Третьим из мужской части бродячей труппы был молодой тощенький парнишка, имя которого было Берт, но которого все звали Лисенком. И кличка очень подходила в его лисьему личику, все черты которого словно стянулись к чуть вздернутому остренькому носу. Лисенок был блондинисто-рыжеват, и в речи его, особенно когда он говорил быстро, проскакивала немецкая гортанная жесткость.
У Лисенка, несмотря на его молодость, был вид человека, знающего все обо всем. Он, кажется, умел объясниться на всех языках и наречиях, какие только встречались, и ничто не ускользало от проницательного взгляда его всегда чуть прищуренных карих глаз. Лисенок безошибочно определял, где не стоит оставаться надолго, потому что жители скупы и магистрат скор на расправу с бродягами, а где, напротив, стоит подзадержаться, чтобы туже набить мошну. При этом он ухитрялся не оспаривать мужского первенства Джермо, легко уживался с Урзе и ладил с обеими девушками. У Лисенка, кажется, была одна-единственная, но пламенная страсть - наблюдать. За людьми, за зверьми, за деревьями, за набегающими облаками, за тем, как наступает на холмы, поля и дороги осень.
От первоначального намерения направиться прямо в Памплону Джермо, подумав, отказался. Вскользь брошенные Лисенком слова о том, что по дорогам стало что-то многовато наемников, особенно беарнцев, явно насторожили силача.
В первом же городишке, ощерившегося старыми полуразваленными стенами, Джермо заявил, что в конце их выступления, после ломания подков и фокусов с хорьком, Нати обязательно должна танцевать. И никакие стоны и жалобы на ушибленную ногу не помогли. Более того - и Джермо, и Урзе были искренне удивлены отказу Нати выступить. Лисенок отмолчался, хитро блестя темными глазами, а во взгляде Бьянки она поймала такое неподдельное удовольствие, словно отказ танцевать на площади был для Бьянки наилучшим подарком. Наверное, это и переломило хребет страху Нати.
Как во сне, она оделась - руки, оправлявшие длинную яркую юбку, дрожали, она никак не могла справиться с завязками, - Урзе подал кастаньеты, но Нати отрицательно покачала головой. Она не знала, что с ними делать, незнакомый предмет грозил вернуть ее страх.
“Это как говорить на публику”, - прошептал в ее сознании чей-то голос. На миг мелькнула картина большой аудитории с уходящими вверх ярусами сидений, строгое усатое лицо с высоким лбом. “Прошу вас, мистер Шарп”.
Она несколько раз сжала и разжала кулаки, хотя и не могла вспомнить, откуда узнала о таком страхопрогоняющем способе, - и вышла на залитую ярким осенним солнцем площадь. Раздались звуки виуэлы, Джермо фальшиво задудел в тибле и звенькнул бубен в руках Бьянки. Бьянка с равнодушным видом ударяла ладонью в туго натянутую кожу бубна - и вот это равнодушие словно ударило Нати изнутри.
Она не помнила, как выступила на середину людского круга, как выпрямилась, как вздернула подбородок и одарила публику ослепительной улыбкой. Тело само знало назойливую, ритмичную музыку, тело ждало ее, как волну, чтобы взлететь на гребень, преодолеть и далее выпевать свою собственную мелодию, сильную, жаркую, понятную даже глухому. Все вертелось вокруг - лица, глаза, белые рубахи, разинутые рты, хлопающие ладони. Нати закрыла глаза и отдалась на волю своего тела, которое ощущалось сейчас гораздо более мудрым, чем все университетские науки. Ее кружило, она качалась на волнах этой внутренней музыки, и все вокруг нее кружилось и плясало в такт.
Музыка окончилась - слишком неожиданно, и Нати замерла растерянная, на полудвижении, еще не совсем соображая, где она и что с ней. Мгновение вокруг стояла тишина, обрушившаяся потом многоголосым ревом и плеском хлопков жестких мозолистых ладоней. Это было так страшно, что Нати затрясло. Чьи-то руки подхватили ее, и голос Лисенка с непререкаемой резкостью скомандовал: “Бьянка, обойди достопочтенных зрителей!”
Лисенок помог ей прилечь в кибитке и быстро выскользнул. Нати лежала на спине, смотря в заплатанный грязный полотняный потолок и потеряв счет времени. Реальность, впрочем, вернулась довольно быстро - вместе с Джермо, который вполз под свод кибитки, сосредоточенно сопя, повозился с чем-то и молча, не сказав ни слова, хозяйски сунул руку ей под юбку.
И это ощущение оказалось знакомым, отозвалось привычной тупой безнадежностью. Тяжесть, придавившая к соломенному тюфячку, шарящая в между ног грубая чужая рука, смердящее луком и гнилью дыхание, вырывающееся из бороды Джермо - хриплое и с каким-то бульканьем, будто его душили. “Соленая… сука… - бормотал он, входя в нее, резко и больно, без подготовки. - Сука, да моя…” Нати сделала над собой усилие, чтобы не зажмуриться и не отвернуться - что-то щелкнуло в сознании и выдало из глубин памяти “подобные личности склонны к садизму, и сопротивление лишь подпитывает эту склонность”. Считая про себя, чтобы отвлечься, она дотерпела, пока Джермо выпустил в нее свое горячее семя, скатился с Нати и принялся завязывать порты. Его семя вытекало из нее, липкое и уже холодное, пачкало юбки. “Нет уж!” - полным голосом произнесло ее сознание. Так не будет, так не будет больше никогда. К ней пришло холодное сосредоточенное спокойствие, оно всплыло откуда-то из глубин памяти.
- Бьянка говорила, что ты уж не тот, что раньше, - стараясь придать голосу мурлыкающих ноток, сказала Нати. - Говорит, жаловался ты ей, что, дескать, годы берут свое. А по мне, - она говорила нарочито грубо, словно и не замечая глухого клокочущего рыка, который исторгла могучая грудь васконца, - по мне и так сойдет, мой горный бычок. Давай-ка Бьянку выгоним да сами кувыркаться будем? Она вон и так говорила, что есть у нее какой-то идальго на примете…
Слова про идальго были чистой воды враньем. Нати не знала, что там Бьянка думала о будущем, но в настоящем невольная подруга ее по несчастью умело приспосабливалась к обстоятельствам. Более того - если у самой Нати осколки памяти о прошлом были живы, то у Бьянки они, кажется, отключились сразу же, как только Нати назвала ее уменьшительным именем. Но на идальго сразу же купился ревнивый васконец.
- Идальго, значит… - почти отшвырнув ее, Джермо тяжело выполз из кибитки.
Этим же вечером Бьянка и Джермо долго где-то пропадали. Вернулись уже за полночь, когда остальные улеглись.
- Я сейчас, теленочек, - судя по подвизгам в голосе, Бьянка была пьяна. Нати притворилась, что крепко спит, но ее больно дернули за волосы и злобный голос прошипел: - Синяки - это ничего, это пройдет. Зато теперь Джермо только мой, и ты, марранская сучка, поймешь, что это значит.
Нати поняла это очень скоро. При дележе общего сбора ее частенько обделяли, так как деньги с публики собирала теперь Бьянка. Трезво рассудив, Нати поняла, что попытки снова влезть в доверие к Джермо обернутся тем же смрадным ртом и болезненным грубым соитием, от воспоминания о котором ее начинало тошнить.
Несколько раз после танца кое-кто из зрителей делал ей совершенно недвусмысленные предложения - она была некрасива, но огонь, который загорался во всем гибком теле во время танца, передавался и им, - но, один раз попробовав с молодым и не слишком отвратительным парнем, Нати снова убедилась, что отвращение к соитию с мужчиной никуда не делось.
Бьянка теперь не упускала случая поддеть ее, заговаривая о том, что прекрасная принцесса, видно, загордилась с тех пор, как ударилась, вот и грезит о прекрасном принце. Нати отвечала не менее зло, но все же старалась не слишком оскорблять Бьянку, которая немедленно побежала бы к Джермо, а уж у того кулак был тяжел. Нати хорошо помнила, как звенело в голове, когда Джермо небрежно, словно играючи, ткнул ее кулаком в скулу.
Неожиданно самым близким приятелем ее сделался Лисенок. С неделю понаблюдав за тем, как повернулись отношения в их маленьком кружке, он взял Нати под свое незримое покровительство. Он не пытался ухаживать, не распускал рук, и с ним Нати было спокойно. Лисенок-то и стал для Нати чем-то вроде тоненького, но надежного мостика, переброшенного с “до” на “после”.
- Это потому что она женщина, - вырвалось как-то у Нати после очередной перепалки с Бьянкой. Лисенок внимательно посмотрел на нее, потом ухмыльнулся так, что острые скулы стали еще острее. - Она такая злая, потому что женщина.
- Считаешь, будь Бьянка мужчиной, это что-то изменило бы?
И Нати как-то вдруг сразу и напрочь поняла - нет, не изменило бы. А Лисенок отвернулся, напряженно ища что-то в траве.
- Смотри-ка, ноябрь на дворе, а одна еще не уснула! - с детским восторгом воскликнул он и, молниеносно выбросив руку, показал Нати слабо извивающуюся змею, серую с четким черным волнистым узором на спине. На носу змеи Нати заметила вырост, отчего морда твари выглядела такой же курносой, как лицо Лисенка.
- Мой портрет, - словно прочтя ее мысли, Лисенок поднес разевающую рот змею к своей щеке и повернулся в профиль, чтобы Нати смогла оценить сходство.
- Зачем она тебе?
- Да просто так, красивая випера. Смотри, что сейчас будет!
Лисенок осторожно вернул змею в траву, потом извлек из-за пазухи изящный серебристый рожок. Нати и раньше видела у него этот рожок - здоровяк Джермо всегда ворчал в бороду что-то неодобрительное, когда Лисенок наигрывал на нем. Наигрывал Лисенок всякий раз разное, какие-то обрывочки слышанных им во время скитаний разнородных мелодий, слышались тут и восточные напевы, и разудалая лихость портовых кабачков, и веселое звяканье кружек с добрым фламандским пивом. И как-то так получалось, что всегда, когда Лисенок играл, гнедой Пепо настораживал мохнатые уши и бежал быстрее, и тучи, начинавшие собираться у верхушек окрестных холмов, тут же убирались прочь.
Но сейчас Лисенок, не сводя глаз со свернувшейся змеи, на спине которой чешуя встала торчмя, как на еловой шишке, затянул на редкость заунывную мелодию. Нати никогда раньше такой не слышала. Ей показалось, что даже мягкий осенний свет стал тускнеть, а багряные листья горных кленов и большие желтые листы тюльпанового дерева медленно утрачивали свой яркий цвет. Нати стало грустно. Перед глазами встало нездешнее, огромное и жаркое солнце, послышался ласковый шелест огромных резных листьев и плеск океанских волн на длинном-длинном пляже белого песка, привиделась широкая, ярко освещенная улица… Никогда ей больше этого не видеть!Бессмысленно, вся жизнь показалось вдруг пустой, глупой и бессмысленной. В глазах защипало, нахлынула тягучая, томительная тоска, и даже воздух стал словно бы более разреженным, так что с каждым вдохом саднило в груди.
- Смотри теперь!
С трудом подняв голову, Нати сквозь навернувшиеся слезы увидела, что Лисенок показывает на траву - туда, куда он посадил змею. Випера, судорожно вывернувшись, ожесточенно всаживала длинные чуть загнутые клыки в свою же спину. При каждом укусе она приподнимала голову, будто замахиваясь, стараясь, чтобы клыки вошли как можно глубже. Зрелище было жутким и все же каким-то завораживающим. Нати казалось, что она проникла в сознание твари, откуда плеснуло тою же беспросветной тоской, которая только что захватила и ее саму.
- Она не хочет жить… - прошептала Нати. Лисенок кивнул с довольной улыбкой. Снова поднял свой рожок к губам и извлек из него такую ужасную какофонию, что мул, мирно пощипывавший жухлую траву, поднял голову и надрывно заорал. И словно спала серая пелена - осенней листве вернулись краски и жизнь перестала казаться Нати такой уж безнадежной.
- Перестань!.. - со смехом крикнула она, толкая Лисенка в плечо. Тот рассмеялся в ответ. Нати встала - пора было идти к кибитке, вон и плешивый Урзе уже ждет со своей виуэллой, и Бьянка с Джермо высунулись из-за полога кибитки и машут. Уходя, Нати оглянулась на траву - змея, цела и невредима, уползала прочь.
- От своего яда не подохнешь, - Лисенок взял ее за руку. - Пошли.
- Отчего ты не показываешь этот фокус, когда мы выступаем?
Нати казалось, что ответ она и так знает. Но нужно было удостовериться. Что-то в ней помнило - когда они приезжали в очередное селение или в маленький городок, Лисенок частенько выманивал здоровенных тарантулов, засовывая в их норки комочек пропитанной медом ветоши. Ловко извлекал завязившего в меду лапы уродливого паука, страшного даже на вид, и сажал в глиняный горшочек. Изловив таким образом двух крупных тарантулов, он собирал толпу, выкликая дурашливым высоким голосом - “Славные жители города такого-то! Не пропустите! Сейчас на ваших глазах Фадрике сразится с Педро. Благородный Педро вызвал на бой Фадрике, которые обрюхатил его жену. Делайте ваши ставки, удастся ли рогоносцу постоять за свою честь!” Плешивый Урзе обычно замешивался в толпу и делал ставки вместе с простодушными зеваками. У них с Лисенком существовала, верно, некая мошенническая система сигналов - во всяком случае, Урзе ни разу не проиграл.
Восьминогие противники сходились на дне большой низкой глиняной миски, поставленной на деревянные козлы или на любое подвернувшееся возвышение. Вокруг тесно толпился народ, люди то затаивали дыхание, то разражались воплями, глядя как два огромных ядовитых паука сходятся раз за разом в смертельной схватке, как летят оторванные лапы, как изогнутые жвала сталкиваются с почти слышным омерзительным скрежетом. Наконец одному из тарантулов удавалось ужалить противника в голову, тот дергался в конвульсиях несколько мгновений, а затем победитель в один миг высасывал тело побежденного, оставляя на дне миски только оболочку, сморщенную и похожую на забытую в спешке одежду.
Зрители вздыхали, проигравшие расплачивались, выигравшие же никогда не забывали уделить несколько монет устроителю такого замечательного развлечения.
- Змеи были бы поинтереснее паучьих драк. Да и прибыльнее, - сказала Нати. Лисенок сощурился, сразу став похожим на рыжего плута, погулявшего в курятнике, и полностью оправдывая свое прозвище.
- Не хочу слишком привлекать внимание к своей персоне, - ухмыльнулся он и покрутил кудлатой головой. - Особенно внимание подчиненных достойнейшего дона Диего.
Примерно это Нати ожидала услышать - слухи о Диего де Деза, Великом инквизиторе, пришедшем на смену суровому Торквемаде, доходили отовсюду. Многое в них было преувеличением, но жестокость инквизитора к евреям, марранам и морискам преувеличить было трудно.
- Тебе ведь тоже есть чего опасаться, правда? - неожиданно прямо спросил Лисенок.
Нати пробрала дрожь. После того, как ее вытащили из-под опрокинувшейся повозки, в памяти словно недоставало многих кусков.
- У меня после того удара точно что-то с головой, - пробормотала она. - Какие-то вещи словно вышибло. Я даже боялась, что у меня не выйдет танцевать.
- Ну, уж танец-то помнится телом, а не головой, - уверенно сказал Лисенок. - А вот кто твои папа-мама - это можно и забыть. Иной раз забывать такое даже полезно.
Больше он ничего не сказал, помог Нати взобраться в уже тронувшуюся повозку и сам уселся на краю, свесив ноги из-под полотняного полога.
- Сколько там до “аббатства в папоротниках”? - подал голос Джермо. О будущей в селении при аббатства Девы Марии ярмарке он узнал от Лисенка, но делал вид, будто мысль завернуть туда пришла ему самому.
- Недолго, - весело отозвался Лисенок. - Гораздо прежде полудня будем там.
========== Глава 2, в которой у аббатства Девы Марии-в-папоротниках происходят игры и сражения ==========
Пепо, навострив мягкие темные уши, потянулся к лотку продавца пресных лепешек и, пока Урзе наигрывал на виуэлле, а хорек кувыркался, прыгал через обруч и ходил на передних лапах, ухитрился сжевать две. Мул обладал благоразумием, какое нечасто встретишь у существ его племени, поэтому после двух лепешек переключился на яблоки. Полакомившись, он, как ни в чем не бывало, вернулся к собственной торбе с овсом и захрустел так громко и аппетитно, что все подозрения в воровстве, даже если бы они и были, должны были отпасть сами собой.
Впрочем, ни продавец лепешек, ни крестьянка, торговавшая яблоками, не заметили разбоя - они во все глаза смотрели на фокусы хорька, который сегодня был особенно в ударе.