-то разлила… Тебя часом не Анна зовут?
– Шел бы ты мимо! – раздраженно воскликнула девушка.
– Не могу. – увлеченно выкладывая табак из кисета в деревянную трубку с темным подгоревшим краем.
– Почему не можешь? – вернув голову на рельс, уже тише уточнила она.
– Это ведь редкость – на такое посмотреть.
– Редкость! – прокричала девушка, резко приняв сидячее положение. – Ты что, псих?!
Путеец спокойно утрамбовал табак большим пальцем, зажег спичку и раскурив трубку несколькими глубокими вдохами, воткнул потухшую спичку в дерн.
– Да вроде нет. Но ведь тебе теперь должно быть все равно. Ты ведь определилась с выбором?
– Что ты там бормочешь?! – снова рявкнула девушка, тряхнув взъерошенной шевелюрой.
– Я говорю, что ты сейчас навроде артистки: выучила роль, собралась с духом и даже на сцену вышла, осталось только отыграть… К тому же я столько слышал о самоубийстве, но сам не видел, как это бывает. Опыт страшный, но это опыт. Теперь просто хочу посмотреть, раз уж шанс такой выпал.
– Точно псих. Но в этом спектакле мне зрители не нужны, – сквозь зубы прошипела она.
– Понимаю. И могу отойти чуть дальше, но не могу не отметить, что впервые вижу такого нервного и требовательного мертвеца.
– Как мертвеца? – испуганно повторила девушка.
– Так. Без семи минут – мертвеца, – взглянув в сторону, ответил он. – Следующий поезд в 6:45 отправляется, так что да, без семи.
– А ты что, много мертвецов видел?! – с оттенком испуга вскрикнула она.
– Немного, но случалось.
Девушка перевалилась на бок, потом на другой, после резко вскочила и, тряхнув перемазанные чем-то черным руками, нервно воскликнула:
– Кто ты вообще такой?!
– Путеец, – выпустив облако сизого дыма, спокойно ответил он.
– Нет. Кто ты такой, чтобы так похабно со мной обращаться?! – плаксиво проорала она. – Тебе что, все равно?! Тебе плевать?! Тебе совсем чуждо сочувствие и жалость?! А может, у меня несчастная любовь? Болезнь или другая… трагедия?!
– Может. Сочувствую. Только какое я имею право лезть в твои личные решения? Я тебя не знаю, и история твоя мне не известна. К тому же многие болезни нынче неплохо лечат. Если причина, как ты говоришь – трагедия, то с твоей смертью она вряд ли перестанет быть таковой и скорее всего только умножится. А коль уж это любовь, то глушить ее стальными колесами, это то же, что и поиск черной кошки в темной комнате.
Девушка стиснула зубы, тряхнула ладонью, сжав ее в кулак. На секунду опустив голову, глубоко вздохнула и сошла с дороги, приблизившись к путейцу. Осмотрела его, кажется, с уже заготовленным отторжением, уселась на другой край плиты, склонилась вперед и с горестным выдохом объявила:
– Ну нашла же место! Ну никого вокруг! Промзона, пустырь, заборы! Ну откуда ты взялся?! Интересно тебе? Все же настроение испортил?! Ну и кто ты после этого?
– Я-то? Тот же кто и был. А вот ты…
Девушка вскинула взгляд, в котором мелькнул и угас испуг. Подул западный ветер, окончательно расправившись с остатками тумана. Вдалеке прозвучал высокий голос звукового сопровождения светофора, и по рельсам прокатилась тонкая вибрация, прилетевшая со стороны вокзала.
– Что ты там куришь? – вытирая скользнувшую по щеке слезу, словно намеренно отвлекаясь, спросила она.
– Табак.
– А какой?
– «Остролист» или «Трапезонд», точно не знаю, – с солидным до глупости видом сообщил путеец.
– «Трапезонд»? – рассмеявшись повторила девушка, вытирая набухшие в краях глаз капли, так и не успевшие скользнуть вниз. – Можно? А то, когда еще «Трапезонд» попробовать получиться?
– Сорт табака такой «Трапезонд Кубанский», – протерев край мундштука рукавом, протянул трубку девушке.
– «Трапезонд Кубанский» звучит как оскорбление или прозвище, – затянувшись, сообщила она и начала на выдохе глубоко кашлять.
– Можно сказать, прозвище и есть, – забирая трубку из вздрагивающей руки девушки, с ухмылкой сказал путеец.
Прокашлявшись и отдышавшись, девушка вопросительно посмотрела на путейца, поочередно вытирая запястьем мокрые моментально покрасневшие глаза. Приближался тяжелый стук колес, смешанный с тягучим тонким скрипом трения металла. Слева направо пролетел резкий порыв ветра, и в сером осеннем небе показался рваный кусок блеклого ультрамарина.
– У тебя воды нет? – тяжело выдохнув, хрипло спросила девушка.
– Как же ее может не быть? Только идти надо, – поднимаясь с места, тут же ответил путеец.
– Идти далеко? – продолжая протирать глаза, уточнила девушка.
– Нет. Не особенно. На окраину пустыря, – положив ключ на плечо, пояснил путеец и, отступив пару шагов от дороги, прищурился и рассмотрел девушку внимательней: – А чего, времени нет?
– Смейся, смейся! – кивнула она. – Ну и что, идем или как?
Путеец качнул головой, и девушка припала к плите, вцепившись в нее двумя руками, реагируя на крикливый сигнал проезжающей электрички, так, словно не заметила ее приближения.
Хвост поезда скоро исчез за поворотом, окатив широкий четырехполосный дорожный коридор волной прохладного утреннего воздуха. Путеец медленно побрел по утоптанной тропинке, время от времени сталкивая с нее сапогом серые одиночные камни скатившейся с дороги щебенки, и как бы невзначай оглядываясь. Девушка, выждав полминуты, медленно последовала за ним.
Прошли под узким кирпичным мостком, мимо старого полуразрушенного здания с остатками охры на растрескавшихся стенах.
Забор автостоянки остался позади, и теперь слева от дороги раскинулся широкий пустырь, а справа почерневшие стены старой промышленной зоны заброшенного вида. Свернули к пустырю, спустившись с короткого склона мимо густых зарослей шиповника и ивы, вышли на небольшой пятачок, покрытый желтой травой, когда-то, по всей видимости, бывший полноценным жилым двором. Теперь же он являл собой пространство, окруженное тополями и ольхой, со стоящим посреди него невысоким скромным домом. Двускатная крыша, крытая шифером с торчащей из нее железной, черной от копоти трубой, стены, обшитые узкой вагонкой с облупившейся краской и завалина с замшелым верхом. Дом вообще мог бы показаться нежилым, если бы не серая дверь, которая выглядела новой.
– Слушай! А когда следующий поезд? – нахмурившись, спросила девушка, уставившись в спину путейцу. На что он медленно обернулся и, подняв бровь, хмыкнул.
– Смешно.
Девушка оглядела двор уже осоловелыми глазами и, соорудив на лице глуповатое выражение, прицокнула и вынула длинную травинку из волос.
Путеец порылся за пазухой и, достав ключ, предложил ознакомиться с надписью на коврике, молча указывая на него пальцем. На пупырчатом зеленом коврике полукругом были два слова, написанные кириллицей «Велком ту…». Прочитав, девушка склонила голову на бок и, не удержавшись, спросила:
– Велком ту – куда? Или во что?
– Не знаю, что имели в виду китайцы, соорудившие этот коврик, но сдается мне, тут каждый сам решает, велком ту – куда, зачем или во что.
Глухо щелкнул замок, путеец открыл дверь и пропустил девушку вперед. В маленькой прихожей на высоком деревянном ящике, сколоченном из досок, ее встретил кот дымчатой расцветки, с белым овальным пятном на груди.
– Подожди, – твердо сказал путеец предупредительным тоном, заметив тянущиеся руки девушки, – обдерет.
– Своенравный, да?
– Разборчивый скорее… Проходи!
Отдернув тяжелую плотную штору, отделявшую прихожую от комнаты, вошли внутрь. Взору представилось достаточно просторное светлое помещение с двумя окнами, с видом на железную дорогу. Под тем, что ближе к выходу, стоял широкий стол с двумя задвинутыми под него с разных сторон стульями. У второго окна в самом углу располагалась односпальная кровать синего цвета, с хромированными дужками. В противоположном углу комнаты старая изумрудно-зеленого цвета софа соседствовала с не менее старым холодильником, который монотонно трещал, а сразу слева от входа на невысоких ножках маленькая металлическая печка улыбалась косой от перегрева полукруглой узорчатой дверцей. По стенам на всяком свободном месте висели прямоугольные листы старой пожелтевшей бумаги, очень похожей на папирус с какой-то символикой, больше всего близкой каким-то восточным иероглифам.
– Интересно… но страшновато, это что за каракули, или ты из этих ненормальных, а, отвечай?! – повернувшись к путейцу, спросила она, напрягая лицо, видимо решив, что нападение все же лучшая защита несмотря на обстоятельства.
Он улыбнулся, вешая жилет и куртку на крючок, глубоко выдохнул и ответил:
– Ну это как посмотреть, если живу так как живу и не стремлюсь этого изменить, то, пожалуй, да – ненормальный, – взялся снимать сапоги, – а что же еще, если не ложные понятия о норме заставляют человека ложиться, например, под поезд?
– Ты о чем? – озираясь вокруг и тяжело задышав, спросила она.
– Я о том, что для еще недавней, несостоявшейся самоубийцы, ты слишком опасаешься, где ты и с кем. Вообще-то это мне нужно беспокоиться, ведь человек, решивший свести счеты с жизнью, да еще таким варварским беспокойным способом, кто знает, что еще может отколоть. А насчет символов, они здесь были еще до меня, по-моему, вполне себе художественно. Ну что, воды еще хочешь или передумала?
– Теперь хочу еще больше, – без отрыва от разглядывания символов буркнула себе под нос.
– Садись за стол. Только ботинки сними. Чисто здесь, – сказал путеец и поднял из ведра, стоящего у печи, ковш. Снял с его края капли и перенес за стол, где ловким однократным движением наполнил граненый стакан.
Девушка, уже усевшаяся на скрипучий стул, тут же ухватила стакан и, жадно опустошив его, часто задышала. Путеец снял с крючка узкое вафельное полотенце и, плеснув на него несколько раз остатком воды из ковша, сжал его, встряхнул и протянул девушке.
– Держи. Вытри лицо.
Вернул ковш в ведро и уселся за стол, заняв место напротив девушки. Она тем временем промокала полотенцем лоб и, протирая глаза, бормотала что-то невнятное.
– Послушай! Не хочу показаться назойливой, но у тебя совершенно случайно чего-нибудь выпить нет? – сказала она, отложив полотенце.
– Не хочешь, но кажешься.
– Я в смысле, может это твое «Велком ту», это «Велком ту дринк»? Ты ведь сказал, что каждый сам решает.
– Ладно. У меня, конечно, не отель, но кое-что найдется.
Путеец встал из-за стола и, сбегал куда-то на улицу, после принес покатую литровую бутыль, заткнутую пробкой из-под шампанского, половину которой заполняла прозрачная жидкость.
Сдвинув стакан к краю и откупорив бутылку, не спеша наполнил его на треть. Затем закрыл и поставил бутыль на пол. По комнате пополз терпкий сладковатый запах, а верх стакана, свободный от жидкости, покрылся мутной пленкой конденсата с косым краем.
Девушка взяла стакан и, плавно взмахнув им, втянула носом воздух.
– Пахнет вкусно. А запить?
– Если только закусить, – сходил к холодильнику и принес блюдце с двумя бутербродами с маслом на сером хлебе.
Девушка выпила и, зажмурив глаза, зажала ладонью рот. После принялась часто махать рукой и еще чаще дышать. Вытерла появившиеся слезы в уголке глаз и умяла бутерброд в один присест.
– Что это?! – глядя на бутыль на полу, воскликнула она, сразу расстегнув верхние пуговицы пальто.
– Самогон, по-моему. А на что похоже? – спокойно уточнил путеец, навалившись на стол.
– На самогон, наверное. Хотя я не специалистка, – поедая второй бутерброд, ответила она. – А как ты угощаешь и сам не знаешь, чем?!
– Знаю, знаю. Это так – попытка юмора. Пару лет назад один нервный парень в гости заходил, вот оставил. Я сам не любитель, но не выбрасывать же. Думал, вдруг пригодится, и не зря думал.
Девушка доела бутерброд и, потянувшись, сняла с себя пальто, отбросив его на спинку стула, потом посмотрела на путейца с оценивающим взглядом.
– Ты, значит, здесь один живешь?
– Можно сказать и так.
– Что делаешь?
– Ремонтирую дорогу… при необходимости.
– Дело как видно не очень-то прибыльное?
– Совсем не прибыльное, – с легкой улыбкой ответил он.
– Не думал чем-то другим заняться?
– Нет. Зачем?
– Больше денег, например.
– Мне не надо.
– Значит, всем надо, а тебе нет?
– Да, но я не думаю, что такое нужно прямо-таки уж всем.
– Ладно, пусть не всем. Но большинству.
– Значит, я к нему не отношусь, только и всего, – путеец встал с места и, отступив от стола, взял ковш из ведра и, отпив воды, с какой-то вязкой задумчивостью сказал: – Долго свой вопрос задаешь.
– Какой вопрос? – нахмурилась девушка.
– Пытаешься понять происходящее через призму привычной тебе системы координат, а здесь она не работает. Это же очевидно. Посмотри на обстановку. Посмотри на расположение. Какие деньги? Ты о чем?
– О чем? – вдруг в ее глазах пробежал тонкий намек недовольства. – Да ты что? Так ведь все разговаривают. Всегда сначала про деньги, а уж потом про…
– …вещи? – перебил путеец.