Темноту, сгустившуюся над Бастером, разбавляли редкие огоньки свечей в домах, факелов и костров, масляных фонарей — в руках прохожих и на кораблях, бросивших якорь на рейде.
Взошла яркая луна, её голубовато-серебристый свет выделил из мрака высокий каменный забор, тянувшийся сбоку справа, и озарил ряд домишек, выстроившихся по левую руку от Драя с Ташкалем.
Из тёмного переулка показалась загулявшая компания.
То ли горе залив, то ли радость спрыснув, они мирно, весело гоготали, затягивая песню и тут же обрывая напев, лишь факелами потрясая в такт.
Неожиданно над улицей разнёсся жуткий вой, тоскливый и злобный, продирающий нутро, сбивающий мысли.
Гуляки смолкли тут же, застыв, как скульптурная композиция, и в тишине послышались частые, негромкие шаги.
Сухов на всю жизнь запомнил то кошмарное явление — громадная чёрная фигура возникла перед ним, таясь на грани густой тени и бледного сияния.
Сгорбившись, ступая на задних конечностях, а передние лапы держа перед собою, существо скакнуло к Олегу, одолевая футов двадцать одним прыжком, и капитан ясно увидел массивную голову с остренькими кошачьими ушами. Два глаза свирепо горели красным.
Истошный девичий визг словно пружину спустил — Сухов выхватил пистолет и выстрелил.
Вспышка выхватила из черноты оскаленную пасть ягуара, и взмах когтистой лапы.
«Неведома зверушка» мгновенно изогнулась, но от пули не убереглась. Взревев, ночное страшилище метнулось к забору и перескочило его.
Злобный истошный вой снова окатил предместье Бастера, пуская мурашки по телу.
— Это был балам! — выдохнул Ташкаль. — Ягуар-оборотень!
— Оборотень, говоришь? — процедил Олег и громко потребовал: — Эй! Посветите сюда!
От весельчаков, секунду назад протрезвевших, отделился малый с фонарём. Приблизившись, он присел и опустил фонарь, бросая тусклый свет на пыльные камни.
Яркие капли багрового отлива различались вполне явственно.
— Ладно, — буркнул Олег, поднимаясь. — Я ещё разберусь с этим шутником.
— Может, это демон был? — свистящим шёпотом предположил гуляка.
— Демоны не проливают крови, — сухо парировал капитан. — По крайней мере своей.
Внимательно оглядевшись по сторонам, Сухов проговорил задумчиво и глухо:
— «Чем дальше, тем страньше и страньше…»
Глава четвертая,
в которой Олег получает письмо
На другой день о схватке с «демоном» судачил весь Бастер.
Гуляки-свидетели охотно рассказывали и пересказывали страшную историю, случившуюся прямо у них на глазах, проявляя недюжинную фантазию.
Повествуя о явлении человека-ягуара, оборотня, они добавляли красочных подробностей к повествованию, словно пресную кашу сдабривая специями.
Балам у них рос в размерах, то и дело меняя статус, дотягивая до демона, а то и до самого Сатаны. Слушатели были в восторге.
Надо ли говорить, как резко подпрыгнул рейтинг капитана Драя?
Уж если строптивый «наследник» Чака Нормандца сразился с нечистой силой и посрамил самого дьявола, то капитан он хоть куда!
И Олег за полдня набрал ещё дюжину людей — матросов, канониров, рубак, мушкетёров…
Одним словом, пиратов Карибского моря.
А посему, решив нанести визит Франсуа Олонэ, Сухов не особо беспокоился о «пиаре» — слава бежала впереди него.
Надо сказать, к Олонцу капитан Драй относился весьма сдержанно — необузданная жестокость и кровожадность Франсуа отталкивали его.
Олег и сам был далеко не ангел, но собственная его беспощадность была чертой воина, суровой, вынужденной необходимостью.
Казнить предателя? Да.
Перебить пленных? Да, чёрт возьми!
Но убивать просто так, ради развлечения, напоказ… Мерзость.
С другой стороны, пиратов, отличающихся высокими морально-этическими качествами, не слишком много.
Один всего. Зовут — капитан Драй.
Сухов фыркнул — смерть от излишней скромности ему точно не грозит…
Флагман Франсуа Олонэ — «Сен-Жан», двадцатишестипушечный испанский флейт, захваченный в Маракайбо, — стоял на якоре в западной части бухты.
Рядом едва заметно покачивались, натягивая канаты, «Пудриер» и «Какаойер».
Эти три корабля составляли главную ударную силу Олонца, а ещё в его флотилию входили две бригантины, капитанами которых были выбраны Пьер Пикардиец и Моисей Воклен.
Ну, как бы ни оценивать нравственность Франсуа Но, следует признать, что храбрость и находчивость были ему свойственны.
Немногим более трёх лет назад Олонец потерял свой корабль у берегов Юкатана, хотя людей своих уберечь сумел.
Но ненадолго — испанцы перебили чуть ли не всю его команду.
Перемазавшись чужой кровью, капитан притворился мёртвым. Когда стемнело, он переоделся испанцем и наведался в город Кампече, где сговорился с чернокожими рабами и совершил вместе с ними побег на каноэ, достигнув Тортуги.
Годом позже Олонэ наведался к берегам Кубы — к городишке Ла-Вилья-де-лос-Кайос, — решив на паре каноэ, с двумя десятками человек, пограбить местное население.
Кубинского губернатора, дона Франсиско Давилу Орехона, прогневала подобная наглость, и он наслал на флибустьеров с Тортуги девяносто солдат, снарядив для этого десятипушечный флибот.[16]
Мало того, дон Франсиско отправил с испанскими карателями ещё и негра-палача, приказав ему обезглавить всех пиратов, кроме самого Олонэ, — с вожаком губернатор хотел позабавиться лично.
Вот только флибустьеры переиграли испанцев, сами устроив на них засаду в устье реки Эстеры.
Бой был краток и страшен: ударив из пушек по каноэ, мушкетёры из Гаваны сами подверглись яростной атаке пиратов, захвативших флибот и обезглавивших всех, кроме негра.
Чернокожего палача отослали к губернатору с письмом, в котором Олонэ поклялся уничтожать всех испанцев. И сей обет он исполнял со рвением.
Вернувшись на Тортугу, Франсуа, как говорится, поставил всех на уши, призывая сплотиться и захватить Маракайбо, один из оплотов испанцев, город, настолько же богатый, насколько укреплённый.
И Олонцу удалось уговорить флибустьеров!
Ну, подбить этих безбашенных на лихое дело было не так уж и трудно, но ведь и сам д’Ожерон поверил капитану отбитого флибота!
Губернатор, правда, несколько подстраховался — дал Олонэ для пригляду своего коменданта — Мишеля Баска, сьера д’Артиньи, сведущего в захватах крепостей.
Вскоре Олонец убыл во главе целой флотилии — сразу пять кораблей повёл он к славе и богатству. По дороге флотилия напала на испанский флейт, шедший из Сан-Хосе-де-Пуэрто-Рико в Новую Испанию.
Флейт защищали шестнадцать пушек и полсотни солдат, но пираты одолели испанцев часика за два, а корабль переименовали в «Какаойер» (что-то вроде «Склада какао»).
Олонец отправил его разгружаться на Тортугу, а недельки через две «Какаойер» вернулся с пополнением, ведомый племянником д’Ожерона, Жаком Непве де Пуансэ, сыном сестры губернатора, Жанны.
Ну, пока в Бастере разгружали какао, молодцы Олонэ захватили ещё один приз, причём без единого выстрела — это был испанский флейт, направлявшийся из Куманы, что в Новой Гранаде.
Вёз он оружие, порох и жалованье для гарнизона Санто-Доминго, и Олонец, юморист-сатирик, перекрестил его в «Пудриер» («Пороховой погреб»). Капитаном «Пудриера» избрали Антуана де Пюи.[17]
Флибот Франсуа передал Моисею Воклену, а своею капитаной, как испанцы называют флагманские корабли, он сделал «Какаойер».
Набрав свежей воды на острове Оруба, флотилия тихонько проследовала к озеру Маракайбо, на рассвете атаковав крепость Эль-Фуэрте-де-ла-Барра.
Город опустел, испанцы бежали в лес, прихватив с собою самое ценное, но пираты, наголодавшись, были рады даже вину, мясу и хлебу в брошенных домах.
Бесчинствуя в течение двух месяцев, «олонезцы» увлечённо грабили Маракайбо и лежавший неподалёку Сан-Антонио-де-Гибралтар, резали испанцев или отбивались от них, собирали выкуп с уцелевших горожан.
Оставив после себя пожарища, Олонэ покинул испанские владения. На острове Ла-Вака, иначе — Ваш, пираты поделили добычу, а была она колоссальной — двести шестьдесят тысяч песо!
Разумеется, почти вся эта груда серебра была флибустьерами пропита и прогуляна, и к настоящему времени Олонец прикидывал, куда бы ему ещё нагрянуть, куда «прогуляться», где бы стрясти с испанцев серебришка с золотишком…
…У пристани покачивалась небольшая лодчонка, в которой растянулся добрый молодец. Подложив руки за голову, он задумчиво глядел в небеса.
— Привет, — сказал ему Олег. — До «Сен-Жана» не подкинешь?
Добрый молодец скосил на него глаза, подумал и ответил лениво:
— А чего ж… Можно. Учти только: Олонец нонче не в настроении.
— Плевать, — обронил Сухов.
Гребец, кряхтя, сдвинулся, освобождая место пассажиру, поплевал на мозолистые ладони и взялся за рукояти вёсел.
Олег, так же молча, размотал швартовый конец и бросил его в лодку. Затем спустился сам.
— И чего ты забыл на «Сен-Жане»? — полюбопытствовал добрый молодец, загребая.
— Деньжата на исходе, — усмехнулся Сухов, — а ежели держаться кучно, их добыть проще.
— Эт-точно…
Тут бабахнула пушка, следом за нею другая — это был салют.
Им встречали корабль, медленно входивший в бухту — крупный флейт под французским флагом.
— Ух ты! — оживился гребец. — Прибыли никак!
— Кто? — недопонял Олег.
— Девки! — хохотнул добрый молодец. — Самый что ни на есть ценный груз! Хо-хо! Губернатор обещался завезти сотню-полторы красоток и, гляди-ка, слово сдержал.
— Шлюхи небось?
— И воровки! Так и мы не ангелы! Ха-ха-ха!
Флейт, прибывавший из Анжу, убирал паруса, замедляя ход, и десятки лодчонок, каноэ, баллагу, вельботов бросились к нему, устраивая торжественную встречу.
Мужики, сидевшие на вёслах, орали и махали руками, а «ценный груз» корабля жеманничал на палубе, выстроившись вдоль бортов.
Шлюпки с солдатами, посланные губернатором, оттесняли самых рьяных «женихов», но те особо и не обижались.
Между тем лодка подплыла к самому борту флейта «Сен-Жан», с недавних пор ставшего для Франсуа Но флагманом — «Какаойер» был выкуплен губернатором Тортуги за хорошие деньги.
— Эй! — крикнул добрый молодец, задирая голову. — На палубе! К вам гости!
— Кого там ещё чёрт принёс? — прогудел грубый, сипловатый голос.
— Меня, — коротко ответил Сухов.
Через фальшборт перевесился дюжий детина в смешной плетёной шляпе, больше всего напоминавшей соломенный брыль.
Поморгав на нежданного гостя, он сбросил верёвочный трап.
— Заходи.
Олег ловко взобрался по плетёной «лесенке» и отряхнул руки.
— Могу я увидеть капитана Олонэ? — спросил он с холодноватой вежливостью, обозревая пустынную, не шибко чистую палубу.
— Можешь, — кивнул детина, от чего его брыль обвис, скрывая лицо. Поправив свой головной убор, он добавил: — И увидеть, и услышать. Капитан почти трезв, отчего слегка не в духе. По коридору до упора и налево.
Потеряв всякий интерес к посетителю, вахтенный отвернулся, облокачиваясь на планшир.
Прошествовав к кормовой надстройке, Сухов перешагнул высокий порог, попадая в темноватый проход, по обе стороны которого шли каюты. Из-за одних дверей доносился мощный храп, за другими было тихо.
В конце коридора, с левой стороны, находился вход в каюту капитана. Дверь была распахнута настежь, открывая взгляду некий слегка упорядоченный хаос.
Капитанское обиталище было заставлено дорогой мебелью, пол его покрывали три или четыре турецких ковра, чьи узоры оказывались плохо различимы под грудами сваленных вещей — разбросанных сапог, скомканных рубах, пустых бутылок, пары золотых кубков, палаша в ножнах и даже Библии в богатом кожаном переплёте.
Сам хозяин сидел с краю кровати, босой, расхристанный, взлохмаченный, мрачный.
Безвольно свесив левую руку, правой он упирался в колено, кулаком поддерживая вялый подбородок.
Слегка побритое лицо Олонца не впечатляло — обычная физиономия пропойцы, маявшегося с похмелья.
Припухшие, покрасневшие глаза, сеточка ранних морщин, складки в уголках распущенного рта, тонкие усики под широковатым носом, страдальчески приподнятые брови.
А вот необузданность и кровожадность натуры не проявлялась никак.
Не поднимая глаз, Франсуа вопросил невнятно:
— Чего надо?
— Поговорить, — лаконично ответствовал Олег.
— О чём?
— О видах на урожай! — резковато сказал Сухов. Брезгливо откатив сапогом початую бутылку рома, добавил: — Развёл тут срач…
Непринуждённо усевшись в кожаное кресло, он насмешливо наблюдал за взбешённым Олонэ, будто пружиной подброшенным.
Выпрямившись, пират сжимал и разжимал кулаки, сверля Олега яростным взглядом.
— Во-от, — удоволенно протянул Сухов, — вот теперь мне видно капитана корабля.
Франсуа оглядел странного гостя, теряя запал.
— Говори, чего хочешь, — пробурчал он, — или выметайся.
— Ты весьма любезен, — фыркнул Олег.
Достав кончиками пальцев сосуд с ромом, Сухов откупорил его и щедро плеснул в поднятый с полу кубок.
— Поправь здоровье, — сказал он миролюбиво. Олонэ хмуро посмотрел на него, но отказываться не стал — жадно выглотал до дна и выдохнул. Глазки у него заблестели, и Олег кивнул: клиент готов.
— Меня зовут капитан Драй, — проговорил он. — Это самое… Со мной галиот и небольшая команда. Сила не так чтобы очень, но за себя постоим — и по лбу настучим кому надо. А ты, я слыхал, в новый поход собираешься? Кстати, можешь сесть.
— Был такой слух, — проворчал Олонец, плюхаясь обратно на кровать. Хмыкнул, покачал головой: — А ты наглец ещё тот! Знать, не зря о тебе судачат.
— Стараюсь соответствовать.
— Я так понял, ты хочешь со мной на испанцев идти?
— В точку.
Франсуа посопел, размышляя, не налить ли ему ещё, но переборол-таки себя.
— Ладно, — согласился он, — присоединяйся, коли желание есть. Собираюсь на озеро Никарагуа наведаться, пошерстить тамошние селения. Поднимусь по реке Десагуадеро и… Делёжка, как обычно, у меня всё строго. Одного требую, чтоб не трусил никто, иначе сам порубаю дрисливых… Ну ты-то больше на кота похож, чем на мышь, хотя… В бою я тебя не видал пока.
— Увидишь, — заверил командование Олег.
Два дня ушло на закупку пороха и прочих припасов.
Команда драила «Ундину» с ожесточением, и та блестела как новенькая.
А на третий день произошло великое событие — открылся аукцион, на котором местные половозрелые особи мужеска полу торговались за доставленных на Тортугу дам.
Куча народу собралась на рыночной площади Бастера, где обычно шла продажа чернокожих невольников.
Бертран д’Ожерон, приветив «ценный груз», дал девицам два дня отдыху, поселив их на окраине, и пообещал, что на третий день им предложат кров и супругов. И вот этот день настал.
Шум на площади не смолкал. Девицы хихикали и строили глазки, хотя иные и роптали, а уж мужчины пыжились, разодетые кто во что.
Вперёд вышел сам губернатор, приветливый и ласковый, как добрый папочка.
— Друзья мои, — зажурчал он, — эти грациозные дамы большого мужества и чарующей кротости, отличающими их пол от нашего, прослышав о вашей тяжелой и одинокой судьбе, преисполнились сострадания и преодолели много миль, чтобы разделить и скрасить ваше одиночество. Как видите, их здесь сто пятьдесят. Каждая согласна выбрать среди вас мужа, которому она будет повиноваться и которого будет уважать. Желательно, чтобы выбор сделала не она, а вы — ради нее. Но поскольку вас здесь больше, чем их, мы условимся, что те из вас, кто хочет, бросит меж собой жребий на право и преимущество выбора. Я уверен — и это будет утешением для тех, кто обманется в своих ожиданиях, — что пример этих смелых дам не останется незамеченным во Франции и через несколько месяцев за ними последуют другие.[18]