- Святая земля монастыря благотворно действует и на бессловесную тварь Божью, радует и веселит ее, - пробормотал Лисенок, делая вид, что не видит остановившихся в толпе двух монастырских братьев. Румяные братья в грубых белесых хабитах и черных скапуляриях переглянулись с довольным видом - здешний аббат и в самом деле считал уныние тягчайшим из смертных грехов и делал все, дабы овцы, которых он пас, пребывали в веселии и бодрости. Оттого ярмарки у аббатства были всегда многолюдны, и братьям дозволялось продавать монастырские вина, настойки и мед в общих рядах. Отец-настоятель всегда открыто заявлял, что подчиняется едино епископу Памплоны и Его Святейшеству папе, а потому не жаловал изредка появлявшихся на этих приграничных землях арагонских и леонских инквизиторов. При этом ему удавалось сохранять нейтралитет и сносные отношения с обоими враждующими родами Наварры - де Бомон и Аграмон.
И все же Джермо не решился демонстрировать свой коронный номер, где он жонглировал телом Бьянки, крутил ее, будто бревно, вокруг шеи и играючи перебрасывал с руки на руку. В монастырских окрестностях это могло сойти за непристойность, как и танцы Нати. Так что вместо этого они на скорую руку восстановили старую, давно известную сценку, изображавшую освобождение дочери короля Каэтана из рук коварных алжирских корсаров. Дочь короля играла Бьянка - по роли ей полагалось лишь сидеть за импровизированной решеткой и горестно закатывать глаза. Храброго Эль Сида, рыцаря-освободителя изображал Лисенок, Джермо перевоплотился в короля, а роль корсара досталась Нати, которой пришлось нарисовать усы и привязать мочальную бороду. Урзе, игравший на виуэлле, подавал реплики хора.
Сценка имела огромный успех - Нати, запыхавшаяся, с размазавшимися усами, видела, как орут и подбрасывают в воздух шляпы зрители, среди которых были и крестьяне, и несколько солдат, и даже три знатные дамы под вуалями, которых эти солдаты, по видимому, сопровождали. Дамы, правда, были сперва сдержаны и отчужденны, боясь увидеть в сценке нечто непристойное, однако все непристойности Джермо из сценки благоразумно убрал. Чуть поодаль остановились трое, в одежде которых повторялись черно-серебристые мотивы, наводившие на мысль об униформе. И наконец несколько личностей неопределенного вида и рода занятий, в каких-то темных отрепьях или потретых монашеского вида плащах с наброшенными на головы капюшонами - Лисенок, которого Нати потом спросила, пожал сплечами и сказал, что это, верно, обычные пилигримы, либо свернувшие с тропы Сант-Яго, либо уже возвращающиеся из паломничества и завернувшие в аббатство, дабы припасть к находящемуся близ него источнику Девы Марии-в-папоротниках.
- Или мошенники, прикидывающиеся пилигримами, - закончил он.
После сценки, умывшись, Нати решила поискать мыла - они рассчитывали переночевать в странноприимном доме у западной ограды аббатства, и Нати надеялась, что там будет где помыться. Пусть на это опять уйдет существенная доля ее сбережений - без мытья Нати не могла обходиться. Хорошо хоть зубы она приспособилась чистить золой от костра, потому что вонь изо рта была для нее настоящим кошмаром. Причем окружающие запахи вонью почти не ощущались - то ли историки врали по поводу всеобщей грязи и смрада, то ли все дело было в ее восприятии. Ее тело родом отсюда, из этого мира - может быть, оно просто притерпелось.
Разбитной лоточник, у которого нашлось не только мыло, но и сомнительного вида жидкости для освежения кожи, средства от запора и мазь для излечения золотухи, долго распространялся о том, как труден путь из Окситании, где это мыло изготовлено. Но Нати торговалась как кремень, так что он, вздохнув, сбавил цену почти вполовину.
Когда она вернулась на площадь, где они выступали, то еще издали услышала звонкий юношеский тенор Лисенка, с азартом повествующего историю о скупом богатее и его насмешливом родственнике, остроумно высмеявшем и пристыдившем скупердяя. Поощренный аплодисментами и полетевшими к нему мелкими монетками, Лисенок устроился поудобнее на краю кибитки, упер руки в боки, словно какой-нибудь владетельный сеньор, и продолжил рассказывать.
- Девы, чьи устремления благочестивы, а нрав кроток - поистине достойнейшее украшение любых краев, - медовым голосом начал Лисенок. - Девам надлежит беречься как острых предметов - ибо не пристало слабому полу носить орудия убийства, - так и острых речей…
Дальнейшие речи настолько напоминало проповедь, что Нати едва сдержала смех - Лисенок с его милой мальчишеской мордочкой и плутоватым блеском в глазах был столь же похож на благочестивого проповедника, сколь забравшаяся в гнездо ласка - на монаха-постника. Тоном умудренного опытом старца Лисенок повествовал о том, как суетны бывают молодые девицы, устремившие все помыслы к украшению тела и в погоне за мирской славой остроумиц забывающие о скромности и приличиях. Замешавшиеся в толпу монахи благожелательно кивали.
- Жил, а может и живет поныне в одном славном городе, о названии коего я умолчу, ученый муж, медик и анатом по имени Арнульфи. Годы его были весьма преклонны, однако же он не чуждался некоторых празднеств благородного духа… - тут Лисенок прервался и вздохнул, - поскольку почтенный возраст стал помехой в празднествах плоти.
- Хорошо рассказывает, шельма немецкая, - вздохнул Урзе, незаметно оказавшийся рядом с Нати. - Был бы у меня язык так же подвешен - я бы не знал отказов…
- Молчал бы, - фыркнула Бьянка, и Нати вздрогнула - настолько знакомо это прозвучало. - С таким бушпритом тебе и в портовой таверне ничего не обломится.
Урзе втянул голову в плечи. А перед Нати, будто наяву, возникли огни ночного клуба, и зазвучал голос Лоуренса, с теми же интонациями определяющий место кого-то из парней, не вписавшихся в их золотой кружок. Прав Лисенок, прав…
- Урзе, читай ты Бокаччо, и ты мог бы рассказывать подобные истории, - успокаивающе проговорила Нати, которая, наконец, вспомнила, почему рассказы Лисенка показались ей такими знакомыми. Еще один осколочек из полустертого “до сих пор”…
Стоявший чуть впереди нее высокий человек в грубом буром плаще пилигрима чуть повернул голову. Из под капюшона на мгновение сверкнули глаза, внимательные, острые, как прицел, вобрали кусок окружающего пространства. И там, куда упал взгляд, как показалось Нати, появилась пустота, в которую лишь спустя мгновение прихлынул окружающий воздух.
Какое-то несоответствие было между его одеждой и всем обликом, но в чем именно было это несоответствие - Нати понять не могла. Она еще не привыкла к тому, что теперь фиксируется на каждой мелочи - раньше, казалось Нати, она осматривала людей более бегло, схватывая лишь нечто общее. Теперь же внимание словно само собой фокусировалось на мелких деталях.
Но тут на площадку, окруженную людьми, вышел Джермо, и Нати думать забыла о всяких обликах и деталях. При всей его угрюмости с тяжестями Джермо работал на удивление красиво, будто играючи.
- Ну как, мыло отыскалось? - Лисенок выскользнул откуда-то из-за людских спин и, схватив Нати за рукав, потащил прочь. - Пошли, тут я купил пару чудесных гранатов, достойных ангельских уст. Пошли-пошли, успеешь еще налюбоваться на этого тяжеловоза.
И когда только успел, подумала Нати. Выволакиваемая из толпы, она успела заметить, что тот самый пилигрим в буром плаще, чей облик показался ей странным, сейчас подошел к одному из солдат, крепкому малому с непривычной для этих мест светлой шевелюрой.
- Люблю за таким наблюдать, - Лисенок вынул ножичек, надрезал гранат и ловко разнял его на две половинки, обнажая багряные, как королевская мантия, крупные зерна. Нати взяла протянутую половинку и, проследив за взглядом Лисенка, увидела, как пилигрим и солдат, небрежно кивнув друг другу расходятся в разные стороны.
***
Как, черт возьми, Серхио удалось его провести, думал Мартин. Он ведь старательно прислушивался - за ними никто не ехал. И другая дорога к аббатству шла много севернее, через нагорье. Аббатство-то мирное, сказал этот бродяга, да вот некоторые его гости - не совсем. Так что просчитался ты, Мартин по прозвищу Бланко - надо было сразу в Вьяну ехать. Потом можно было Серхио на чистую воду вывести.
А теперь ничего не попишешь, скоро вечереть начнет, не успеть… Вот и дамы рассчитывают в аббатстве заночевать, нескладно выйдет. Положим, донья Кристабель - птица не такого полета, чтоб нельзя было просто сослаться на приказ графа привезти ее во Вьяну поскорее… Мартин прищурился - графская воспитанница со своей дуэньей смеялась над ярмарочными затеями, и солдаты вокруг дам стоят совсем обыкновенно, как он им и велел. Вот разве что Серхио… Как-то уж очень вольготно он стоит, словно человек, выполнивший все, что от него требуется, и ожидающий награды. “Вам следует позаботиться о спасении души солдат, господин капитан. Они скорее готовы пялиться на бродячих циркачей, чем пойти к источнику Пресвятой Девы. Кроме вон того бравого малого”. Так сказал бродяга, осторожно указав взглядом на Серхио. Чертов бродяга - Мартину сделалось не по себе от его взгляда, что-то было в нем такое… Как удар хлыста. Бродяги так не смотрят, нет. Когда-то во Флоренции Мартин был на проповеди фра Джироламо(1) - вот тот смотрел похоже. Только фра Джироламо всегда на что-то гневался, оттого его взгляд никогда не был таким же жутко спокойным, как у этого заросшего, немытого оборванца.
Мартин еще раз осмотрелся - источник… До него шагов сто от аббатства и никак не меньше двухста отсюда. Вон, у подножия холма. Монастырь затиснут меж двумя холмами - будто между торчащих сисек, подумалось Мартину. А источник вовсе затерялся в густых зарослях. И папоротник там должен быть, не зря монастырь так назвали. Подходящее место для тех, кто захочет разделаться с ним. Дело к вечеру, пусто там да тихо.
- Донья Кристабель, не желаете ли пройти к источнику, которым знаменито это аббатство? - хорошо, что он успел набраться у графа и его сынка благородных слов, вот и пригодились. Мартин вполне гордился собой. Видно, и донья Кристабель оценила его учтивость.
- Я буду вам очень признательна, капитан Бланко, - тихо ответила она из под своей вуали и повернулась к дуэнье. Рискуешь девкой, Бланко, сказал себе Мартин. Рисковать собой ему было не привыкать.
- Капитан… - Опять этот Пепито!
- Стой, где стоишь, - буркнул он парню. - Думаешь, твой капитан не сможет отвести благородную донью к источнику? Думаешь, двухсот шагов мне уже и не пройти?
Может, он и переиграл в строгость, но больше никто из солдат с ним пойти не просился. Серхио же едва голову повернул - значит уверился, сукин сын, что все пойдет по его. Беда, если ускользнет Серхио - да Мартину важнее дознаться, кто именно тут поджидает соглядатая.
Донья Кристабель шла почти вровень с ним, а вот у дуэньи так скоро идти не выходило, она трусила следом и уж никак не могла помешать Мартину обернуть руку плащом на благородный манер и подать девушке, когда она спотыкнулась. Маленькая ручка так отчаянно вцепилась в его руку, что Мартин едва не передумал вести ее. Чушь, Бланко, второй раз ты на эту удочку не попадешься, сказал он себе. Пусть будет сколь угодно белых ручек да духовитых платьев - второй раз Мартина в эти сети не поймать.
У доньи Кристабель платье духами не пахло, что правда, то правда. И запаха влажных папоротников и земли ничего не перебивало. А когда она откинула вуаль и, перекрестившись, зачерпнула прозрачной холодной воды, сбегающей в выдолбленный в камне крошечный бассейн, Мартин опять-таки ничего особенного не почувствовал - кроме того, что вот донья Кристабель и этот каменный бассейн, и печальные заросли папоротников, и тихонько струящаяся откуда-то из горы вода очень подходили друг другу. Маленькая деревянная статуя Девы Марии, восседающей на троне в крашеном киноварью венце, взирала на коленопреклоненную девушку покровительственно и благожелательно.
У тутошнего источника Мартину бывать не приводилось, так что когда донья Кристабель спросила, что именно исцеляет эта вода, он ничего не смог сказать.
- А вы не знаете, донья Тереза?
Что-то ответила старуха, и что-то снова спросила осмелевшая донья Кристабель, да Мартин вместо того вслушивался в шелест деревьев и шепот папоротников, улавливая вплетающиеся в него осторожные шаги.
Он не пропустил их - тех, у кого тут, видно, была назначена встреча. Первого внезапным броском швырнул прямо на нож второго, которым оказался Серхио. И все бы сложилось, как надо, не будь на первом тонкой плетеной кольчуги, поддетой под куртку. О звенья со звоном ударился нож. Так что Мартин уже готовился к неприятному - Серхио, отпрыгнув вбок, схватил донью Кристабель за руку и двинулся на капитана. А первый, отмахнув лезвием даги вскрикнувшую дуэнью, стал заходить сбоку. В его руке был узкий клинок, не слишком длинный, с заостренным концом. Опытный вояка таким может и между пластин зарядить, и доспех не спасет.
Мартин, не сводя взгляда с оскаленной рожи Серхио, поднял руки, словно собирался сдаться. Серхио, однако, девушку не отпустил, но и не закрылся ею, как опасался Мартин. Уловив, что Серхио чуть ослабил хватку, он резко, будто подрубленное дерево, бросился солдату под ноги. Мартин и не пытался вытянуть меч, вместо этого хорошо отработанным движением выбросил из рукава тонкий стилет и всадил его снизу между ног врага. Услышал сдавленный стон и едва увернулся, стараясь, чтобы хлынувшая кровь на попала на одежду.
Чтобы вскочить, Мартину потребовалось всего пара мгновений. Но когда он встал, второй из нападавший, вытаращив глаза и захлебываясь собственной кровью, уже валился наземь с перерезанным горлом. А за ним Мартин увидел того самого бродягу, что так властно указал ему на необходимость позаботиться о душах солдат.
Тот неспеша обтер сорванным листом кинжал, заботливо упрятал в запястные ножны и светски, будто и не он только что убил человека, кивнул донье Кристабель, которая помогала подняться своей раненой дуэнье. Да, досточтимый слушатель мой, ты не ослышался - донья Кристабель и не подумала лишаться чувств, вместо этого она намочила платок в воде святого источника и заботливо стерла кровь со щеки все еще всхлипывающей от пережитого страха матроны Терезы. Что за девушка!
- Сеньорита… - в голосе неожиданного помощника Мартину почудился каталанский выговор. Легкий наклон головы, привычное движение, и взгляд становится не острым, а бархатным, ласкающим. А запястье-то стерто, сразу приметил Мартин. Не иначе, малый носил кандалы. И, верно, не один день носил. Да и лицо бледное - словно он долго болел или находился взаперти без солнца.
Юноша, у которого едва начала пробиваться бородка, в таком же обтрепанном паломницком плаще, молча помогает Мартину оттащить мертвецов подальше в заросли.
- Хуанито, помоги дамам выйти из зарослей и подожди нас, - голос у пилигрима со стертыми запястьями тихий, и говорит он правильно, без васконских словечек, которые все тут так и норовят ввернуть.
- Давай-ка в обнимку их уложим. - Пилигрим перевернул Серхио, вложил ему в руку его же кинжал и зажал еще не сведенную судорогой ладонь. Жив еще! Ладонь в последнем предсмертном усилии сжалась на рукояти.
- Найдут - подумают, что человек Арнольфини и солдат что-то не поделили, - согласно пробормотал Мартин. На одежде человека, пришедшего на помощь Серхио, он успел заметить черно-серебряного коршуна - знак Арнольфини. Пилигрим при этом имени чуть заметно замер, будто отмечая его для себя, но потом продолжил укладывать мертвецов как ни в чем не бывало.
- Я в долгу перед вами, сеньор, - Мартин счел за благо обратиться к пилигриму именно так - его не оставляла уверенность, что это худое лицо с глубоко посаженными светлыми глазами и тонким носом он уже где-то видел. И тогда на человеке был не бедный плащ, а роскошные доспехи с позолотой.
- Я всего лишь бедный пилигрим. И хотел только оказать скромную помощь солдату короля, - тонкая улыбка сквозь давно не стриженную бороду неожиданно освещает запыленное, грязное лицо. Нет, этот парень знает, кому служит Мартин. Знает, что красно-желтый с синим шеврон, который сразу и не разглядишь, принадлежит графу де Бомону.
И вот улыбается, показывая, что все понимает. Пришлось сморгнуть - Мартину подумалось, что за эту улыбку многие легко согласились бы продать душу. И не только бабы. А еще он уловил во взгляде пилигрима то самое опьянение свободой, которое сам знал прекрасно - голову крутит, как выпивка. С ним тоже такое было, когда он вылез из дымовой трубы горящего замка - будто вырвался из ада, и вся земля твоя, и все небо, и все листочки на деревьях.