- А ты, значит, не боишься навьего отродья и месяц вместо солнышка почитаешь? – спросила вдруг. Свейн ответил, что солнце он любит, как и всякий человек, однако ему с детства мать говорила, что месяц ему что-то вроде дядьки-пестуна. А потому и навьих тварей он не страшится. Старуха кивнула, будто этого и ожидала.
- Все так, - пробормотала она себе под нос. - Видно, за то она тебя… - Тут старуха оборвала речь, а спустя короткое время заговорила уже по-иному:
- Отдашь мне коня своего да пойдешь, куда скажу, не спрашивая и сомнения не имея – научу тогда, как найти княжну Ойну.
Свейн, не раздумывая, спешился, лук и колчан со стрелами от седла отвязал и протянул старухе поводья.
- Теперь пойдешь на закат, чтобы солнце в спину светило. Что бы ни было – иди, хоть день, хоть два, хоть три. Дойдешь до каменной тропки, что подобна двум перевитым змеям, головами друг ко другу. Коли пустят тебя змеи, найдешь ты свою княжну, а уж нет – не взыщи, не быть тебе тогда живу.
Пошел Свейн по едва приметной тропке на запад, в сторону от дороги, и услышал только отчаянное конское ржание за спиной - будто стон. А когда, отойдя шагов на сто, оглянулся, ни коня, ни старухи на дороге не было.
***
А Арслан, князь ясов, скакал по дороге к холмам, бывшим его целью еще вчера, скакал во весь опор, будто бежал от темных дум своих. Но холмы, которые вчера казались близкими, сейчас будто пятились, отступали – и когда Арслан подъехал к ним, уже вечерело, и холмы чернели горбами диковинного заморского зверя. В одном из горбов светилось будто бы око – увидел Арслан, подъехав, что была то пещера, и в пещере мерцал неяркий неверный свет.
Древние каменные своды расступились перед вошедшим в пещеру князем, разошлись в стороны, будто завесы – и Арслан увидел старца с длинной седой бородой, в светлых одеждах, и узнал в нем Финна, который на пиру сидел одесную князя Сирта.
- Добро пожаловать, - звучно отдалось эхо в сводах пещеры.
- Я знаю, что привело тебя, - неожиданно приветливо продолжал Финн, указывая на каменное сидение, покрытое звериной шкурой. – Садись и выслушай.
Арслан опустился на указанное место, чувствуя во всем теле блаженную расслабленность. Пещера старого волхва навевала покой.
- Знай, Арслан, что тот, кто оскорбил тебя, тот, кто похитил княжну Людомилу – Черный змей, что в горах диких полночных живет.
Вскрик отчаяния вырвался у вскочившего Арслана, однако волхв одним движением руки велел ему оставаться на месте.
- Не нужно бояться, сын мой. Жива и невредима твоя суженая. Судьбой предначертано тебе схватиться со злодеем и одержать победу. Я не должен говорить тебе боле о том, что написано в Книге Судьбы, но отныне верь, верь в свою судьбу, и пусть твоя Людомила будет тебе путеводной звездой в борьбе с супостатом. Отдохни у меня эту ночь, а утром с новыми силами отправляйся на полночь.
- Отец мой! – уже опустившись на простое укрытое мягким мхом ложе, Арслан снова вскочил. – Еще одна забота терзает меня…
И он рассказал обо всем, произошедшем с ним после отъезда и о коварных ядовитых словах Урры, и о том видении, что было у него, когда он дремал подле раненого северянина.
- Не следовало тебе и в первый раз слушать навью тварь, - чуть посмурнев лицом, отвечал Финн. – Кошка та вовсе не кошка. Под шкурой кошачьей скрывается Наяна, злая колдунья. Она и тебя ненавидит, светлый князь ясов, и оттого всячески сбивает тебя с пути, которым тебе пройти предначертано. Но шшш… более я не должен ничего говорить тебе. Спи, отдыхай, а завтра отправляйся в путь. Ты сразишься с Черным змеем и освободишь свою невесту, и вместе вернетесь вы в град Сурьев к Сирту-князю, ее отцу.
Повинуясь мановению руки старца, веки Арслана отяжелели, и провалился он в глубокий покойный сон без сновидений. А Финн еще долго сидел при свете коптящего светильника, переворачивая тяжелые страницы древней книги. Но ум его блуждал далеко от книжных строк – Финн вспоминал, как много лет назад он говорил с будущей матерью княжны Ойны, как соблазнял ее богатствами Сирта-князя - что негоже такой красавице хоронить молодость свою в лесах да болотах, что такой красавице следует в шелках да оксамите ходить, убранной перлами и яхонтами. Тогда ему удалось соблазнить девий ум, удалось приручить дочь Наяны-колдуньи, загнать ее в княжий терем. То была победа его, белого волхва Финна. Но теперь битва будет страшнее – ибо стара стала Наяна, дряхла стала Наяна, и наследница нужна ей как воздух для жаркого огня.
***
Рахдай ехал, мучимый ревностью и злобой – и ему в уши проникли шепотки. Радовался он нерадостному лицу юной княжны на свадебном пиру, радовался затем горю соперника и тому, что может померяться силой с самою судьбой, дать волю полнившей его ярости. Но воля – вот она, а ярость меж тем никуда не делась.
«Не только хан Арслан тебе соперник, храбрый Рахдай. Глянул бы лучше, на кого весь вечер княжна смотрит да кто на нее глядеть боится, чтобы не разорвалось от горя сердце…» - подобен змеиному язык Урра-хана.
- Убью… - бессвязно шепчет Рахдай, и слепит, слепит его черная злоба, сочится изо всех пор. – Убью… сперва Арслана, а потом и тебя; тогда поплачет княжна!
И поворотил он коня, и пустил во весь опор – вскачь, колотят копыта в земную грудь, колотится злоба в груди Рахдая. Соперник, слишком счастливой была твоя улыбка, слишком ты полон своим счастьем… слишком ярка твоя удача. Берегись, соперник, летит к тебе смерть на вороном коне, слепая да безглазая, летит на крылах стервятничьих, не мешкает…
***
В черных змеиных кольцах покойно. Сидит княжна Ойна в змеиных кольцах, лежит на ее коленях уродливая змеиная голова, белая ручка ту голову гладит между костяными выростами, что прикрывают громадные очи.
- Не спится мне что-то… - взрыкивает сквозь дремоту Черный змей.
- А ты ложись тут, братец, на мягкий ковер, у жаркого огня, - ласково говорит ему Ойна. – А я тебе песню спою.
Встает и смотрит с улыбкой, как течет мимо нее долгое черное змеиное тулово, укладывается на ковре, свивается кольцами.
- Спой мне, Ойна!
Льется девичий голос, поет-выговаривает нежно, будто кошка мягкой бархатной лапкой гладит.
Стояла дева у скалы,
В морскую глядя даль,
Корабль из-за морей приплыл
Людей с оружьем полон был
Корабль, что издали приплыл.
Скрывали ножны сталь.
- Хорошо поешь ты, сестрица. - Сомкнулись огненные очи змея, легли покойно страшные черные кольца.
И самый юный из гостей,
Что прибыли тогда,
Спросил у девы молодой,
Не станет ли ему женой,
Любимою его женой.
Так молвил самый молодой
Из прибывших тогда.(1)
Спит змей, спит крепко и покойно и не видит, как обернулась Ойна серой птахой ночной, большеротым глазастым козодоем, и вылетела в окошко.
Летела птаха, летела, и уж совсем скоро была на прогалине лесной, где Свейн решил остановиться на ночлег. Села птаха на низкую еловую веточку, сидит и смотрит, как молодой северянин костер развел, добытого зверька освежевал и печься на углях оставил, а сам за оставшуюся в дорожной суме краюху хлеба принялся.
- Что ж ты, воин, краюхой черствой давишься, а птицы, что возле тебя сидит, не бьешь?
Глянул Свейн – а напротив него Ойна сидит, в серую шаль-покрывало закутанная. Смотрит на нее Свейн и не видит, как ползет за ней, за спиною ее синеватый туман, как отблескивают сквозь туманную завесу самоцветы, золото и серебро - словно рассыпано оно прямо по земле. Ничего того Свейн не видел, только одну Ойну. Бросился он к ней, и она прильнула к его груди, обняла - но потом сама отстранилась и его остановила взглядом строгим.
- Погоди. Прежде скажи, зачем меня искать поехал. Или золота и богатств отца моего ищешь – так я к нему не вернусь; и если кого я суженым назову, тот княжить в граде Сурьевом не будет.
Свейн отвечал, что это его не заботит, потому что хочет он жену свою в северные земли увезти, на свою родину, чтобы там ей жить и там детей его растить.
- А золото и богатства я и сам, мечом добыть способен.
Качнула Ойна головой, и личико ее будто осветилось. И синий туман за ее спиной свился клубами и уполз под корни и коряги, подо мхи лесные.
- Прошел ты первый бабкин колодец - вижу, что и второй пройдешь, потому что нет в тебе страсти к золоту. Другое мне знать надо – зачем в жены меня хочешь? Отчего не скрутил прямо тогда, на бережку у реки, у Сурьева града?
И снова смотрит исподлобья, и глаза как месяц холодны.
- Оттого, что не хотел, - сразу нахмурился Свейн, которого и раньше дразнили хирдсманы за то, что не слишком он был склонен сильничать женщин во время набегов. Засмеялась Ойна, раскатился серебром по лесу ее звонкий смех – и вдруг предстала перед молодым воином нагой, только волосы цвета лунного по плечам и спине струятся.
- И теперь не хочешь?..
Ветер утих, улегся под корнями да на пушистых верхушках сосен, только месяц, почти круглый уже, светит сквозь ветви, кружевом покрывает, серебряным с золотом, как брачный полог. И пальцы, еще не успевшие как следует загрубеть от меча и весла, касаются гладкого полудетского плеча, вздрагивают вместе с ним от непривычной нежности. Смыкаются губы, и выдох одной перетекает во вдох другого, а ладонь сминает островерхий холмик с напрягшимся соском. А когда тонкие ноги охватывают узкие бедра, ловя движение плоти, вбирая ее вместе с острой болью – только месяц слышит, как тишина лесная вспыхивает двойным стоном.
- …И впрямь удачлив ты, – шептала Ойна, лежа щекой на его плече, прижавшись к Свейну тесно-тесно. - Если бы попытался тогда силой меня взять, не было бы тебя на свете, а может, что и похуже смерти приключилось. Ну что ж, заморочила тебя бабка, указала путь погибельный – а я другой укажу.
И принялась рассказывать, как в логово Черного змея тайком пробираться, когда старуха будет в отлучке.
- Плох тот муж, которому к жене только тайком ходить можно, - прервал ее Свейн. – Неволить я тебя не хочу, но и скрытно тебя видеть не желаю. Потому или вместе со мной сейчас уйдешь, или… лучше нам никогда более не видеться, если ты меня с кем-то другим делить хочешь.
Долго молчала Ойна, только прижималась к нему еще теснее, пока не почувствовал Свейн, что по ее щеке текут слезы.
- Если хочешь ты меня в жены заполучить, придется тебе пройти большие страхи и большие испытания, - сказала она, наконец. – Бабка тебе не соврала, и дорогою верной направила. Только пройти ту дорогу еще никому не удавалось.
- Я верю своей удаче, - отвечал Свейн. – И того Черного змея, что тебя сторожит, я одолею.
Засмеялась Ойна сквозь слезы.
- Не с ним тебе схватиться придется. Черный змей – братец мой, и не держит он меня, а лишь охраняет. И воевать его найдется кому, есть еще дураки на свете, и первый из них - Арслан-князь.
- Для чего же ты за него замуж идти… - начал было Свейн, но Ойна обняла его, прервав, закрыв его рот ладонью, лаская жарко.
- Не про все знать тебе… - шептала между поцелуями. – Мало времени у меня, любый мой, а уйти сил нет…
И снова только месяц видел их, нагих и прекрасных. А как забрезжил рассвет, сморил Свейна крепкий сон, и очнулся он на полянке уже один.
Наши дни
- Меня не обманут, - шептал Харлампий, хлеща захваченной с собой палкой по кустам, - не обманут, тут где-то точно есть сокровища.
Жанна, поспевающая за ним, сперва хотела окликнуть коллегу, но потом передумала – было в его поведении что-то безумное, будто Харлампий находился на грани самой настоящей истерики, и обращаться к нему было небезопасно. Его шепот стал голосом, а потом и громкими безумными воплями.
Зашуршали листья и Жанна, обернувшись, с облегчением увидела догонявших ее Зару и Мадса. Она показала взглядом на продирающегося впереди Харлампия.
- Ему кажется, за кладами ходят, как за грибами, - хмыкнул невозмутимый Мадс.
- Может, он нас за нос водит? – пришло вдруг в голову Жанне, обожавшей детективы. - Ну дайте поинтриговать страдальцу, ну хоть самую малость! Какая жалость, что раньше мы не замечали в Харлампии актерских талантов! Это же обал-ден-но!
- Жанка, дурища, замолчи! – зашептала Зара, оглядываясь – утренний лес, странно светлый и тихий, тем не менее, казался ей зловещим. И странное возбуждение «дизайнерши», как иной раз называли Жанну, делало эту тишину еще более угрожающей.
- Мне как-то снился сон, - ни к селу, ни к городу начала Зара, стараясь отвлечься от охватывающего ее ужаса, - будто все покрыла какая-то шелестящая темная пленка, и все люди и животные от нее начали будто облезать, с них заживо сползала кожа, потом там были такие отвратительные кровоточащие сгустки, мясо отставало клочьями, и виднелись белые кости. А по земле поползли другие существа, полупрозрачные и извивающиеся как змеи… но с людскими туловищами и руками.
Зара говорила и говорила себе под нос, борясь с наползающим страхом – самым ужасным, как ей казалось, была вот эта лесная пустота и тишина, ни единого сучка не треснет, ни шороха ветвей, ни птичьего свиста – мертвая тишина. Все ее сонные страсти и ужасы меркли перед этой зловещей и такой до жути обыкновенной тишиной. Зара чувствовала, как «под ложечкой» у нее будто раскручивалась какая-то пружина, становилось нехорошо, будто она летела вниз в оборвавшейся кабине лифта.
Жанна и Мадс не слушали ее; все их внимание поглощал все более и более расходившийся Харлампий, чьи вопли падали в лесную тишину, будто камни в пруд со стоячей водой.
- Устюмов! Харлампий! Зарка! – накрыл их сзади голос Лины. – Постойте! Жанна!..
Харлампий, словно очнувшись, остановился, а с Зары мгновенно спало дурнотное ощущение. Лина и Слава, догнав их, принялись выспрашивать о причинах такого внезапного ухода – особенно горячился ответственный Слава. Запинаясь от волнения, он говорил о дисциплине, которой нужно придерживаться в любой туристической группе, что он, инструктор, отвечает за их благополучие и безопасность, и что есть в конце концов правила поведения…
- Да перестань ты кудахтать! – неожиданно грубо оборвал его Мадс. – Нашелся тоже, ответственный. Мы платим деньги и хотим, чтобы было интересно, и пошел ты со своими правилами знаешь куда?
Мадс был полголовы выше Славы и выглядел очень внушительно. И говорил уверенно, будто гвозди забивал, каждым ударом накрепко вгоняя в доску. Слава чувствовал, что, как говорится, теряет лицо, но как ни старался, не мог найти ни слова в свою защиту – будто взгляд Макса напрочь выбил все аргументы. И Лина, от которой он ожидал сейчас помощи, молчала.
- Правила, правила, - рассмеялась вдруг Жанна. – В гробу я видала этих Мальвин, перевоспитывающих шалуна Буратино. Мы идем или нет? Искать сокровища!
Слава вздрогнул от неожиданного оскорбления, взгляд его сделался затравленным. Казалось, он сейчас заплачет. Харлампий же захохотал, вторя «дизайнерше», а потом подбежал к Жанне и сгреб ее в охапку, подняв на воздух.
- Банзай! – заорали они хором.
- Долой правила! Чувствам – все! – вопила Жанна и вдруг звонко чмокнула Харлампия в самые губы. Зара, которую оставили ее страхи, тоже смеялась, то и дело поглядывая на невозмутимого Мадса. Лине казалось, что всех, кроме нее, охватила какая-то истерия, и от этого ей сделалось совсем не по себе.
- Хорошо, - насилу сосредоточившись, проговорил, наконец, Слава. – Все равно нам надо идти ко второму лабазу и встретиться там с группой.
Он взглянул на захваченный с собой планшет с картой, но как на беду, джи-пи-эс не ловил.
- По моим расчетам, часам к одиннадцати самое позднее мы как раз дойдем до второго лабаза, - сверившись с компасом и картой, объявил Слава.
- Ура! – снова вскричала Жанна, которую не отпускало эйфорическое состояние. – Обожаю одиннадцать!
Харлампий снова вооружился палкой и шарил под каждым кустом, Жанна взялась дразнить всех окружающих, особенно Зару и Лину. Наконец, это ей наскучило, и она ринулась вслед за толстяком Харлампием. Зара почти висла на высоком Мадсе, жалуясь, что ей трудно и непривычно столько ходить. Ее страхи почти прошли, осталось только подкатывающее периодически возбуждение, усиливающееся, когда она ловила терпкий, настоящий мужской запах, идущий от Мадса.