“Я победил”, – голос незнакомца показался каким-то неживым. Он раскачался и крутанул “солнышко”. Тяжеленек мужик, подумал Сергей, глядя, как затряслось все дерево и угрожающе заскрипела ветка. Пятясь, отошел он на аллею, где уже зажглись фонари – стало как-то не по себе. От шершавой коры ладони саднили. Незнакомый спортсмен же, спрыгнув, даже не отряхнул рук. Как же он крутил “солнце”, вдруг подумалось Сергею, ладони же должен был стесать до мяса. Незнакомец неспеша повернулся и тоже вышел на аллею, под свет фонаря. И Сергей застыл от ужаса и изумления.
“Так не бывает!!!” – взвизгнул кто-то в его голове. Не бывает!.. Он смог только беспомощно дрыгнуть пару раз ногами, когда нечеловечески твердая, безжалостная рука стиснула его горло. Сергей вцепился, срывая ногти, в эту руку, захрипел – но это было все равно, что руками разжимать гидравлические тиски. Рука сжалась на его шее, с хрустом ломая позвонки, круша гортань...
Вечерело. Тело уродливо скрючилось посреди аллеи, как раз там, куда в вечной атакующей ярости рвался каменный солдат.
====== 2. Адгезия бетона к мрамору ======
о, тяжело
Пожатье каменной его десницы!
(А.С. Пушкин “Каменный гость”)
Копать сухую землю было тяжело, давила жара, но могильщики потели, долбили лопатами бело-желтый суглинок и, по всему видно было, старались управиться как можно быстрее. Страх висел в воздухе, вырвавшийся на свободу, тяжелый. Давящий. Страх висел над старым кладбищем, над церквушкой при нем, над парком, над центром и окраинами – надо всем городком Н.
Безмолвно стоявшие вокруг могилы люди тоже поеживались. Владимир Викентьевич Малкович напряженно уставился на росший у ямы жирный глинистый холмик и все пытался сообразить, как так – ехал к нему Серега, отзвонился с автовокзала, они договорились встретиться через час... И вот на тебе – опознание, восковое, искаженное ужасом лицо в подвале мертвецкой. Никого нет у Сереги, детдомовец Серега. Никого, кроме него, Владимира. И никому до Сереги нет дела. Владимир покосился на сестру и племянницу, вспомнил, что похороны оплачивала Кленя – у него самого в карманах было пусто, деньги за заказ он как раз накануне ухнул на две старые, практически антикварные книги по морской сигнализации. Клеопатра деньги дала даже без просьбы, просто сказала своим неприятным скрежещущим голосом “Это мы решим”. Но Владимир сразу представил, как в голове ее защелкали невидимые счеты... нет, сестра дама современная, у нее там компьютер. Компьютер, счеты – а Серега в земле, со злостью подумал Владимир. А эти... им хоть бы что. И Женька-племянница вон, с ноги на ногу переминается, ждет, как бы поскорее удрать. При взгляде на Женькины джинсы в обтяжку, на черную – и то хорошо, что хоть не вырви-глаз, как она обычно носит, – футболку, на тонкие пальцы с аккуратным маникюром, Владимир еще больше озлился.
Начальник райотдела Корибанов очень надеялся уйти на пенсию не майором, а “целым подполковником”, как шутил брат. Но до пенсии времени оставалось с гулькин нос, а в сонном маленьком городке ничего серьезнее квартирных краж и мелкого хулиганства по причине запоев не случалось. Ну почему, подумал Корибанов, глядя, как забрасывают землей простой, обтянутый темно-синим крепом гроб, почему так – либо пусто, либо густо? Прося у судьбы стоящего дела – дела, тянущего на подполковника, – он вовсе не имел в виду чокнутого серийника! Три убийства. Три. Одна жертва из села неподалеку, один местный и один – приезжий. Страшные повреждения, страшнее и непонятнее Корибанов в жизни не видел. “Острая сердечная, легочная и почечная недостаточность вследствие гиповолемического шока”, “выраженный ацидоз”, “синдром диссеминированного внутрисосудистого свёртывания” – строки из заключения судмедэксперта звучали очень мирно. Не отражая жуткой реальности. Жуткая реальность была в описаниях повреждений, в фото. Оторванная нога – именно оторванная, а не отрезанная, как категорично заявил медэкперт. Переломанный позвоночник – будто человека, как сухую ветку, ломали о колено. Но что же это должно было быть за колено и что за сила? Маньяк-потрошитель, только этого их крохотному городку, – который вообще-то следовало бы именовать ПГТ, – и не хватало.
Зачем он пришел на похороны этого приезжего, Гусовского Сергея Ивановича, 197… г.р., майор не знал. Гусовскому Сергею Иванычу сломали шею. И не просто сломали шею – ее сжали, сдавили с чудовищной силой, как тисками. И все же на коже, как явственно следовало из заключения, остались следы пятипалой руки. Довольно большой, но все же не выходящей за пределы обычного мужского, человеческого размера. И все трое убитых – сильные молодые мужчины. Не старше сорока, здоровый образ жизни, атлетика, один вон даже КМСом оказался, по метанию копья. И нашли-то его на большом пустыре, с теми самыми копьями... Корибанов выругался – ну кому сейчас придет в голову заниматься метанием копья? Впрочем этот... копьеносец охранником работал, в единственном на весь городок приличном ресторане. Да и вот этот последний, приезжий, тоже не пяткой сморкается, как рассказал его дружок Малкович. Корибанов взглянул на Малковича – братец их новой начальницы финуправления был мужик спортивный. И хотя по профессии что-то вроде писателя на заказ – вылетело у Корибанова из головы это слово, – работать устроился в крошечный спортзал при Доме культуры. Спортзал... силен мужик, если сумел туда пристроиться, там раньше секция рукопашников работала, пока тренер не уехал. Силен, если парни его там своим признали.
И тут майора словно по затылку стукнуло – версии, версии, мы искали связь, искали общее... Да вот же оно – сильные! Они все были сильны. Он – или оно, как все чаще про себя называл Корибанов убийцу, – оно искало сильных. Померяться силами. И если так, то Малкович может быть следующим...
Вечером в кабинете Корибанова ждал еще один сюрприз – молоденький лейтенант, из молодых да ранних, которому майор дал задание подытожить все их наработки, свежим, так сказать, взглядом, проявил инициативу. Инициатива лейтенанта обнаружила еще одну схожесть – на пальцах двоих жертв были найдены частицы бетона. Еще несколько частиц такого же бетона было найдено в грунте, взятом с места преступления. И более того – микрочастицы того же проклятущего бетона были обнаружены непосредственно в пробах, взятых из раневой полости.
Зарыли Серегу. Зарыли, зашвыряли землей и сверху наладили желто-серый холмик. Владимир подошел поправить венок и краем глаза заметил, как Женька подошла к матери и о чем-то с ней зашепталась. Лера помедлила, потом сжала тоненькое Женькино запястье и кивнула. Женька бросила виноватый взгляд на дядю, и Владимир, внимательно в упор смотревший на нее, взгляда не отвел. Не отвела и Женька, только в темных, как у олененка, глазах, мелькнул странный огонечек. Бочком, бочком Женька отошла куда-то за могилы, а потом – Владимир нарочно проследил, – рванулась бежать так, что только пятки засверкали. “К кавалеру, небось. Или на материном ноутбуке в интернете зависать”. В нем вдруг поднялась такая злость, что попадись ему сейчас Женька – ударил бы, не задумываясь.
Владимир обвел помутневшим взглядом кладбище. Мальчишки, его маленькая армия, почтительно столпились поодаль, печальные и серьезные. У Владимира потеплело на душе. Пока есть те, кто преданно заглядывает тебе в глаза, пока есть те, кому ты нужен, кого можешь направить, повести – жизнь продолжается. Владимир помимо воли расправил плечи. И тут за мальчишескими макушками показались безумные глаза, мальчишки расступились – испуганно и как-то даже брезгливо, – и по дорожке к свежей могиле заковылял всклокоченный человек неопределенных лет, в обтрепанном балахоне непонятного цвета, таких же штанах и босой.
- Выслушайте! Скорбящие, к вам обращаюсь я! Выслушайте, внемлите мне!
Голос человека то и дело срывался на визг. Владимир ощутил поднимающуюся откуда-то изнутри неловкость, ему захотелось притвориться непонимающим, хотелось отвернуться и как можно скорее уйти с траектории движения этого человека с безумными глазами. Но он спиной почувствовал, как с испугом и отвращением отодвинулась сестра, и это решило дело.
- Вы знали Сергея? – спросил он, вплотную подойдя к босоногому человеку.
- Фетисов, Нил Фетисов, – босоногий одарил Владимира влажным слезливым взглядом и сунул ему худую руку с неожиданно сильными, длинными, как паучьи лапки, пальцами. – Скульптор.
В одиночестве на заднем дворе музея хорошо думается. И мечтается. Может, потому, что особняк, в котором теперь музей, раньше принадлежал его семье, Ольховским. Родовое гнездо, как говорила бабушка. Пат приходил сюда часто, ложился под корявой старой оливой, закидывал руки за голову и мечтал. Сначала начинал мечтать о чем-то совсем обыкновенном – о том, скажем, чтобы приехали археологи и в бабушкином музее образовалось бы ценное пополнение. Или чтоб умер какой-нибудь интеллигентный старичок-коллекционер и завещал бы коллекцию родному городу, а там обнаружилось бы... Но всех интеллигентных старичков-коллекционеров, как хорошо знал Пат, в городе повывели чуть меньше сотни лет тому, и завещать стало просто нечего. Но Пат не сдавался и начинал думать о том, как обнаружится в каком-нибудь тайнике что-нибудь редкое из привезенного потомственным дворянином Ольховским, прежним хозяином особняка, морским офицером и ветераном Крымской войны. Ольховский, как знал Пат, сопровождал египетские редкости, “приобретенные в Александрии Академией Художеств по предложению А.Н. Муравьева”, как всегда рассказывала бабушка, проводя традиционые экскурсии для школьников.
И вот, всласть помечтав о древних редкостях, Пат доставал с самого потаенного донышка самое ценное и дорогое. Алекс... Пат представлял, как Алекс выходит на трибуну перед огромной аудиторией – нет, не такой как на концертах, а такой, как в университетах, ярусами. Прекрасный юный бог науки, он говорит, и голос его летит над головами, как сонм бабочек – и все пытаются поймать, да куда им! А где-нибудь на самом высоком ярусе сидит он, Пат. И знает, что вот эти слайды, которые показывает Алекс – это и его, Пата, заслуга, и вот этот доклад – в нем есть труд Пата. А потом, когда все расходятся, никто не замечает скромного паренька на самой верхотуре. И только Алекс, когда уже отшумят овации, сбежав от всех академиков и корреспондентов, сбегает по ступенькам и пролазит на скамью, рядом. “Если бы не ты – я бы ничего не смог...” В этом месте к глазам Пата всегда подступали слезы. И додумывать дальше он был не в состоянии. Громко шмыгнув носом, Пат беспокойно вскочил и огляделся вокруг. Нет, все тихо. Во дворе никого. Вон стоят прислоненные к стене каменные скифские бабы – бабушкина гордость. А больше никого, только ветерок шепчет в оливковой листве.
- Если бы не ты, я бы ничего не смог, – повторил Пат и твердо решил все-таки навестить скульптора Фетисова. Притвориться, что пишет статью для городского сайта. Плевать, что сайта нет – Фетисов все равно не проверит. А сыграть на его самолюбии Пат сможет. И тогда, возможно, удастся разузнать что-нибудь о той статуе, которая так заинтересовала Алекса. Да, он пойдет к Фетисову, вот прямо сейчас.
Пат вскочил на ноги, едва не долбанувшись макушкой о ветку – и остолбенел: в метре от него на траве сидела Женя. Пат несколько раз моргнул, проверяя, не сон ли это. Но Женя никуда не исчезла.
- Ты чего глазами хлопаешь? – усмехнулась она.
- А.... эээ... – только и смог протянуть Пат. – Давно ты здесь?
- Да с полчаса, – с деланной веселостью отозвалась Женя. – Сижу вот, тобой любуюсь.
Полчаса... Он осматривался каких-нибудь пару минут назад, осматривал весь-весь двор и готов был поклясться, что ее рядом не было. Не было! Была олива, были бабы эти каменные – а Жени не было.
Знаете, друзья, почему человек боится смерти?
Потому что у нее преимущество:
она знает час своего прихода, а человек в неведении.
Но теперь мы с ней на равных!
(Г.Горин “Дом, который построил Свифт”)
- Так когда же? И как?
Сказать? Но разве она знает это твердо? Она знает только то, что написано в книгах – но насколько можно верить книгам? Темная Охотница, ее патронесса, и сама ничего не ведает. Смешно – сейчас она, простая смертная, возможно, знает больше богини...
- Ну же!.. Говори, царевна! Я не боюсь, я просто хочу знать.
Конечно. Он хочет знать, чтобы хоть в этом немного обойти богов. Если не предотвратить, то хотя бы знать.
- Сын Зари. Тот... черный.
- Который убил юнейшего и искуснейшего из нас. Убил сына, защищавшего отца с храбростью, какой и в старших мужах не найти. Я убил его сегодня. Он был силен и крепок, подобно утесу. Стрелы отлетали от его доспехов. Но мое копье пронзило его печень, и я видел черную кровь, брызнувшую из его чрева, я видел...
- Да знаю я! Но ты... теперь ты... следующий.
Она и не думала, что это будет так больно. Его вымученная улыбка. Неожиданное облегчение во взгляде.
- Спасибо.
Хочется встать перед ним и не пустить. Как когда-то он сам встал, заслонив ее. Не отдавая смерти, не отдавая тем, кто собирался ее убить. И тогда она могла бы спрятаться за ним, если бы не шепот Охотницы “Не бойся... Иди к алтарю... Иди, я не причиню тебе зла”. Она тогда послушалась голоса богини. Но он – он не уйдет и не отступит. Просто потому, что, отступив, перестанет быть собой. И все, что она может сделать – дать ему погибнуть в бою, а не от лукавых кинжалов в руках трусов.
- Скажи, тебе предлагали жениться на дочери их царя?
- Нет.
В его голосе равнодушие. И верность – тому, которого он оплакал.
- Если вдруг предложат... Не ходи в храм Губителя. Если хочешь погибнуть на поле битвы, а не в засаде. Не ходи. Или возьми с собой охрану, пусть будут начеку.
- Царевна...
Он, кажется, понимает – ситуация повторяется. Но теперь в жертву хотят принести его. А она пытается помешать.
- Не пойду. Обещаю.
Женя потянулась, и Пат уловил что-то новое, совсем взрослое в том, как она потянулась. Словно что-то новое произошло, проросло в ней, пока они не виделись. Он во все глаза пялился на сидящую – да нет, та же самая Женя, в джинсах и черной футболке без рисунка.
- Я на кладбище была. Дяди-Вовиного друга хоронили, – объяснила Женя, поймав его внимательный взгляд. Пат кивнул, не зная, что на это сказать. Жени не было – Женя появилась. И говорит, что уже полчаса сидит тут.
- Может, пойдем куда-то в тенек? – спросила вдруг Женя. – А то на жаре сидеть, а я в джинсах и в черном, а переодеваться идти лень.
Пат машинально кивнул. Женя поднялась с земли, и он пожалел, что не догадался подать ей руку.
- А ты этого погибшего знала?
- Нет, – быстро и как-то агрессивно ответила Женя. – В глаза не видела. Так что не буду врать, что плакала у его могилы. Хотя просто как человека мне его жаль.
- Да я что... – пробубнил Пат. – Я ж ничего не говорю.
- Прости, – голос Жени смягчился. – Просто меня уже дядя задолбал – ты, говорит, бесчувственное одноклеточное, инфузория-туфелька.
– Да ну... Пошли лучше, я тебе фетисовскую статую покажу. В запаснике как раз прохладно, – махнул рукой Пат.
В подвале и в самом деле было значительно прохладнее. Тускло загорелись трубки дневного света. Женя и Пат прошли мимо стеклянно таращащихся на них чучел, мимо горы коробок и ящиков с инвентарными номерками – пустые, в основном, как сказал Пат, – мимо небольших гипсовых фигурок. Женя шла впереди, словно не он, а она была тут как рыба в воде.
- Вот, – запоздало сказал Пат. Женя уже присела на корточки возле статуи павшего. – Мне... Самое необычное – что тут сочетаются идеализированные черты по канонам классического периода с портретной индивидуализацией более позднего времени, – повторил он слово в слово то, что слышал от Алекса. Но Женя словно не слышала. Она продолжала вглядываться в лицо статуи.
- Такой потрескавшийся... – Женя провела пальцами по бессильно откинутой бетонной руке.
- Смотри-ка, откололось! – Пат поднял с пола тоненький кусочек бетона – словно лепесток, слепок с пальца статуи, – и заметил, что тонкий слой бетона поотлетал с других пальцев, обнажая гладкую желтоватую поверхность. Осторожно, будто разбинтовывая рану, Женя принялась отслаивать с рук статуи бетонные кусочки, которые отставали на удивление легко. А под бетоном появлялось все больше гладкого камня цвета акациевого меда. Мрамор.