Шум не повторился, и я постепенно успокоился, однако все еще немного тревожился и часто оборачивался.
На следующий день я рано заперся у себя и стал раздумывать над тем, каким образом могу увидеть посетившее меня незримое существо.
И я увидел его! Я чуть не умер от ужаса.
Я зажег все свечи в светильнике и на каминной доске. Яркий, как на балу, свет разлился по комнате. На столе горели две лампы.
Передо мной находилась моя кровать, древнее сооружение с колонками из резного дуба. Справа — камин. Слева дверь, которую я запер на замок. За спиной — большой платяной шкаф с зеркалом. Я обернулся и посмотрел на себя в зеркало. Глаза странные, зрачки сильно расширены.
После я, как всегда, сел за стол.
Накануне и за день до этого я слышал скрип ровно в двадцать две минуты десятого. Я ждал. И когда наступила долгожданная минута, я испытал неописуемое чувство — словно влажная, жидкая, неодолимая субстанция проникла сквозь все поры моего тела, наполнив душу жутким и в то же время приятным ужасом. Совсем близко за спиной раздался скрип паркета.
Я вскочил и повернулся так стремительно, что едва не упал. В комнате было светло, как днем. Я не отражался в зеркале! Зеркало, пустое и ясное, было залито светом. И меня в том зеркале не было, хоть я и стоял прямо перед ним. Я с ужасом смотрел на зеркало и не отваживался приблизиться, чувствуя, что между мною и зеркалом был он. Это он, невидимый, заслонял мое отражение.
Ах! какой я пережил испуг! Затем сквозь туман в нижней части зеркала, как сквозь мутную воду, я начал понемногу различать свои очертания, и мне показалось, что эта вода медленно струится слева направо, и с каждой секундой я все отчетливей отражался в зеркале. Это походило на последние мгновения солнечного затмения.
То, что скрывало мое отражение, не имело контуров — лишь постепенно светлела некая матовая прозрачность.
И наконец я, как обычно, смог ясно рассмотреть себя в зеркале.
Итак, я видел его!
Но больше я его не видел.
Я непрестанно жду его, ощущая, что теряю рассудок в этом бесконечном ожидании.
Часы, ночи, дни, недели, месяцы я сижу перед зеркалом и жду его! Но незримый гость больше не приходит ко мне.
Он понял, что я его видел. Но я знаю, что буду ждать его всегда, ждать, пока не умру, не ведая покоя, ждать его перед зеркалом, как охотник ждет добычу.
И в этом зеркале я начинаю видеть дикие образы, и в нем клубятся отвратительные трупы, жуткие чудовища, ужасные призрачные существа — все неописуемые видения, что обретаются в сознании безумцев.
Вот моя исповедь, дорогой доктор. Скажите, что мне делать?
ОРЛЯ
Пер. М. Столярова
Доктор Марранд, самый знаменитый, самый выдающийся наш психиатр, пригласил трех своих коллег и четырех ученых-естествоиспытателей заехать к нему в психиатрическую лечебницу, которой он заведовал: ему хотелось продемонстрировать им одного пациента.
Как только друзья его собрались, он сказал им:
— Более странного и более смущающего случая, чем тот, с которым я сейчас ознакомлю вас, мне еще не приходилось видеть. Не буду ничего говорить о моем пациенте. Он сам расскажет вам все.
И доктор позвонил. Слуга ввел больного. Это был непомерно худой мужчина, высохший, как скелет; такая худоба отличает безумцев, снедаемых какой-нибудь неотступной мыслью, — ведь заболевание мысли пожирает тело быстрей лихорадки или чахотки.
Он поклонился, сел и сказал:
— Господа, я знаю, для чего вы собрались, и готов рассказать вам о себе, как просил меня мой друг, доктор Марранд. Он долгое время считал меня сумасшедшим, теперь же усомнился в этом. Дайте срок, и вы все убедитесь, что мой ум так же здоров, так же ясен, так же трезво разбирается в действительности, как и ваш, — к несчастью для меня, для вас, для всего человечества.
Начну с фактов, с простейших фактов. Вот они.
Мне сорок два года. Я не женат, состоянием владею достаточным, чтобы жить с известной роскошью. Я жил в своем имении, в Бьессаре, на берегу Сены, неподалеку от Руана. Я люблю охоту и рыбную ловлю. Как раз позади моего дома на высоких скалах растет один из прекраснейших лесов Франции — Румарский лес, а перед домом течет река — одна из прекраснейших рек на свете.
Мой дом — большой, старинный, красивый и выкрашен снаружи в белую краску; вокруг него обширный сад с великолепными деревьями, взбирающийся по уступам скал, о которых я уже упомянул, до самой опушки леса.
Прислуга моя состоит, или, вернее, состояла, из кучера, садовника, лакея, кухарки и кастелянши, являющейся в то же время и чем-то вроде экономии.
Все они прожили у меня от десяти до шестнадцати лет, знают меня, знают весь домашний распорядок, местный край, всю ту среду, в которой протекала моя жизнь. То были добросовестные, спокойные слуги. Эти обстоятельства имеют значение для того, о чем я собираюсь рассказать вам.
Добавлю, что Сена, протекающая перед моим садом, судоходна до Руана, как вы это, вероятно, знаете, и что я видел каждый день, как по реке проплывают крупные суда, то парусные, то паровые, прибывающие со всех концов земли.
Так вот, позапрошлой осенью я почувствовал вдруг странное, необъяснимое недомогание. Сначала это было какое- то нервное беспокойство, не дававшее мне спать по целым ночам, и такое повышенное возбуждение, что я вздрагивал от малейшего шума. Я стал раздражительным. У меня появились внезапные вспышки беспричинного гнева. Я позвал врача, и он прописал мне бромистый калий и души.
Я стал принимать души утром и вечером и начал пить бром. И, правда, сон вскоре вернулся ко мне, но этот сон был еще ужаснее, чем бессонница. Едва улегшись в постель, я закрывал глаза, и существование мое прекращалось. Да, я погружался в небытие, в абсолютное небытие, все мое существо словно уничтожалось — и из этого небытия резко исторгало меня ужасающее, мучительно страшное ощущение какой-то огромной тяжести, навалившейся мне на грудь, и чьих-то губ, которые, припав к моим губам, пьют мою жизнь. О, трепет этих пробуждений! Ничего ужаснее я не знаю.
Представьте себе, что человека во сне убивают, и он просыпается с ножом в груди, хрипит, обливается кровью, задыхается и умирает, ничего не понимая, — вот что испытывал я!
Я начал худеть, жутко, безостановочно, и заметил вдруг, что мой кучер, который был очень толст, худеет, как и я.
Наконец я спросил его:
— Что с вами, Жан? У вас больной вид.
Он отвечал:
— Боюсь, что я заболел той же болезнью, что и вы, сударь. Я провожу ночи, губительные для моих дней.
Я подумал, что, может быть, воздух в доме заражен миазмами лихорадки из-за близости реки, и уже собирался уехать месяца на два, на три, хотя был самый разгар охотничьего сезона, но тут один чрезвычайно странный и случайно мною подмеченный мелкий факт повлек за собою такую цепь невероятных, фантастических страшных открытий, что я никуда не поехал.
Однажды вечером мне захотелось пить; я выпил полстакана воды и при этом заметил, что графин, стоявший на комоде против моей постели, был полон до хрустальной пробки.
Ночью мне приснился один из тех ужасных снов, о которых я уже говорил вам. Проснувшись во власти смертельного страха, я зажег свечу и хотел было выпить воды, но остолбенел от изумления, увидев, что графин пуст. Я не верил своим глазам. Либо ко мне в комнату кто-то входил, либо я стал лунатиком.
На следующий вечер я решил сделать опыт. Я запер дверь на ключ, чтобы быть уверенным, что никто не может проникнуть в комнату. Я уснул и проснулся — так же, как и всегда. Вода в графине, которую я видел два часа назад, была выпита.
Кто выпил ее? Я, конечно, — и, однако, я был уверен, совершенно уверен в том, что и не пошевелился ни разу за все время, пока спал своим обычным глубоким и мучительным сном.
Тогда, желая убедиться в том, что я не совершил этих бессознательных поступков, я прибегнул к уловкам. Однажды вечером я поставил рядом с графином бутылку старого бордо, чашку с молоком — терпеть его не могу — и тарелку моих любимых шоколадных пирожных.
Вино и пирожные остались нетронутыми. Молоко и вода исчезли. Тогда я начал каждый день разнообразить напитки и кушанья. К твердым, плотным кушаньям не прикоснулись ни разу, из жидкостей же пили только свежее молоко и главным образом воду.
Мучительное сомнение все еще жило в моей душе. Не я ли все-таки бессознательно вставал и пил даже противные мне напитки? Ведь мои чувства, парализованные сомнамбулическим сном, могли измениться, я мог утратить обычное отвращение к этим напиткам, усвоить иные вкусы.
Тогда я прибегнул к новой хитрости, стремясь уличить самого себя. Я обмотал полосками белой кисеи все предметы, к которым мне неминуемо пришлось бы прикоснуться, и вдобавок закрыл их батистовой салфеткой.
Затем, ложась в постель, я натер себе графитом руки, губы и усы.
Когда я проснулся, ни па одном предмете не было ни малейшего пятнышка; однако к ним прикасались, потому что салфетка лежала не так, как я ее положил; вдобавок молоко и вода были выпиты. А между тем дверь, запертая прочным замком, и ставни, из осторожности тоже запертые на висячие замки, никому не давали возможности проникнуть ко мне.
И тут я задал себе страшный вопрос: кто же находится здесь каждую ночь, возле меня?
Я чувствую, господа, что слишком тороплюсь. Вы улыбаетесь, вы уже составили себе определенное мнение: «Это сумасшедший». Мне следовало бы подробно описать вам потрясение человека, который, запершись у себя в комнате, в здравом уме и твердой памяти, видит сквозь стекло графина, что за время его сна часть воды исчезла. Мне следовало бы дать вам почувствовать эту пытку, возобновлявшуюся каждый вечер и каждое утро, и этот непреодолимый сон, и эти еще более страшные пробуждения.
Буду, однако, продолжать.
Внезапно чудеса прекратились. Ни к чему больше в моей комнате не прикасались. Все было кончено. Я поправился. Ко мне уже возвращалась былая веселость, как вдруг я узнал, что один из моих соседей, г-н Лежит, находится в таком же точно состоянии, в котором недавно находился я. И снова я подумал о влиянии местного воздуха, зараженного лихорадкой. Кучер мой ушел от меня месяцем раньше, окончательно расхворавшись.
Зима прошла, наступила весна. Однажды утром, когда я гулял у себя около клумб с розами, я увидел, ясно увидел, что совсем вблизи от меня стебель одной из красивейших роз сломался, словно чья-то невидимая рука сорвала ее; затем цветок поднялся по дуге, которую могла бы описать рука, подносящая его к устам, и один, без опоры, неподвижный, пугающий, повис в прозрачном воздухе в трех шагах от меня.
В безумном ужасе я бросился, чтобы схватить его. Но не нашел ничего. Он исчез. Тогда я бешено рассердился на самого себя. Нельзя же, чтобы у серьезного, рассудительного человека бывали подобные галлюцинации.
Но действительно ли это была галлюцинация? Я огляделся, ища глазами стебель, и тотчас нашел его на кусте: излом был еще свежий, и на той же ветке виднелись две другие розы, одна справа, другая слева от него; всех их, я помнил ясно, было три.
Тогда, потрясенный до глубины души, я возвратился домой. Послушайте, господа: я совершенно спокоен; я не верил ни во что сверхъестественное, не верю и сейчас; но с этого мгновения я убежден, так же убежден, как в чередовании дня и ночи, что со мною рядом находится некое невидимое существо: оно избрало меня своей жертвой, потом покинуло меня, а теперь вернулось опять.
Немного погодя я получил этому доказательство.
Между моими слугами начались беспрестанные, яростные ссоры по самым разнообразным поводам, внешне мелочным, но для меня исполненным значения.
Однажды, среди бела дня, по неизвестной причине разбился стакан, прекрасный стакан из венецианского стекла, стоявший на поставце в столовой.
Лакей сваливал вину на кухарку, кухарка — на экономку, а та — уж не знаю кого.
Двери, закрытые вечером, наутро оказывались открытыми. Кто-то каждую ночь воровал молоко из кладовой.
Что же это за существо? Какой породы? Нервное любопытство, смешанное с гневом и ужасом, не давало мне покоя ни днем, ни ночью.
Однако все в доме еще раз успокоилось, и я уже опять начал думать, что случившееся только сон, как вдруг произошло следующее.
Дело было 20 июля, в девять часов вечера. Было очень жарко; оставив окно в моей комнате настежь открытым, я растянулся в глубоком кресле; горевшая на столе лампа освещала том Мюссе, раскрытый на Майской ночи[10]. Я задремал.
Проспав минут сорок, я открыл глаза, но не двигался, разбуженный каким-то странным, непонятным ощущением. Сначала я ничего не заметил; потом мне вдруг почудилось, что страница книги перевернулась сама собою. Из окна не проникало ни малейшего дуновения. Я удивился и ждал, что будет дальше. Минуты через четыре я увидел, увидел, — да, господа, увидел собственными глазами, как следующая страница приподнялась и легла на предыдущую, словно ее перевернула чья-то рука. Кресло мое казалось пустым, но я понял, что в нем сидит он, он! Одним прыжком я пересек комнату, я хотел ощутить его, прикоснуться к нему, схватить его, если это окажется возможным… Но кресло, прежде чем я подскочил к нему, опрокинулось, будто кто-то бросился бежать от меня; лампа упала и погасла, стекло разбилось, а окно захлопнулось со стуком, словно его с размаху закрыл грабитель, спасаясь от погони… О!..
Я кинулся к звонку и позвонил. Когда явился лакей, я сказал ему:
— Я все опрокинул и разбил. Принесите мне лампу.
Я уже не заснул в ту ночь. А ведь, может быть, я снова стал жертвой иллюзии. При пробуждении восприятия неотчетливы. Не сам ли я опрокинул кресло и лампу, когда ринулся, как безумец?
Нет, это был не я. Я это знал и не сомневался в этом ни на секунду. Но мне хотелось верить, что это был я.
Постойте. Это существо — как мне назвать его? Невидимкой? Нет, этого мало. Я дал ему имя Орля. Почему? Сам не знаю. Так вот, Орля с тех пор уже не покидал меня. Днем и ночью у меня было ощущение, нет, уверенность в присутствии этого неуловимого соседа, уверенность в том, что он пьет мою жизнь час за часом, минута за минутой.
Мысль, что я не могу видеть его, приводила меня в бешенство: я зажигал все лампы, которые у меня имелись, словно мог разглядеть его при их свете.
Наконец я увидел его.
Вы мне не верите. И все же я его видел.
Я сидел с какой-то случайной книгой, не читая, но подстерегая всеми моими болезненно напряженными чувствами, подстерегая того, кто, как я сознавал, где-то рядом со мною. Несомненно, он был здесь. Но где? Что он делал? Как добраться до него?
Прямо против меня помещалась моя кровать: старая дубовая кровать с колонками. Направо камин. Налево дверь, тщательно мною запертая. Позади — большой зеркальный шкаф, перед которым я каждый день брился, одевался и, проходя мимо, по привычке, постоянно осматривал себя с головы до ног.
Итак, я притворился, что читаю: я хотел обмануть его — ведь и он следил за мною. И вдруг я почувствовал, я ощутил уверенность, что он читает из-за моего плеча ту же книгу, что он тут и касается моего уха.
Я вскочил, я обернулся так быстро, что едва не упал. И что ж? Было светло, как днем… а я не увидел себя в зеркале! Залитое светом, оно оставалось пустым и ясным. Моего отражения в нем не было… А я стоял перед ним… Я видел огромное стекло, ясное сверху донизу. Я смотрел на зеркало безумными глазами и не смел шагнуть вперед, чувствуя, что оно, это существо, здесь, между мной и стеклом, что оно вновь ускользнет от меня, но что его невидимое тело поглотило мое отражение.