– Мы… Ну, скажем, мы обладаем многими способностями. – модник встал – Я, например, могу превратиться в толстяка. Видишь? – сказал толстяк.
А я могу стать лягушкой – сказал толстяк, и я увидел на полу маленькую лягушку, перекидывавшую взгляд с меня на модника в твидовых брюках и снова на меня. Я взял лягушку в руки.
– Опусти меня обратно – сказал толстяк у меня на руках, и я поставил его обратно на пол.
– Проще говоря – мы способны абсолютно на все.
– Значит, вы можете менять будущее? Можете изменить весь ход истории человечества?
– Нет. Видишь ли, время – это абстракция, придуманная людьми для личного удобства. Времени в действительности не существует, по крайней мере, в том понятии, какое ему приписывается на Земле. Оно строится таким образом: то, что происходит сейчас, является следствием того, что происходило прежде и никак иначе. Даже если мы вторгаемся в прошлое из будущего и что-то меняем – в будущем ничто не изменится, потому что это уже случилось, и мы уже, так сказать, живем в последствиях этого вторжение. Так что, если ты не видел нас прежде, значит, мы не будем затрагивать твою жизнь.
Я почти понял, почти, осталось немножко переварить и усвоить все, что он говорил мне. Первые дни всегда сложны, нужно запомнить столько информации, но дальше – дальше точно будет проще.
– Пора – сказал толстяк и сел в кресло посередине.
Кудрявый парень уже сидел в своем кресле, а значит я сидел на месте модника в твидовых брюках. Я вскочил, чтобы уступить ему его кресло, и остался стоять позади, ожидая, что появится еще одно кресло или мне скажут куда сесть. Однако все стали пристегиваться, надели какие-то странные шлема и начали тыкать по кнопкам, выкрикивая команды, а я так и стоял на ногах. Надежда, хлипкая надежда, подобная той, что охватывать тебя на остановке, когда автобус все не едет, но вот-вот должен быть, охватила меня и не давала ничего сказать, взять ситуацию в руки и все разрешить.
Толстяк вытащил из верхней панели два рычага, которые плавно спустились и со стуком остановились у его ног, превратившись в штурвал. Сверху наползли еще две панели, на которых он стал открывать крышечки и жать кнопочки, левой рукой в то же время почесывая свое колено. Я следил. Парень с кудрями и огромной картой, которая скрыла его под собой, высчитывал расстояния, координаты и время, а модник в твидовых брюках ковырялся зубочисткой в своих ровных, белоснежных зубах.
– А куда мне… – спросил я, но мотор тарелки резко загудел, и вопрос смялся в мощном гудении двигателей.
– Чего? – закричал толстяк, оборачиваясь ко мне и придерживая шлем, чтобы тот не свалился.
– Я спрашиваю, где… – рев еще резче прервал меня и оглушил басистым гудением.
– Чего ты хочешь, черт тебя раздери? – орал на меня толстяк, из-за чего его усы напоминали все ту же гусеницу, только теперь она куда-то спешила и дергалась еще резче.
– ДА Я ХОТЕЛ ПРОСТО… – орал я как мог, но все бестолку, шум был слишком силен, я и сам не слышал своего собственного крика.
– Чего ему надо!? – спросил, крича, толстяк у кудрявого парня, у которого почти не было подбородка, наклонившись к нему.
– Может, он хочет сесть? – предположил кудрявый парень, крича и шепелявя.
– Ты хочешь сесть? – заорал мне толстяк.
Я кивнул головой.
– Возьми вон за тем шкафом стул, он раскладывается, если нажать на спинку… Да, вот так. Садись! – орал он мне.
Я достал из-за шкафа этот тоненький пластиковый стул и, сидя на нем, чувствовал, что меня обманули. Смотря на экипированных в шлема, пристегнутых к креслам хозяевам тарелки, я представлял, как мы тронемся с места и я улечу назад, вылечу с той стороны тарелки, пробив своим телом корпус, и полечу вниз.
Последний переключатель был поднят, небольшая прозрачная крышечка распахнулась, и толстяк с силой ударил по кнопке кулаком. Тут же на экране шкала «сила удара» взлетела до показателя 637 кг.
– Уже лучше! – Воскликнул кудрявый парень без подбородка, шепелявя, и я заметил, как из его рта брызжут слюни.
– Все же весьма средне – лениво отозвался модник в твидовых брюках, заложив ногу на ногу.
– Хм – с довольной миной хмыкнул толстяк.
Собака моргнула.
А я сидел на стуле, какой хранится на кухнях миллионов человек, но не на кухне, а в летающей тарелке, которая готовится к взлету, и мне было не до их юмора.
– Можно мне какой-нибудь ремень? – жалобно застонал я, но никто не услышал.
– Все готовы? – голосом капитана пиратского судна осведомился толстяк.
– Да! – закричал парень без подбородка.
– Естественно – махнув рукой, сказал модник в твидовых брюках.
– Нет!!! – вопил я, тряся ногами и боясь встать с места.
Собака снова моргнула, мотнула головой, приведя язык в хаотичное движение, и улеглась на пол.
Вокруг стали зажигаться пучки энергии, пол затрясся, а на нем и мой стул, зажегся красный свет. Стало жарче. Я вжался в стул и смотрел перед собой, как линии света медленно вырисовываются перед тарелкой, и она медленно начинает двигаться, сходит с места, стартует. Ярчайший свет захлестнул кабину, очертания сидящих передо мной стирались, комната исчезала, разваливалась, опадала, как листья падают с деревьев. Все стало белоснежно белым.
Мы попали в поле. Вернее, я попал. Все остальные, даже слабоумная псина, исчезли, как и тарелка и мой раскладной стул. Я стоял по пояс в высокой рыжей траве, надо мной небо было совершенно белым, идеально белым. Ни оттенка голубизны – белее снега. В общем – очень белое. Я не чувствовал ветра, но трава плавно шевелилась, двигаясь подобно морским волнам.
Обернувшись, я увидел абсолютно черное лицо. Белоснежные белки глаз ярко выделялись на абсолютно поглощающем свет лице. Мощные скулы четко выделялись из квадратного лица, крупный нос размеренно вдыхал воздух.
За черным человеком, сгрудившись в кучу, неподвижно стояли слоны. Десяток слонов. Они наблюдали, как и черный человек – за мной, не отрывая взгляда. Я взглянул на свои руки, пощупал траву – все реально.
Черный человек обогнул меня, шурша травой, как бумагой, и встал позади меня, так что мне пришлось обернуться. Теперь он стоял ко мне полубоком и снова смотрел в глаза.
В его взгляде, спокойном и в то же время задумчивом, казалось, роются мысли, подозрение, недоверие. Он изучал меня, оценивал, раздумывал, смогу ли я постичь то, что он хочет поведать мне, какие секреты хочет мне открыть.
Наконец, он развернулся и зашагал по траве, не оборачиваясь, зная, что я пойду за ним. И я пошел. Рыжая трава, тонкая, сухая и хрупкая, шелестела под ногами. На горизонте я не видел ничего, лишь бесконечное поле, траву и небеса. За собой я услышал топот, и когда обернулся, оказалось, что слоны следуют за нами.
Черный человек ушел далеко вперед, но я все еще не терял его из вида. Его движения, как мне показалось, были зажатыми, руки он держал по швам вдоль тела, и с каждым шагом его плечи вздрагивали от напряжения.
Мы шли так очень долго. Я нагнал моего молчаливого путеводителя, а слоны продолжали идти за нами, не издавая ни звука, кроме шума приминаемой их толстыми ногами травы. Меня напрягала тишина. Пауза слишком затянулась, и я заговорил бы сам, если бы не услышал вдруг размеренно резкий голос черного человека.
– Что ты знаешь? – спросил он, не оборачиваясь, продолжая идти, уверенный, что я иду сзади и могу слышать его.
– Ничего, мне еще ничего не…
– Что ты знаешь о мире? – перебил он меня.
Я замялся. Никогда прежде вопрос этот не ставили так прямо, и я не знал, с чего начать и как ответить. Его голос повторял вопрос у меня в голове. Я слушал его снова и снова, и мне хотелось еще. Это был голос вождя, голос вселенной.
– О мире? – усмешка слетела с губ – Даже не знаю, с чего начать – признался я.
– Ты думаешь, что знаешь так много? – тем же тоном, не повышая голоса, спокойно спросил он, но фраза кольнула меня.
Что я знаю? Как можно ставить вопрос вот так? В голове все сразу разлетелось, как голуби на площади. Если бы меня спросили, во что я верю или на что надеюсь – я бы легко ответил, но…
– Я знаю, что если отпущу предмет из рук – он упадет – гравитация – сказал я – Знаю, что живу на планете, которая вращается вокруг звезды, и все это в галактике, которая помещена во вселенной, бесконечной и постоянно расширяющейся.
Мне показалось, что ответ мой достаточно полон и исчерпал себя. Повисла тишина. Шелест травы заставил меня понять, что я – плоть, материя, и мне приятно было ощущать себя материальным объектом. Почему-то.
– И все? – спросил черный человек.
– Мне нечего больше добавить – поразмыслив, ответил я.
Вдалеке, справа от меня, я увидел дерево. Черное, тонкое, оно, исходя из земли, извивалось, как застывшая змея, а к верху испускало из себя множество тонких ветвей. Листва неровной полосой, как прослойка торта, нависла на ветвях сверху.
На одной из ветвей сидела прекрасная птица. И хотя я не мог найти в ней красоты – она была прекрасна. Я ощущал это, чувствовал ее красоту, будто она, как метафора, олицетворяла все прекрасное. Над деревом я заметил кружащего ястреба. Он олицетворял страх, уродство – я чувствовал это настолько явственно, что, когда ястреб, сложив крылья, пикировал вниз, разорвав птицу на части, во мне будто сжались две неотъемлемые части моей души. Птица погибла, и ее место занял ястреб. Мы шли дальше, молча.
Я размышлял. Что это за место, куда меня закинуло, случайно ли я здесь оказался? И почему судьба птицы меня так захватила? Неужели прекрасное должно неизменно погибать, а ужасное и гадкое захватывать, пожирать, уничтожать и разрастаться, как чума.
– Это твой первый урок – вдруг раздался голос черного человека, пробудивший меня от раздумий – Суждения о категориях затмевают твой разум, не давая увидеть всей картины. Эмоции сглаживают реальность, от чего само понятие реальности утрачивает смысл. Отдаваясь своим ощущениям, ты забыл об объективности. Птица, что ты видел, чью красоту ощущал, была тем же ястребом. Полагая, что она красива, а потому слаба, ты унижал достоинство красоты, а думая, что ястреб ужасен и силен, ты преувеличивал ее достоинства. На самом же деле их силы равны.
Твои суждения о справедливости были основаны на личных ощущениях, а значит, не брали за основу реальные факты, из чего следует, что твое заключение, выведенное из увиденной ситуации, никоим образом не относится к действительности и лишь искажает ее. В действительности победил не ужасный, а действующий, а проиграл не слабый, а бездействующий.
Что касается эмоций, которые вызвало произошедшее, их источником является искаженное эмоциями чувство справедливости и морали. Мысли о том, что добро погибает, а зло побеждает, произрастают из неумения мыслить вне категорий, которые не применимы ни к чему существующему, живому и мыслящему, потому как нельзя сказать, что цветок добр, а дерево зло или плохо. Критерии, которыми ты апеллируешь в оценке того или иного действия, формируются на основе ошибочного, искаженного понятия о справедливости, основанного на эмоциях, не подкрепленных реальными фактами.
Он замолчал, и мне показалась странно неуместной его черная кожа, пятном казавшаяся на фоне рыжей травы и белого неба. Мы шли дальше, пока он говорил, и, обернувшись, я увидел, что дерева больше нет, а слоны продолжают идти за нами. Шуршание травы напоминало мне убаюкивающий шум моря.
– Так что же ты знаешь о мире? – спросил черный человек, остановившись и посмотрев на меня через плечо.
Я остановился. Остановились и слоны за мной. Но черный человек продолжал идти. Я наблюдал, как он удаляется, оглянулся на слонов, которые мотали головами и ждали от меня действия, и думал, думал. Что же я знаю о мире? Лишь ложь, только надуманные, мнимые воспоминания, лишенные реальности, лишенные смысла.
Все, что я знал и во что верил – неужели все это просто мираж, проекция эмоций и чего-то там еще таково, чего наговорил этот черный человек? Он точно знал ответ.
Я помчался за ним со всех ног, бежал за черной точкой по мятой траве.
– Что я должен знать? – закричал я, когда до него оставалось несколько десятков метров.
Он остановился, ожидая меня. На его суровом лице не было никаких эмоций, оно было непроницаемо. Лишь белки глаз блестели каким-то тайным огнем, страстью, скрываемой внутри осознанностью.
– Что я должен знать? – повторил я вопрос, когда был рядом с ним и, стараясь отдышаться, смотрел ему в глаза – Как я должен мыслить, что я должен делать?
– Ты должен знать лишь одно – спокойно отозвался он.
– Что?
Он развернулся, чтобы идти дальше, но, задержавшись, спокойно разрушил меня:
– Ты должен знать лишь то, что не можешь знать ничего.
Я упал без сил. Черный человек уходил все дальше. Шелест травы мягко щекотал слух, тишина заставляла мыслить, но мне не хотелось думать, все мысли казались мне ложью, бессмыслицей низкой по сравнению с разумом черного человека.
Мой взгляд поднялся к слонам. Встав, я подошел к слону, стоявшему ближе всех ко мне, и положил руку на его мощный хобот. Что я мог знать? Что точно было правдой? Я не могу с уверенностью сказать, что все происходящее правда, но, может, это лишь мое сознание не может признать правду? А может, напротив, слишком легко согласится, что это реальность, хотя она не является ею?
Если я никогда не смогу узнать наверняка, а все мои знания лишь абстракция, есть ли смысл думать об этом? Есть ли смысл достигать знаний, каждое из которых оказывается лишь пустотой?
В это мгновение, как только мысль пронеслась в моей голове, слон стал медленно разворачиваться. Я отпрянул и заметил, что все слоны разворачиваются, чтобы уйти. Они уходили. Один за другим, медленно перебирая толстыми ступнями, они уходили, приминая шелестящую рыжую траву. Я оглянулся, и увидел, что черный человек ожидает меня.
Взглянув в последний раз на слонов, удаляющихся в даль, я зашагал в другом направлении к черному человеку.
Больше часа мы молча шагали по полю, и ничего вокруг. Мы молчали. Я следовал за ним, а он вел меня куда-то, а куда– знал лишь он. Солнца не было, как будто его и не существовало – только пустое пространство над нами.
– Любое действие дает тебе возможность выжить. Умирает лишь то, что перестает действовать, развиваться. Вселенная действует – потому она бесконечна. Чтобы достичь бесконечности – нужно действовать бесконечно. Если не действуешь ты – действуют другие, и тогда проигрыш неминуем – бездействие одного может породить действие другого.
Он остановился, повернулся ко мне, и я заметил в его лице перемену. Это была тайная, глубокая тревога, которую ни с чем не спутать.
– Мы проиграли – Его тон стал металлическим, другим.
Он отошел в сторону, и я увидел ее. Вдалеке из земли вырастала огромная, тупоконечная геометрическая постройка, от которой по полю медленно расходились темные линии, как корни сорняка, пожирающие краски. Она высилась над землей непреклонная и несгибаемая, как столп, как закон, как неминуемое зло. Это была серая, с кирпичного цвета балконами, подъездами и сотнями окон, несломимая жилая многоэтажка.
Асфальтированные дороги шли от нее в разные стороны, как зараза, покрывая собой немыслимые площади, на них вырастали фонарные столбы, а позади, еще дальше, за высоткой, раскачиваясь то вверх, то вниз, качались нефтяные вышки.
– Занятно – вдруг услышал я за собой уже знакомый ленивый голос.
Оглянувшись, я увидел там, где до этого стоял черный человек, модника в твидовы брюках. Он отсчитал из огромной пачки денег несколько купюр, расправил их и протянул черному человеку, который не колеблясь взял их и сунул в карман. Не взглянув на меня, он пошагал проч, а модник, сунув деньги в карман, со странным озорством смотрел на меня.
– Это у вас такие представления? – недоверчиво спросил я.
– Не каждый раз. И не все – двусмысленно ответил он.
За ним в воздухе зависла тарелка, из которой в рыжую траву спускался трап. Корпус тарелки, увешанный лампами, вращался, а купол оставался неподвижен.
Черного человека я больше не видел, он исчез, как и слоны. Мы поднялись на тарелку, где я сразу же заметил еще одно кресло – для меня. Парень без подбородка сказал мне, что, пока я был здесь, они слетали в палеозойскую эру, а заодно заскочили за креслом и сразу примчались сюда.