– Наверно.
Элли слегка разочарованно покачала головой:
– Глори, это возможность выбраться. – Даже Рик кивнул. – Это как билет на следующий жизненный этап, так?
– Да, конечно.
– Не думай, я не давлю, – продолжила Элли. – Не позволяй всем этим без пяти минут студентам заставить тебя стыдиться твоего решения.
Мне стало смешно.
– Ну спасибо.
– Тетю благодари, – ответила Элли. – Она за все заплатила.
Я подошла к тете Эми; она разговаривала с отцом и Эдом Хеффнером. При виде меня она заулыбалась так, как будто я была ее родной дочерью. Может быть, она радовалась, что наконец может дать мне немножко нормальной жизни. Они были поглощены беседой, так что я просто быстро обняла ее, и она поняла, за что.
Кто-то раскидал по всюду настольные игры. Команда выпускного альбома уже затеяла на заднем дворе викторину по «Звездным войнам». Кажется, никто не жаловался, что нет пива. С чьего-то телефона играла музыка. Посередине столов горели две цитронелловые свечки. Я стояла и смотрела, как все веселятся. В моем доме. Это было странно.
– Будь у меня выбор, я бы тоже годик отдохнула перед колледжем, – сказала Стейси Каллен. Выпалила это ни к селу ни к городу, возникая за моей спиной. – Круто, что твой папа тебе разрешил.
– Да, он очень крутой.
– Ты, наверно, очень удивилась, да? – спросила она. – Ну, когда узнала о вечеринке?
– И продолжаю удивляться, – заметила я, наблюдая за викториной.
– Знаешь, мало кого можно удивить вечеринкой в честь выпускного.
– Ну что сказать, я странная.
– Ты не странная, – возразила Стейси. – Слушай, да половина выпускников мечтают быть такими же крутыми, как ты.
Я хихикнула:
– Кажется, я никогда в жизни не была крутой.
– Бред, ну правда.
Я должна была что-то ответить, но я могла только снова и снова крутить в голове вопрос: «Я что, правда крутая?» Потом парень Стейси предложил ей сыграть в «Жизнь» и они исчезли в доме.
– Глори, где твой альбом? – сказал парень из команды.
– Не знаю. Наверно, в моей комнате.
– Я ведь еще не подписал его, – вспомнил он.
– Все в порядке, не волнуйся.
– Слушай, я тоже не подписывал! – включился кто-то еще.
– И я! – сказал другой парень из команды.
В доме папа громко включил Led Zeppelin, и я уже собиралась пойти попросить его сделать потише, а потом поняла, что под громкую музыку придется меньше разговаривать.
– Принеси его! – крикнул кто-то, видимо, имея в виду мой альбом.
Я ушла, но не за альбомом, а в кухню, где тетя Эми накрыла небольшой стол – немного органических продуктов для жителей коммуны и немного еды для нормальных людей. Там были сырные палочки и имбирное пиво. Я открыла себе бутылку имбирного пива и взяла всю тарелку с сырными палочками. Может быть, если у меня будут заняты руки, про альбом никто больше не спросит.
Выходя из кухни, я столкнулась с Элли.
– Вижу, ты нашла свое ядовито-оранжевое лакомство, – заметила она.
– Значит, ты соврала, что Маркус Гленн сегодня пойдет н твою вечеринку?
– Вообще, он должен был прийти сюда. – Интересно, насколько же плохо она меня знает? – Но я рассказала маме, и она сказала, что не подпустит его ко мне.
– А Рику, значит, можно? – спросила я.
– Рику можно.
– Ну ладно. Только попроси его не пускать юпитериан в мой унитаз.
На улице, при свете цитронелловых свеч, мы немного поговорили с отцом Элли. Он сидел рядом со мной на скамейке, пока я доедала сырные палочки, смотрела в небо и молилась – или как это называется, когда о чем-то просишь небо, – чтобы проклятие летучей мыши прошло. Я не хотела знать чужого будущего. Мне было плевать на прошлое. Я хотела только вернуться в настоящее. Жить здесь и сейчас. Веселиться на вечеринке, где все считают меня крутой.
– Знаешь, когда-то мы все очень дружили, – сказал отец Элли.
– Знаю.
Он вздохнул:
– Мне жаль, что так вышло.
– Пожалуй. – Я сказала это таким тоном, как будто я все знаю, потому что хотела, чтобы он знал, что я знаю. – Я помню, вы говорили с моим папой? Вы помирились или как?
– Не совсем.
– Ясно.
– Просто слишком много времени прошло. Уже слишком поздно. Мне жаль, что так случилось.
– Вы уже говорили.
– Да, наверно, говорил.
– Я тоже много о чем жалею, – заметила я.
– Ты слишком молода для этого. Тебе всего семнадцать. Ничего не случается просто так. Даже всякая дрянь. Понимаешь?
– Да. Понимаю.
Он посмотрел мне в глаза, и я против воли получила послание. Послание от Эда Хеффнера: «Однажды Элли будет стоять в поле коммуны одна. Она будет плакать. Вокруг нее будут расхаживать утки – те, которые не переваливаются. Потом Элли сядет в машину и никогда больше не вернется». Я не хотела этого видеть. Я сказала себе, что Элли права: послания – это бред. Все это не может быть правдой. Элли не уедет, Рик не станет дедушкой мужчины в красном фургоне, который однажды причинит вред моей семье. Это все дерьмо. Навоз. Удобрение.
Я зашла внутрь. Какая-то девочка, игравшая в жизнь, изображала слезы, потому что у нее было больше маленьких пластиковых детей, чем влезало в машину. Кто-то еще вместе с папой кайфовал под «Black Dog». Мне показалось, что чего-то не хватает; я зашла в папину комнату, нашла фотографию Дарлы и поставила ее на каминную доску, чтобы Дарла улыбалась нам всем, а не пустой папиной спальне. В какой-то момент партия в «Жизнь» закончилась, все пересчитали деньги и выбрали победителя. В какой-то момент кто-то начал играть в «Jenga» на столе, на который папа обычно клал ноги, сидя на диване. Потом тетя Эми заставила папу выключить музыку и крикнула:
– Давайте есть торт!
Пока тетя резала и раздавала торт, она предложила мне открыть подарки.
– Потом открою, – ответила я. – Большинство же так и делает?
– Не забудь разослать благодарности, – напомнила тетя, продолжая нарезать торт ровными квадратиками.
«Не забудь разослать благодарности». Ничего себе идея. Я еще даже не видела, что мне подарили, а на мне уже висела эта тяжелая обязанность, потому что тетя Эми считала, что подарки надо принимать именно так. Как будто каждый, кто что-то дарит тебе, делает это ради благодарственного письма.
Я посмотрела на стопку открыток, а потом обвела взглядом комнату. Все прекрасно проводили время. Несколько человек сказало, что торт очень сочный. Жасмин не ела. Я взяла кусок торта и вилку и подошла к ней поздороваться. Она улыбнулась измученной улыбкой – такой же, как у меня, папы и Эда Хеффнера. Я посмотрела на фотографию Дарлы. Ее улыбка не была измученной. Ее ничего больше не мучило.
Не помню, о чем мы разговаривали с Жасмин. Мы простояли так две минуты: она говорила какие-то общие фразы, а я жевала, кивала и понимала, что Жасмин и не подозревает, что я собираюсь сделать. Да, она делала глупости. Конечно, она причинила нам немало вреда, и я все еще гадала, не польстили ли те события папе и узнаю ли я когда-нибудь ответ на этот вопрос. Пока я понимала только, что не надо ее винить. Она делала то, что умела. А потом делала то, что ей сказали. Она держалась подальше от нашей семьи и нашего дома и не пришла даже на похороны Дарлы.
А теперь она стояла здесь, говорила общие фразы, ничего не ела, не садилась и не прислонялась к стене. Просто стояла и чувствовала себя неловко. Ей явно не терпелось перейти дорогу и не смотреть на фотографии Дарлы.
– Хочешь еще торта? – спросила Дарла.
– Да.
И я ушла в сторону торта и открыток, на которые предстоит отвечать.
– Ты принесла? – спросил парень из команды выпускного альбома.
– Что?
– Альбом.
– Нет.
– Так принеси! – сказал Мэтт. – Я хочу его подписать.
Я заметила, что Жасмин вышла через главный вход и Эд Хеффнер тоже это увидел. Он разговаривал с папой, который переключил музыку на какую-то медленную живую запись «Grateful Dead». Я пошла в спальню и принесла не подписанный никем выпускной альбом. Это будет единственный подарок за сегодня, за который не придется писать благодарственное письмо. Гости передавали его по кругу и что-то писали туда. Кто-то писал очень долго. Стейси держала альбом в руках минут десять. Кто-то из команды нарисовал комикс про меня с камерой. Потом альбом взяла Элли и долго писала что-то на внутренней стороне обложки. Там никто ничего не писал, потому что все знали, что она моя лучшая подруга… хотя я успела об этом забыть. Викторина по «Звездным войнам» тоже закончилась, и проигравшие обещали отдать победителю по десять долларов. Люди подписывали мой альбом и собирались домой: обнимали меня и друг друга и говорили мне спасибо. Я предлагала некоторым еще торта, потому что не собиралась рассылать благодарности.
Последними ушли Элли с Риком и Стейси Каллен со своим парнем. Стейси прошептала мне на ухо, что соврала маме, что переночует у меня, и попросила прикрыть ее. Я согласилась и посоветовала ей предохраняться.
Выходя из дома, Элли вручила мне мой альбом и сказала, что зайдет завтра. Я закрыла за всеми дверь и вышла во двор – прочитать, что мне написали. Все записи начинались одинаково:
«Крутой девчонке, с которой мы познакомились…»
«Загадочной девочке, с которой мы знакомы…»
«Забавной девушке, которую я знаю по…»
«Талантливому фотографу и хорошей подруге…»
«Прекрасной подруге, с которой мы знакомы с…»
«Милому ребенку, ставшему еще более милой взрослой девушкой…»
Кто-то написал, что я вижу мир иначе, чем все остальные. Кто-то написал, что у меня было невеселое детство, а значит, я стану великой. Столько предсказаний! У меня уже была тетрадь с совсем другими предсказаниями – «История будущего». Но альбом мне нравился больше. Чужие предсказания мне нравились больше моих. Я предпочла бы быть крутой, загадочной, забавной, талантливой и милой девочкой, а не девочкой, которая однажды предсказала годы страданий.
========== Слоями ==========
Тетя Эми убирала посуду в кухне, и я спустилась помочь ей. Она разговаривала с папой так, как будто они дружили всю жизнь, и, возможно, так и было. Я никогда раньше не замечала, что у взрослых одна жизнь поверх другой, а другая поверх третьей. Слоями. Может быть, поэтому Эд Хеффнер и сказал, что мне еще рано о чем-то жалеть. Возможно, потом поводов для этого станет гораздо больше. А возможно, нужно прекращать жалеть сейчас, чтобы потом не свихнуться. Или как-то так.
– По-моему, ты хорошо провела время, да? – спросила тетя Эми.
– Было здорово. Спасибо огромное, – сказала я и поняла, что одно благодарственное письмо я все же хотела бы отправить – ей.
– Давай присядем и почитаем открытки?
Тетя вытерла руки о кухонное полотенце и открыла одну из папиных банок пива. Папа тоже открыл себе банку и вышел во двор – задуть свечи и убрать мусор. Я взяла еще банку имбирного пива.
Почти во все открытки были вложены подарочные карты. Карты книжных магазинов. Магазинов одежды. Интернет-магазинов. Ресторанов. Мебельных. Тетя Эми считала, какая сумма наберется в итоге. Не знаю, почему. Возможно, у нормальных людей так принято.
– Триста семьдесят пять долларов, – объявила она. – Это просто дофигища книг. – Она вручила мне нераспечатанный конверт: – От меня и моей семьи, – объяснила она, как будто я не помнила ее мужа и детей со слабыми шеями. Открытка была розовой, и на ней была нарисована мультяшная выпускница на высоких каблуках. И с украшениями. В украшениях с ног до головы. Внутри открытки были чистые страницы, и тетя Эми что-то написала там. Я смогла прочесть ее слова, только вынув из открытки чек на сто долларов:
«У меня была единственная сестра. Потеряв ее, я решила, что потеряла все. Но у меня была ты.
Я хотела почаще приезжать и навещать тебя, но я была занята своими собственными детьми. Твой папа рассказывал мне, как ты из маленькой девочки становишься подростком, и я все время молилась, что ты вырастешь такой женщиной, какой была Дарла.
Так и случилось.
Ты творческая, щедрая, умная, сильная, интересная и красивая.
Я не хочу, чтобы в свой праздник ты грустила, но я хочу, чтобы ты знала, как Дарла гордилась бы тобой. Она очень любила тебя, и я не представляю, насколько тебе ее не хватает.
Глори, не теряй связи. Сообщай мне, если тебе что-то нужно. Или если тебе надо поговорить. Может быть, мне удастся заполнить крошечную часть пустоты, что осталась после нее, как ты заполнила часть пустоты, которую она оставила во мне.
Я тебя люблю. И поздравляю».
Тут вернулся папа – кажется, выбрав неудачный момент. Если бы я могла, я бы сидела и говорила с тетей Эми о маме до самого утра. В чулане Дарлы ответов не было. В тетради «Зачем люди делают снимки» ответов не было. Даже у папы их толком не было. Ответом не было ни у кого, кроме Дарлы. С самоубийствами так и бывает – ответы есть только у того, кого больше уже не спросишь. Но с тетей Эми можно многое обсудить, потому что самоубийство Дарлы лишило ее сестры, и это тоже было непросто. Но в комнату вошел веселый и немного пьяный папа и предложил сыграть в скрэббл.
– Или в покер, – продолжил он. – Эми настоящая акула покера. – Я как можно незаметнее вытерла слезы рукавом. Эми сделала то же самое – своим рукавом, а не моим. Папа заметил. – Или… если хотите, я могу уйти обратно на крыльцо и не лезть не в свое дело.
– Да не, – ответила тетя Эми, – все в порядке. Оставайся. Рой, я с радостью раскатаю тебя в покер, но только если мы будем играть на деньги.
– Давайте вы договорите и выйдете на улицу, когда будете готовы. Эми, я тренировался, не задирай особо нос.
Он вышел из комнаты. Тетя Эми крикнула вслед:
– Вообще-то, игра с компьютером за тренировку не считается!
Потом мы с ней посмотрели друг другу в глаза. Послание от тети Эми: «Ее внук будет хозяином убежища для сирот и будет искать им новые дома, скрываясь от армии Новой Америки и петляя вокруг новых законов. Убежище выглядит очень знакомо. Это сарай Элли. Тот, что через дорогу».
– Я много о чем хочу поговорить, – призналась я. – Но не сегодня.
– Давай найдем время летом. У меня есть время.
Новичкам везет, и свою первую партию в покер я выиграла. Похоже, у меня был фулл-хаус; выглядело не очень-то внушительно, но пара папиных дам и три карты одной масти у тети Эми не могли с ним сравниться. После этого Эми размазала нас по стенке и папа заплатил ей шестьдесят долларов. Когда тетя ушла, я поднялась наверх, сложила кучу открыток и подарочных карт на тумбочку и переоделась в пижаму. Потом мне захотелось перекусить и я спустилась вниз. Папа жестом попросил меня сесть рядом с ним.
– Насчет того закона, – начал он. – Я почитал про него. – Я кивнула. – Думаю, твоя мама хотела бы, чтобы я вернул себе этот участок.
Я снова кивнула, но у меня внутри все перевернулось, потому что теперь это казалось неверным. Теперь все было иначе. Может быть, из-за вечеринки. Может быть, из-за летучей мыши. Может, потому что я закончила школу. А может быть просто так.
– Я в любой момент могу умереть и не хочу оставлять этот бардак тебе, – продолжал папа. – Это было бы нечестно.
– Не-а, ты умрешь очень старым, – отмахнулась я. – Просто поверь мне.
Папа странно взглянул на меня:
– Наверно, нам надо было говорить на все эти темы и раньше. Прости меня.
– Все нормально, – ответила я. – Подробности оказались… неприглядными. Я понимаю.
Теперь мне хотелось отговорить папу забирать землю, но я понимала, что он прав. Нам нужно забрать ее. Да, Дарла просто подарила им участок, но все всегда знали, что это временно. Нельзя бесплатно жить на чужой земле девятнадцать лет и не понимать, что однажды все кончится. Однажды нужно заканчивать школу и взрослеть.
========== История будущего Глори ОБрайан ==========
Бывшие последователи Недрика найдут дворец правителя в последнем штате, который еще будет в его власти, и сожгут его дотла (при эвакуации выяснится, что на Недрика, вопреки его собственным законам, работали несколько женщин). Недрик Святоша все еще будет винить сосланных и изгоев, но угроза придет изнутри. Народ разозлится. Ох как разозлится. Люди перестанут понимать, как они оказались рабами, если всего несколько лет назад они были нормальными американцами, ели попкорн в микроволновке и драили о блеска взятые в лизинг машины.
Изгои, Снайпер и ее муж будут далеко от дворца правителя. Они будут готовиться к последней битве. Они будут сидеть под землей и слушать, как идут солдаты. Они будут знать, насколько Недрик в меньшинстве. Они будут знать, что он где-то там. Они будут чувствовать его. Рано утром во вторник они услышат, как трещит и грохочет земля над их головами. Они услышат, как стекаются новые и новые солдаты. Они выведут своих людей из туннелей и скомандуют полное отступление. Снайпер скажет изгоям, куда идти. Она отошлет их подальше от взрывов. В безопасное место. Она прочистит ружье. Ее муж нажмет на кнопку. И с грохотом начнется последняя глава истории.