-- Тюменев, -- сказал я.
-- Иван Тюменев. Он хочет с вами поговорить. Жебелев вам звонил.
Карапчевский оживился.
-- Так вы от Сергея! Пойдёмте ко мне.
Мы с Карапчевским пошли за шкаф. Здесь стояло два стола, заваленных бумагами, карандашами, папками. В углу одного стола взгромоздилась высокая пишущая машинка. Папки лежали даже на стуле.
Карапчевский аккуратно взял их и положил на подоконник рядом с цветочными горшками и настольной электроплитой. Он уселся за стол и уже не казался таким измотанным. Он с интересом смотрел на меня и потирал ладони, как будто в предвкушении обеда. Я догадывался, что он рад не столько мне, сколько тому, что я от Сергея.
-- Как дела у Сергея? -- спросил Карапчевский. -- У меня из головы вылетело, что он звонил. Так что, вы изучаете историю кхандов?
-- Историю кхандов закрыли до того, как я поступил, -- сказал я.
-- Да, точно. Много чего закрыли за эти пять лет...
-- Я занимаюсь историей города. Я хочу посмотреть на кхандские дома прошлого века.
-- Это хорошо. Но у нас не совсем научная организация. Точнее, совсем не научная. Вы ведь знаете, чем мы занимаемся?
-- Да, знаю.
Я не мог подобрать слова, хотя ещё дома долго репетировал свою речь перед Карапчевским. Придуманные заранее слова казались мне фальшивыми и напыщенными для такой прозаической обстановки. А какой ещё обстановки ты ждал?
-- Да, я знаю, чем вы занимаетесь, Александр Дмитриевич. Я знаю о вашей работе. Я вас целиком поддерживаю. Я хочу вам помочь. Я хочу работать в Интеграционном комитете. Не ради... -- Я помялся. -- Не ради славы или чего-то. Я ещё в гимназии про вас узнал и понял, что здесь... Здесь должны быть все... все честные люди... Здесь творится будущее... нашего... нашей...
Я начал бойко, но голос перестал меня слушаться. Он стихал, стихал. Последние слова я пробормотал себе под нос.
Карапчевский был серьёзен. Он сложил пальцы куполом -- кончики расставленных пальцев одной руки прижаты к кончикам расставленных пальцев другой руки -- и смотрел на меня поверх этого купола. Когда я закончил, он вышел из-за стола и протянул мне руку. Я тоже встал и протянул ему руку в ответ. Он сжал мою ладонь. У него было крепкое рукопожатие.
Казалось, он хотел сказать что-то возвышенное, но пересилил себя и заговорил деловым тоном:
-- Поскольку вы студент, то весь день работать не сможете. Ещё год назад я бы взял вас на половину жалованья. Теперь могу предложить только на общественных началах. С деньгами у нас туго.
-- Я согласен на общественных, -- сказал я.
-- Это на первое время. Потом что-нибудь придумаем. -- Он посмотрел на настенные часы. -- Вы приходите в понедельник, тогда всё обговорим. Только вы ещё раз подумайте. Работы здесь много, беготня, волокита, бумажки, и никто спасибо не скажет. Начальников выше крыши.
-- Но ведь у вас неограниченные полномочия, -- сказал я. -- Разве вы не подчиняетесь лично первому консулу?
-- Подчиняемся, -- сказал Карапчевский. -- И всем его холуям -- от Константинополя до этого здания. Но подробности -- в другой раз. Мне пора.
Карапчевский поднял с пола портфель, и мы вышли из-за шкафа. Карапчевский снял с вешалки пальто и шарф.
-- Диана, -- сказал он. -- Вы запишите данные Ивана, а я побежал. Я вас умоляю, вы тоже долго не задерживайтесь, закончить можете в понедельник.
-- Хорошо, Александр Дмитриевич, -- ответила Диана.
-- До скорого, -- сказал Карапчевский и, на ходу натягивая шарф, вышел в коридор.
Интересно, Диана слышала мою провальную речь? Виду она не подала. Она записала моё имя и адрес, а затем сказала:
-- Увидимся в понедельник, -- и вернулась к санитарному состоянию воды.
* * *
На улице солнце ударило мне в глаза. От свежего весеннего воздуха голова закружилась, как от вина.
Я спустился с крыльца и осмотрел стену. Я вспоминал намёки Карапчевского, вспоминал того парня, которого я принял за Гошу. Я понял, за что стене так достаётся. Я понял, почему комитет переселили сюда из главного входа. Но эти трудности меня только раззадоривали.
Я пересекал площадь и краем глаза заметил, что навстречу мне двинулся какой-то человек. В своём опьянении я не сразу услышал, что он что-то мне кричит. Я остановился только тогда, когда он схватил меня за рукав. Я решил, что это кто-то из наших ребят.
Но это был тот спорщик, который чуть не толкнул меня в коридоре. Ему было лет тридцать. Он отпустил руку и извинился.
-- Это ведь вы были в Инткоме? -- спросил он.
-- Допустим, -- сказал я и отряхнул рукав в том месте, за которое он хватался.
-- Меня Игнат зовут.
Я промолчал. Он перешёл на ты:
-- Слушай, я видел, ты шёл к Карапчевскому. Ты, наверное, тоже хочешь работать в Инткоме?
-- Допустим.
-- Допустим, допустим... Слушай, давай поговорим.
-- Там вы не хотели разговаривать, а со мной хотите, -- сказал я, имея в виду его спор с Карапчевским.
-- Там не о чем разговаривать. Слушай, ты хочешь работать в Инткоме, перевернуть мир? -- Он заранее знал мои ответы и не ждал их. -- Свобода, равенство и так далее? Это всё хорошие вещи, всё правильные устремления. Но там, -- он показал в сторону бокового входа, -- там ничего этого добиться нельзя. Там всё разваливается, уже развалилось. Карапчевского никто не поддерживает, у него никого не осталось. Только Дианочка-дурочка, да ещё этот жирдяй...
Я развернулся.
-- Слушай, подожди. Вот видишь это здание. Здесь все против Карапчевского. На словах они все за. А на деле они лучше утопятся, чем ему помогут. Он всем надоел со своими громкими фразами, со своей скромностью. Они все ему гадят... Видел на стене надписи? Или нет, их вчера закрасили. Ну, ничего, завтра ещё увидишь. Это кто пишет? Благодарные граждане благодарят за героизм? Это ему говорят: ты здесь не нужен! Он каждую неделю их закрашивает, а краску покупает на свои деньги. Потому что тут даже завхоз смотрит на него, как на второсортного человека. Как на кханда! Да он сам за столько лет превратился в кханда. Видел его волосы? Десять лет назад он был почти брюнетом. Скоро он переселится на Острова и будет жить в их вонючей хибаре и хлебать их вонючую бурду.
Он размахивал руками и кричал. Люди, которые проходили по площади, оглядывались. Я начал понимать. Передо мной диффер. Диффер, вот и всё. Наверное, он хотел сказать всё это Карапчевскому. Но не посмел. И теперь говорил мне.
-- Мне пора, -- сказал я.
Он снова удержал меня. Я разозлился и резко вырвал руку. Будет всякий диффер меня лапать...
-- Слушай, дело проиграно, -- сказал он. -- Всему конец. Интком скоро разгонят, а Карапчевского...
Он замолчал.
-- Что? -- не вытерпел я.
-- Что угодно! Снимут, посадят... Или он пропадёт. Как раньше люди пропадали. Ты историю хорошо знаешь? Народ его не поддерживает, чиновники -- только притворяются из-за первого консула. Получается -- Дианочка и жирдяй, вот и вся его команда. Хочешь быть с ними?
-- Допустим. Это моё дело.
Он хихикнул.
-- Слушай, ты на Дианочку, что ли, запал? Это у Карапчевского такой приём для всех юных последователей. Сначала Дианочка их завлекает, а потом они на всё готовы. За идею. Дианочка втюрилась в Карапчевского, она и жизнь за него отдаст, и в постель ляжет.
-- Да иди ты!
Я его оттолкнул. Он отступил назад и развёл руки, показывая, что не оскорблён тычком и драться не собирается. Я тоже не собирался и быстро зашагал к дороге.
Во время разговора у меня пересохло в горле. В голове крутились слова, которыми надо было приструнить его, но теперь было поздно.
Я перешёл дорогу и направился к главному входу в Луна-парк. Я уже слышал, как играет оркестр. Ребят здесь не было. Я прошёл мимо сфинксов, стороживших высокие ворота, и оказался в тени редких для нашего климата лип и дубов, которые пережили всех правителей и продолжали расти. Я обошёл пока неработающий фонтан с дельфинами. Здесь ребят тоже не было. Этот диффер как будто нарочно меня задержал!
-- Ванька! -- закричал Артём.
-- Ваня! Ваня! -- хором закричали Майя и Наташа.
Они стояли у "Гробницы Тутанхамона" и ели сладкую вату. Я пошёл, потом побежал к ним. Всё забылось -- и невменяемый Игнат, и даже Карапчевский.
-- Друг мой, брат мой! -- с чувством сказал Артём. -- Больше, чем брат!
Это была цитата из того же фильма.
Я хлопнул его по плечу. Майя и Наташа засмеялись, обняли меня с двух сторон и по очереди чмокнули в щёки липкими от ваты губами.
Приближался Денис со свежей порцией ваты. Я полез к нему обниматься. Он недовольно отстранился и выронил вату на бетонную дорожку.
-- Спасибо тебе, -- обиженно сказал он.
Я поднял палочку с запылённым комком и запихал её в ближайшую урну.
-- Дениска, я тебе сто таких куплю, -- сказал я. -- Тысячу, миллион!
-- Ладно тебе, -- сказала Майя и обняла Дениса за плечи.
-- Ребята, пойдёмте кататься! -- сказал я.
-- И жрать! -- сказал Артём.
Он откусил огромный кусок ваты. Большая часть ваты осталась у него на щеках и на носу.
-- И жрать! -- сказал я.
Продавщица, которая смотрела на нас через окошко билетной кассы, понимающе улыбалась. Я тоже ей улыбнулся. Я улыбнулся бы любому встречному.
Беззаботное ощущение летних каникул охватило меня. Аттракционы, игровые автоматы, тир, сладкая вата, мороженое, шарики, танцы под духовой оркестр. Завтра будет воскресенье, а впереди -- бесконечная жизнь, полная открытий и перемен.
И тут мне вспомнился мой сон.
Глава II. Апрель, понедельник
Предсказание невменяемого Игната сбылось. Стена возле бокового входа в префектуру была исписана ругательствами. "Поганки" -- это было самое пристойное.
На двери чернело горелое пятно. В окне -- это было окно первого от входа кабинета -- кривыми зубьями торчали осколки выбитого стекла.
Дверь в первый кабинет была закрыта, и в коридоре было ещё темнее. Во втором кабинете находились двое. Карапчевский со сложенными куполом пальцами вышагивал в узком пространстве между столами, а какой-то усатый толстяк в костюме и галстуке тихо сидел на месте Дианы и просматривал бумаги. Карапчевский метнулся ко мне и пожал руку.
-- Уже слышали, да? -- спросил он. -- Ну, какие же они подонки!
Углы его губ от волнения ещё больше загибались вниз.
-- Ничего не слышал, -- сказал я. -- Что произошло? Там такой разгром.
-- Вы не слышали новости?
-- Я же после учёбы, а потом сразу сюда.
-- Диана в госпитале, -- сказал Карапчевский и поморщился, как от боли. -- Сегодня утром пришла раньше всех. Вандалы писали свои гадости на стене и жгли дверь. Она их спугнула, потом зашла в ту комнату. Они бросили камень в окно.
-- Что с ней? Они в неё попали?
-- Она запнулась, упала и ударилась головой об угол тумбочки. Сотрясение мозга. Вызвала неотложку и потом отключилась. Вы подумайте, сама успела вызвать неотложку!.. Это я виноват. Ведь мог прийти пораньше.
-- Не говори ерунды, -- сказал толстяк. -- Ты ведь не развлекался. Скажи ещё, что я виноват. Мы все знаем, кто виноват.
Карапчевский представил меня толстяку, а толстяка -- мне.
-- Это Никита Максимович, мой брат, -- сказал он.
Никита Максимович привстал, чтобы пожать мне руку. Он был настоящий великан. Не только толстый, широкий, с шарообразным животом, с двойным подбородком, но ещё и высокий, широкоплечий, с могучей, выкаченной вперёд нижней челюстью. Тесный кабинетик, уставленный шкафами, был ему не по размеру.
Низкорослый, жилистый Карапчевский казался рядом с ним пигмеем. Как будто для того, чтобы объяснить эту разницу, Никита Максимович уточнил:
-- Двоюродный брат, двоюродный.
-- Один из основателей Инткома, -- сказал Карапчевский.
-- Ты преувеличиваешь мою роль, Саша, -- сказал Никита Максимович. -- У комитета только один основатель.
Его лицо показалось мне знакомым. Я ведь видел его субботу. В холле префектуры, среди других мужчин в пальто. Ведь он одновременно был чиновником префектуры. Он меня, что не удивительно, не узнал. Но почему я его не узнал?
Никита Карапчевский -- второй человек в Инткоме, правая рука своего знаменитого брата. Его называли "Бульдог интеграции". Непонятно было, чего больше в этом прозвище -- уважения или насмешки.
-- А почему общественный помощник? -- сказал он. -- Бескорыстие -- это хорошо, но надо и материально поддерживать своих соратников.
-- Никита, кому ты это говоришь? -- сказал Карапчевский. -- Ты же знаешь, как у нас с деньгами. Тем более Иван -- студент, ему не привыкать к спартанским условиям.
-- Да не надо, -- вставил я.
-- Надо, надо, -- сказал Никита Максимович и мне, и Карапчевскому. -- Сделаем так: выделим Ивану часть из моего жалованья. Никакие возражения не принимаются. Всё равно я получаю вдвое больше, чем мне нужно.
-- Отличная мысль, Никита! -- сказал Карапчевский. -- Почему я сам не додумался? Может, тогда из моего?..
-- Нет, только из моего, -- сказал Никита Максимович. -- Ты и так оплачиваешь все расходы комитета. Оставь на мороженое для Лизы. А у меня ещё хватит на двух-трёх помощников.
Я не знал, что сказать. Меня взяли сюда без всякого опыта, без всяких знаний. Теперь ещё и деньги будут давать. За что?
Никита Максимович сказал, какие нужны документы. Я пообещал принести в следующий раз.
-- Если бы все трудности так легко разрешались, -- сказал Карапчевский. -- Ведь с утра ждём полицию. А они не торопятся. И уйти никуда нельзя, и здесь мне делать нечего.
Никита Максимович наблюдал за ним и слегка покачивал головой.
Зазвонил телефон. Никита Максимович был ближе к аппарату. Он поднял трубку.
-- Слушаю! -- сказал он.
После паузы он передал трубку Карапчевскому, большим пальцем показывая в глубь здания.
Карапчевский, кажется, расшифровал знак своего брата и взял трубку. Он слушал собеседника и нетерпеливо кивал, потом возмущённо сказал: "До сих пор никого нет!" После ещё одной серии кивков он коротко сказал: "Сейчас", -- и повесил трубку.
-- Никита, ты жди полицию и звони им каждые полчаса, -- сказал он. -- Ещё позвони наместнику. Хоть сегодня он меня примет? А я схожу в гости к префекту. Он, видите ли, ужасно расстроен. Где у нас отчёт о воде?
Никита Максимович передал ему те бумаги, которые просматривал. Карапчевский потряс бумагами.
-- Нет, ты видел? Полгода назад всё было отлично, когда эти, -- он ткнул пальцем в ту же сторону, что и Никита Максимович, -- проводили анализы.
Карапчевский нашёл пустую папку, шлёпнул в неё стопку бумаг и засунул папку в портфель. Я почувствовал себя лишним. Карапчевский оглядел меня и сказал:
-- Вы, Иван, пойдёте со мной.
Он подхватил пальто и шарф и махнул рукой, чтобы я двигал за ним. У входа он остановился и полюбовался на художества вандалов.
-- Иван, -- сказал Карапчевский, -- у вас сегодня одна задача: смотреть и думать. Больше ничего делать не надо. Смотрите и думайте. В конце дня поделитесь размышлениями.
Я пообещал, что буду стараться.
* * *
В приёмной префекта нас встретила молодая женщина в юбочном костюме. С её лица кто-то стёр ластиком все черты, а потом заново нарисовал ровненькие глаза, брови, губы. Она провела нас в кабинет.
За креслом префекта висел поясной портрет первого консула. Лицо первого консула было бесстрастно. Префект вышел из-за своего Т-образного стола, чтобы поприветствовать Карапчевского. Мне он только коротко кивнул.
Мы сели за стол. Префект -- с одной стороны, мы с Карапчевским -- с другой. На столе стояла сделанная из слоистого драгоценного камня карандашница в виде пирамиды Джосера. На галстуке префекта красовалась булавка в виде скарабея.
Префект расспросил об утреннем происшествии. Карапчевский рассказал о вандалах. Префект слушал рассказ Карапчевского и ни на миг не отрывал от него заинтересованного взгляда. Казалось, он даже ни разу не моргнул.