– Рад знакомству, Глори, – сказал Питер.
– Мы встречались раньше? – спросила я и снова заглянула ему в глаза. Послание от Питера: «Во время Второй мировой его деда взяли в плен где-то около Тихого океана, и ему приходилось питаться жуками и пить собственную мочу. Его далекий потомок изобретет микрочип, который будут вживлять детям, чтобы они проходили стандартное тестирование без страха и скуки».
– Мне кажется, встречались, – ответил Питер. – А еще у тебя очень красивая улыбка.
Кажется, более дурацкого разговора не было ни в одном фильме про маньяков. Если бы кто-то наблюдал за нами, он бы вызвал полицию. Папа переехал бы Питера тележкой из продуктового магазина. Даже Элли не одобрила бы, а она спала с Риком, у которого вши и куча книг о серийных убийцах.
– Звучит… жутковато, – призналась я. – Мило. Но жутковато.
Питер хмыкнул:
– Прости, не хотел напугать.
– Все в порядке. – Я старалась не поднимать взгляда выше его колена. Оно тоже было совершенно шикарным.
– Я провожу исследование, – признался Питер. – Хожу сюда каждый день с начала недели. Уже немного тошнит от этого.
– Какое исследование? – спросила я. – Ты же сейчас не заставишь меня отвечать на кучу вопросов?
– Никаких вопросов, – успокоил меня Питер. – Ты уже ответила. Смотри. – Он показал мне прикрепленный к планшету лист бумаги с кучей крестиков и одной галочкой. – Видишь галочку? Это ты. – Крестиков накопилось уже штук пятьдесят. – Ты стала светом среди тьмы. И все. Не хотел пугать тебя, просто очень рад, что ты здесь.
– Почему галочка только одна?
– Погляди вокруг, – посоветовал Питер. – Как ты думаешь, что в тебе особенного?
Я огляделась. И случайно встретилась глазами со спешащей куда-то женщиной. Послание от быстро идущей женщины: «В 1943 году ее отца вызвали в Ок-Ридж, Теннесси, для участия в сверхсекретных разработках под названием “Проект Манхэттен”. Итогом проекта стала 9700-фунтовая бомба по имени “Малыш”».
Я не смогла сразу ответить Питеру. «Как ты думаешь, что в тебе особенного?» Главное мое отличие от остальных – способность видеть чужую вечность. Особенной меня сделало то, что я выпила бога и сама стала богом. Или выпила летучую мышь и сама стала летучей мышью, выбирайте по вкусу. Я особенная потому, что не могу заглянуть кому-то в глаза и увидеть только его. Я вижу все и сразу.
– Ну так? – переспросил Питер.
– Что во мне особенного? Ну… – Я огляделась. – Я не загорела и мне плевать, что я не загорела?
– Не-а.
– Я не крашу волосы?
– Не-а.
– Макияж? Я не крашусь?
– Смотри не только на женщин, – уточнил Питер. – Исследование касается всех.
– И ты не пытаешься ничего мне продать?
– Не-а. Это для колледжа.
– Ты студент? – спросила я. Питер посмотрел на меня с улыбкой. Он понял, что я имела в виду: «Не староват ли ты для колледжа?» Не хотела дискриминировать его по возрасту. – Прости.
– Я долго думал, кем хочу быть, – объяснил Питер.
– Понимаю тебя.
– И потом, мне всего двадцать два.
– Ясно.
– Ну так что? Еще мысли? – Я покачала головой. – Когда я улыбнулся тебе, ты улыбнулась в ответ.
– И?
– И все. Ты не поморщилась, не опустила взгляда, не уткнулась в телефон и не сделала вид, что не заметила меня. Ты улыбнулась в ответ.
– И что в этом особенного?
Питер повел рукой, как будто посетители торгового центра были призом какой-нибудь викторины:
– Сама попробуй. Не то чтобы все вокруг излучают дружелюбие.
Я хотела ответить ему, что мне не нужны друзья, у меня их нет и меня все устраивает. Но вместо этого я пыталась понять, почему я улыбнулась. Раньше со мной такого не бывало. Неужели я улыбнулась только потому, что красивый парень улыбнулся мне первым? Или я сегодня уже улыбалась другим людям и сама того не заметила? Что со мной происходило?
– А какая у тебя специальность? – спросила я Питера.
– Психология.
– И ты бродишь тут весь день?
– Весь день, всю неделю. Извини, я проголодался. Подержишь мне место, пока я сбегаю за едой?
– Конечно.
– Тебе захватить чего-нибудь?
– Тако? С цыпленком… И дополнительной сметаной. – Питер показал мне два поднятых больших пальца.
Сегодня я могла снимать только на телефон. Все остальные камеры в этот раз остались дома. Мне резко захотелось сфотографировать его удаляющуюся спину. Я не стала ее снимать, но мне хотелось назвать снимок «Я просто улыбнулась».
========== Слишком высокая планка ==========
Питер заказал себе цыпленка в кисло-сладком соусе. Он макал цыпленка в соус, как будто фастфуд, и меня это немножко смущало. Я попыталась съесть тако, но, сидя на скамейке, я никак не могла делать это аккуратно, поэтому я отложила тако обратно на бумажный поднос. Потом я решила, что мне плевать. Я вижу этого парня впервые в жизни. Какое ему дело, как я ем тако? А еще он принес штук сто салфеток, и это было прекрасно.
Мы начали разговор с вопросов о музыке:
– Мне нравятся старые группы, – сказал Питер. – Причем все подряд, от «цеппелинов» и «нирваны» до «стоунов».
– Мои родители были чокнутыми хиппи, так что я тоже все это слушаю. Добавь чуточку Grateful Dead, Хендрикса и Pearl Jam, и наши вкусы совпадут полностью.
Некоторое время мы молча ели. Между нами не повисала тишина, потому что мой тако прожарили до хруста. По крайней мере, я постоянно им хрустела. С каждым разом, когда я поднимала глаза на Питера, он выглядел все шикарнее.
– То есть ты просто целый день ходишь и улыбаешься людям? – спросила я. Он кивнул, продолжая жевать. – Это для семинара про то, что люди кретины?
Питер хмыкнул:
– Это для доклада на летних курсах. Я назову его «Смерть элементарной вежливости в информационном обществе».
– Хм-м.
– Ты когда-нибудь читала комментарии в сети?
– Да, я понимаю, о чем ты.
– Ты в старшей школе, да?
– Только что закончила.
– Я бы взял у тебя интервью. Ну, о том, как живется выпускникам.
– Мне казалось, тебе двадцать два, – заметила я. – С тех пор, как ты сам учился в школе, она не сильно изменилась.
Я прожевала последний кусок тако – наверно, добрую его треть, которую я просто запихнула в рот, пока не засыпала крошками все колено.
– Другие студенты говорят, я слишком зациклен на том, что людей все меньше и меньше интересуют другие люди и все больше и больше – их компьютеры. Как-то так.
– Мне кажется, ты прав, – ответила я. – Даже дружба больше не похожа на дружбу.
– Поясни.
– Ну, друзья просто пишут друг другу сообщения, или собираются посплетничать, или смотрят страницы друг друга в соцсетях, или смеются над другими и все такое.
– Ты тоже так делаешь?
– У меня нет друзей, – призналась я.
– Не верю.
– Можешь не верить. Это правда.
Он изучающе оглядел меня:
– Вообще никого?
– Ну, есть одна подруга. Но только потому, что она живет через дорогу. Она не очень хороший друг. Это просто… удобно.
– А мне кажется, ты крутая.
– Я крутая, да.
– Тогда почему у тебя нет друзей? Неужели так сложно найти других крутых людей?
– Да. И нет. Не знаю. Мне просто в принципе не нравятся люди, – сказала я. – Им нельзя доверять.
– А мне?
– Что?
– Мне тоже нельзя доверять?
– Не знаю.
– Слушай, мы знакомы меньше часа. Я не думаю, что полный мизантроп стал бы сидеть тут и есть с незнакомым парнем.
– Считай это бунтом.
– Значит, я достаточно крут для тебя?
– Пожалуй. Но пока я тебя не знаю, – заметила я. – Обычно я узнаю кого-то поближе и понимаю, что на самом деле этот кто-то совсем не так крут, как казалось. Или как-то так.
– Это очень высокая планка.
– Что плохого в высоких планках? Ты же сам ходишь по торговому центру целыми днями и улыбаешься людям.
– И то верно. Но нельзя ожидать от людей, чтобы они оправдывали твои ожидания.
– Почему нельзя?
– У тебя нет друзей, так? Это уже о чем-то говорит.
– Мне не нужны друзья, – возразила я. – Что ты скажешь на это?
– Ты необычная, – заметил Питер. Он улыбался – значит, это был комплимент. Но я все равно не знала, что ему ответить. – Если ты сможешь дать интервью, думаю, мне стоило бы включить твои мысли в доклад.
– Я думала, мы уже начали интервью. – Мы посмеялись. – Думаю, теперь нам надо вернуться к разговору о музыке, а потом разойтись по своим делам.
– Не знаю. Мне все еще интересно, почему ты не хочешь ни с кем дружить.
Я задумалась:
– Мне просто не нужны друзья.
– У тебя, наверно, хорошие отношения с семьей.
– Типа того.
– Братья, сестры?
– Я единственный ребенок.
– Наверно, у тебя крутые родители.
– Да. Очень крутые.
– Значит, высокая планка началась с семьи?
Я рассмеялась:
– Да, можно и так сказать.
– Ты интересная.
– Думаешь?
– Понимаешь, о чем я?
– Я никогда нигде не стану своей, если ты об этом. И не знаю, хочу ли этого.
– Эх.
Питер выбросил наши подносы в мусор. Я тоже встала, и он разочарованно на меня посмотрел, как будто хотел еще поговорить.
– Мне надо идти, – объяснила я.
– Ладно. Был рад с тобой познакомиться. – Он вручил мне визитку. – Ты правда согласна дать интервью?
– Конечно, без проблем.
– Вот мой номер. Позвони, договоримся.
– Ладно, – сказала я и убрала визитку в карман, лишь мельком взглянув на нее.
– Тогда до скорой встречи.
Мы пожали друг другу. У него было крепкое рукопожатие. Как и у меня. У нас обоих были высокие планки. Послание от красивого Питера: «Его отец никогда не любил его и все время говорил подстричься. Один раз он сказал, что Питер похож на голубого…»
По пути к фонтану перед «Sears» я попробовала улыбаться людям. Питер был прав: никто не улыбался в ответ. Получалось совсем наоборот: от моей улыбки людям становилось неловко. По пути я поймала несколько посланий и записала их в «Историю будущего», но большую часть времени я была погружена в своим мысли. В основном – о Питере, иногда – о старике в бейсболке, а ближе к обеду – об Элли, потому что я не знала, что сказать, чтобы она наконец исчезла из моей жизни. Она жила через дорогу, так что, если я не запрусь в чулане и не уеду, это будет очень неловко.
Я прошла по всем местам скопления пожилых людей, но старика в инвалидной коляске там не было. Потом я даже обошла вокруг торгового центра, где выполняли дневную норму ходьбы люди в модных спортивных костюмах. Там его тоже не было. По пути обратно в торговый центр я прошла мимо развала в духе блошиного рынка – с бейсбольными карточками, старыми виниловыми пластинками и другими приветами из стиля ретро. Я зацепилась взглядом за пару темных очков. У них была оправа в виде летучей мыши и красные стекла. С их дужек свисали цепочки с маленькими летучими мышками. Я купила их за десять баксов и надела. Красная дымка перед глазами напоминала мне о чулане и казалась метафорой. Я была летучей мышью по имени Глори О’Брайан и видела все в красном цвете. Красный – цвет моей злости на мир. Я была окаменелой мышью – мертвой внутри обманщицей. Я была мертва для всех, кто чего-то ждал от меня. Мертва для производителей лака для ногтей, для моды и сплетен о знаменитостях. Мои мертвые уши не слышали, кто и что обо мне думал. Я была свободна, потому что меня никто по-настоящему не знал. Возможно, красные стекла добавили мне капельку безумия, но я действительно так думала: «Я ничего собой не представляю, и я свободна».
В очках на меня пялились люди и мне стало неловко, так что я сняла очки и продолжила поиски старика в бейсболке. Когда я обходила торговый центр в четвертый раз, я почувствовала себя глупо. Может быть, тот старик здесь даже не жил. Может, он навещал друга, может, его привела дочь. Дело шло к обеду. Я решила, что лучше всего будет направиться к фудкорту. Хотя мы с Питером ели тако всего пару часов назад, я зверски проголодалась.
========== Раковые энчиладас ==========
По пути на фудкорт я выискивала взглядом Питера – чтобы убедиться, что он все еще такой же красивый, как и утром. Или чтобы обнаружить его на скамейке рядом с другой девочкой, у которой он тоже хочет взять интервью. Такой вариант тоже приходил мне в голову. С определенной точки зрения его предложение об интервью для доклада выглядело как набор фраз, которые он говорил каждой девушке в торговом центре. Что я о нем вообще знала?
Я не нашла его, но не стала особо беспокоиться. Судя по всему, ему было, чем заняться. Я была уверена, что рано или поздно он найдется… и он нашелся.
– Кто это? – спросила Элли, когда мы стояли в очереди за кальцоне. Он помахал мне и уселся в самой людной части фудкорта – наверно, чтобы улыбаться людям, которые пришли пообедать.
– Питер, – ответила я.
– Откуда он взялся.
– Мы утром познакомились.
Элли поморщилась, как будто говоря, что ей не нравится, что я с кем-то знакомлюсь.
За едой мы говорили о наших видениях. Время от времени Эли оглядывалась на Питера и стреляла глазами.
– Ну как, видела что-то новое? – спросила я.
– Я теперь знаю, что какой-то парень, которого я видела впервые в жизни, любит исподтишка нюхать чужую обувь. Еще я видела, что дедушка какой-то женщины когда-то танцевал степ, а дочь какой-то маленькой девочки будет жить на деревьях.
– Ее вышлют, – сказала я. – Она будет изгоем.
– Нашла своего чувака в коляске? – спросила Элли.
– Надеюсь, он приедет к обеду, – ответила я и огляделась. Никаких инвалидных колясок.
Элли пыталась одолеть полную пенопластовую тарелку горячих энчиладас из микроволновки при помощи пластмассовых ножа и вилки. Все это могло вызвать рак. Я сфотографировала Элли и назвала снимок «Раковые энчиладас». Элли продолжала оглядываться на Питера и пытаться привлечь его внимание. Наблюдая за ней, я вдруг осознала, что всегда думала, что кроме Элли у меня никогда никого не будет. Однако мне понадобилось всего одно утро, чтобы встретить человека, которого не интересовало, докуда я могу довезти его и что я могу купить ему в аптеке. Его интересовало только, улыбнусь я или нет. А еще – какая музыка мне нравится.
– Что с нами происходит? – спросила я.
– Мы выпили бога, – ответила Элли. – Теперь мы видим все… в том числе людей, которые нюхают обувь.
Она засмеялась. Но я хотела сказать совсем другое. То, о чем она еще не подозревала. Я хотела спросить: «Зачем мы продолжаем притворяться?»
– Все меняется, – сказала я вслух.
Элли снова стрельнула глазами в сторону Питера и только потом посмотрела на меня:
– Его родители живут в заведении для тех, кому больше пятидесяти пяти, во Флориде. Его отец очень любит кататься на велосипеде. У него зеленый велосипед. Его мать ненавидит надевать шапочку, когда плавает в общественном бассейне. У них есть кошка.
Тут Питер посмотрел на меня. Послание от Питера: «Когда его бабушка отправилась в дом престарелых, над ней там издевались. Она справлялась с этим, каждый день перед завтраком играя джаз на пианино. Когда Питер состарится и начнется Вторая Гражданская война, он будет делать то же самое. Он будет каждую свободную минуту играть на губной гармошке, чтобы напомнить другим повстанцам, что в мире еще есть что-то хорошее».
– Ни фига себе, – объявила Элли, – он идет сюда.
Он подошел к нашему столику и поздоровался. Я представила его Элли. Элли надула губы. Думаю, будь у нее время, она бы расстегнула еще одну пуговицу на блузке.
– Она прошла твой тест? – спросила я у Питера.
– Не-а, – ответил он.
– Какой еще тест? – спросила Элли.
– Сколько галочек?
– Одиннадцать. Наконец-то двузначное число. – С этими словами Питер помахал рукой и ушел. Элли, похоже, обиделась, что мы не ответили на ее вопрос.
– Тебе надо было попросить у него номер, – заметила она. Я встала, чтобы выбросить мусор: