Герой встречает на дороге одноногого, и одноногий отрезает у героя обе ноги. Герой говорит, что покажет жителям деревни, где растут сладкие ягоды, заводит их в болото, и они все тонут. Герой просыпается, и у него нет глаз, а они в похлёбке соседа, и сосед их съедает. Герой теряется в лесу, а когда возвращается в деревню, то родственники разрывают его на части и поливают его кровью огород.
Была одна эротическая сказка. В ней всем мужским персонажам отрывали тот орган, который обозначался исключительно точками. В этой сказке было больше точек, чем слов.
Ин. П. Золотцов был отличным рисовальщиком. Он зарисовал сказителя. С акварельного рисунка -- точнее, с чёрно-белой копии -- смотрел очень старый и очень худой кханд. Он был бос, его тело было замотано в рваные тряпки. Седые волосы клочьями свисали до самого живота, а борода и того ниже. Морщины на лице были глубокие, как борозды.
Сказитель сидел на многоногой скамье и опирался на искривлённый посох. Посох был украшен такими же узорами, как мой ялк. Ин. П. Золотцов не закончил работу, поэтому казалось, что у сказителя нет правой ноги.
Глава IV. Апрель, другая суббота
Карапчевский в пальто и шарфе сидел на столе и смотрел в окно.
-- Здравствуйте, Александр Дмитриевич! -- обрадовался я.
-- Приветствую, -- сказал он.
Теперь он не казался таким измотанным. Поездка на север придала ему сил.
-- На севере зима, снег, а у нас уже весна, -- сказал он. -- Почки, листочки, нравится мне это время года. А вам?
-- Мне больше лето, -- сказал я.
-- И до лета доживём, -- сказал он. -- Вы тут уже освоились, кажется. Мне Никита рассказал.
-- Понемногу осваиваюсь.
-- Наводите порядок в документации?
-- Потихоньку.
-- Школа Жебелева!
Он встал и сквозь очки уставился мне в лицо своими тёмно-серыми глазами.
Я всю неделю не брился. Каждое утро я оценивал перед зеркалом, сколько ещё нужно времени, чтобы чёрная щетина превратилась в бороду.
Карапчевский ничего не сказал об изменениях в моей внешности. Мне хотелось почесать зудящую шею, но я сдержался.
Он махнул рукой, призывая следовать за ним. Он запер дверь кабинета на ключ и, проходя мимо первого кабинета, подёргал за ручку. Эта дверь тоже была заперта. Когда мы вышли на улицу, он запер и входную дверь. Разбитое окно до сих пор не починили.
-- А куда мы? -- спросил я. -- Опять к префекту? Или к наместнику?
-- На Острова, -- буднично ответил Карапчевский.
Я остановился в изумлении. Но изумляться было некогда.
Я думал, Карапчевский пойдёт к остановке, но он пошёл в обратную сторону, во двор префектуры, огороженный забором. Проход был закрыт. В будке сидел охранник. Карапчевский постучал ему в окно. Охранник долго смотрел на нас через окно, как бы не понимая, чего мы хотим. Потом наконец сообразил, и калитка открылась.
Карапчевский направился к большим железным дверям. Здесь стояли автомобили. В комнате справа сидели несколько человек в шофёрской форме. По радио играла музыка. Карапчевский заглянул в комнату и сказал:
-- Господа, автомобиль к выходу.
Все обернулись на его слова. Двое шофёров с готовностью вскочили с мест. Но тут они увидели, кто пришёл, и опустились обратно.
-- Мне нужен автомобиль, -- сказал Карапчевский. -- Я звонил полчаса назад.
Ближе всех был пожилой шофёр с открытой бутылкой лимонада в руке. Карапчевский посмотрел на него. Шофёр отошёл к своим.
-- Так сколько ещё ждать? -- спросил Карапчевский.
Молодой широкоплечий шофёр крутанул регулятор громкости радио. От музыки чуть не затряслись стены. Шофёры отвернулись и перестали обращать внимания на посетителей. Молодой шофёр начал рассказывать анекдот. Не успел он договорить, как все дружно захохотали.
Хохотали эти весельчаки вовсе не над анекдотом.
Карапчевский твёрдыми шагами подошёл к радио и выключил его. Шофёры замолкли, как будто их тоже выключили. Выражения их физиономий ничего хорошего не предвещали.
-- Господа, -- сказал Карапчевский в полной тишине, -- может, вы мне расскажете, почему я раз в году не могу поехать на служебном автомобиле, который мне положен по закону?
-- Скромняга, -- раздался чей-то ехидный голос.
-- Или один из вас повезёт меня на автомобиле... -- сказал Карапчевский.
-- Или что? -- с вызовом спросил молодой шофёр.
-- На труповозке тебя повезут, -- снова тот же ехидный голос.
Обладатель голоса отважно прятался за спинами товарищей.
-- Или что? -- выдвинулся молодой шофёр.
Карапчевский тоже сделал шаг. Ещё немного, и они сцепятся, как гимназисты. Исход предсказать было невозможно...
Пожилой шофёр с бутылкой лимонада встал между Карапчевским и молодым шофёром и сказал:
-- Хватит.
-- Пусть он договаривает! -- закричал молодой шофёр. -- Или что!?
При этом он махнул своей лапой и задел бутылку. Пожилой шофёр выронил бутылку, она упала на бетонный пол и разбилась. Брызги и осколки полетели на штаны двух шофёров. В основном, к моей радости, на штаны молодого шофёра.
Молодой шофёр выругался, со злостью посмотрел на пожилого шофёра и вышел из комнаты. Мелкие осколки хрустели под его подошвами. Пожилой отодвинул ботинком осколки, достал большой замызганный платок, вытер руки и сказал Карапчевскому:
-- Я вас повезу, Александр Дмитриевич. Идёмте.
Когда мы выходили, в спину нас подгоняла оглушающая музыка.
Я был поражён тем, как эти гады обращаются с Карапчевским. Может, они и бьют стёкла в Инткоме? Может, из-за них Диана попала в госпиталь? Неужели в этом здании действительно все дифферы -- от гаража до кабинета префекта? Опять невменяемый Игнат оказался прав.
Шофёр подвёл нас к роскошному автомобилю тёмно-зелёного цвета. Весь автомобиль как бы тянулся вперёд -- выпученными фарами, клиновидным передком, фигуркой лошади на капоте, зубастой решёткой радиатора. На правом крыле белела надпись "Эквус феррус кабаллюс".
Мы уселись на обитые светло-зелёным велюром сиденья. В этом просторном салоне можно было жить, спать, есть. Где-то тут наверняка должна быть выдвижная ванна.
Карапчевский не замечал роскоши. Он сидел в углу, как сидел бы в трамвае -- правда, в трамвае он только стоял, -- и смотрел в окно. Иногда на поворотах он придерживался за мягкий поручень, вделанный в передние сиденья.
Автомобиль проехал через всю Республиканскую улицу. Прохожие оглядывались на него. Мальчишки глазели и тыкали пальцами, обводя в воздухе его очертания.
На перекрёстке с Вокзальной на светофоре рядом с нами остановилась спортивная "Пантера". Её борт был сверху донизу изрисован египетскими иероглифами. Молодой пижон за рулём "Пантеры" махнул нашему шофёру рукой и газанул. "Пантера" заурчала. Пижон что-то сказал и, как только загорелся зелёный, рванул через перекрёсток. Наш шофёр сделал вид, что не заметил этого полудурка.
Карапчевский был погружён в свои мысли и действительно ничего не заметил.
* * *
Мы проехали под эстакадой, которая вела в микрорайоны. Здесь начиналась бесконечная промзона. Мы свернули в сторону реки. Потянулись кирпичные, бетонные, чугунные заборы, неприметные серые здания. Иногда попадались рабочие, которые переходили дорогу или шли вдоль дороги. Все они были авзанами.
Я увидел только одного кханда. Он медленно брёл по обочине в нашем направлении. Автомобиль несколько раз поворачивал, наконец выехал на разбитую бетонку, которая полого спускалась к реке. Шофёр притормозил на площадке у длинного железного навеса.
-- По тому берегу мне не проехать, Александр Дмитриевич, -- сказал он, глядя в руль.
-- Я знаю, -- сказал Карапчевский.
-- Долго вас ждать? -- спросил шофёр.
-- Ждать не надо.
Шофёр повернулся и впервые посмотрел прямо в лицо Карапчевскому.
-- Не надо ждать?
Карапчевский протянул ему банкноту.
-- Это за лимонад, -- сказал он. -- Извините.
Шофёр помотал головой. Карапчевский не без колебаний засунул банкноту обратно в карман.
Когда мы вылезали, то я почувствовал, что стало холоднее. С реки порывами дул ветер, солнце скрылось за серыми облаками. "Эквус" набрал скорость, поднялся по бетонке и исчез за поворотом.
Вокруг площадки и железного навеса всё заросло кустами выше человеческого роста. Дальше на востоке заборы подходили прямо к берегу. Ещё дальше виднелись портовые краны. Противоположный берег, у которого стоял паром, тоже был скрыт за кустами. Над землёй висела лёгкая дымка, как обычно над Островами. Послышалось тарахтение, паром шевельнулся и медленно поплыл к нам.
-- А зачем мы туда едем? -- спросил я.
-- Вы же сами хотели, -- сказал Карапчевский.
-- Только ради меня?
-- Заодно навестим одного великого человека. Гуров Семён Кириллович -- слышали про такого?
-- Гуров? -- сказал я. -- Что-то слышал.
-- Что-то слышал! -- передразнил Карапчевский. -- Это же кхандский патриарх. Титан, гигант, гекатонхейр. Если бы я смог убедить его, чтобы он нас поддержал, то всё бы пошло по-другому.
-- А он что, не с нами? Я думал, все кханды -- интеграторы.
Карапчевский не ответил. На площадке появился кханд. Это был тот самый, которого мы обогнали по дороге. Он встал у железного навеса и наблюдал за приближающимся паромом. Карапчевский кивнул ему. Кханд ответил кивком.
Мы с Карапчевским взошли на палубу парома. Кханд последовал за нами и встал с другого края. Кто управлял паромом, я не разглядел, но, кажется, тоже кханд. Во время переправы погода ухудшилась. Сильный встречный ветер нёс осенний запах сырости. Казалось, что вот-вот прольётся дождь.
Понятно, почему шофёр отказался ехать на другой берег. Здесь не было даже бетонки. Через заросший травами и кустами луг от реки была проложена деревянная дорога -- скорее, деревянный тротуар. Луг тянулся до горизонта. Он был покрыт свежей ярко-зелёной травой. На горизонте сквозь вечную дымку виднелись деревянные строения, а ещё дальше -- лес.
Одинокий кханд не сходил с парома и смотрел нам вслед.
-- Идти только по дороге, -- строго сказал мне Карапчевский перед тем, как мы двинулись к деревянным строениям.
Высота дороги была около метра от уровня земли. Пройти по ней могли не больше трёх человек в ряд. Когда на пути попадались водные препятствия -- канавы, мелкие пруды, она незаметно становилась мостом с оградой по краям. Настил был сплошной, по виду старый. Но его часто чинили -- новые доски белели и желтели на сером фоне.
Ветер шевелил серую прошлогоднюю траву, сквозь которую пробивалась трава свежая, зелёная. Трава была похожа на шерсть огромного зверя. Зверь как будто бы спал и мерно дышал во сне.
Минут через тридцать неразличимая масса деревянных строений вдалеке превратилась в знакомую мне картинку: домики и мосты между ними.
Карапчевский шагал по правой стороне дороги. Я следовал за ним. Я сам не заметил, как постепенно всё больше отклонялся влево.
Наконец нога соскользнула с края доски. Я взмахнул руками и, чтобы не упасть, спрыгнул с дороги на землю. Трава была мне по пояс. Под травой была трясина. Когда я, отряхивая руки, поднялся, меня немедленно начало засасывать.
Я вытащил одну ногу, но вторая увязла глубже. Я топтался в жиже, пытаясь найти твёрдую землю. Ноги утонули по щиколотку.
Я понял, что не могу вырвать ноги. Я схватился за край досок, что надо было сделать раньше, но отпрыгнул я довольно далеко и не мог теперь хорошо опереться. Я застыл под углом. Теперь я не мог отпустить руки, иначе бы упал плашмя. Но и вытянуть себя я не мог. Всё это случилось за какие-то секунды.
Карапчевский спустился по боковой лестнице и по кочкам подошёл ко мне. Мы сцепились руками, и он потащил меня на себя. Одна нога с чпоканьем освободилась. Я шагнул на кочку. Со второй ногой было легче.
Мы забрались на дорогу. Я сел, чувствуя жжение в голени правой ноги. Доска до крови расцарапала кожу. Ботинки и низ штанин были облеплены грязью, грязь попала внутрь ботинок. Я пошоркал и потопал ногами. Потом достал платок и вытер руки. Карапчевский осматривал чуть испачканный край своего шарфа.
-- Настоящее болото, -- сказал я. -- Это из-за реки?
Карапчевский решил не обсуждать географию местности.
-- Предупреждал ведь, -- сказал он с укором.
Я молчал и мысленно проклинал себя за глупость.
-- У Гурова почистимся, -- обычным голосом сказал Карапчевский.
* * *
Поселение кхандов предстало перед нами во всей красе. Никакие рисунки, никакие фотографии не могли передать ощущение от кхандской архитектуры. "Деревянные дома с пристройками" -- эти скупые слова не значили ничего.
На первый взгляд, кхандский дом -- точнее, комплекс домов -- был причудливым нагромождением брёвен и досок. Затем вы могли выделить в них отдельные сегменты, которые сливались друг с другом. В некоторых домах было заметно "ядро", на которое нарастали другие сегменты.
Эти дома действительно росли, как деревья, или как кораллы, или как кристаллы. Нельзя было определить, сколько в них этажей -- части дома были разной высоты.
Дорога здесь разъединялась на тротуары, которые были частью стен. Дома соединялись с соседними домами не только тротуарами, но и мостами, а иногда крытыми переходами.
Двери и окна были разных размеров и разных форм. Рядом могли находиться круглые, квадратные, даже треугольные окна.
Все двери и окна были украшены сложнейшими орнаментами -- геометрическим, растительным, звериным. На наличниках изображались целые сцены с животными. Звери, птицы, змеи, многоголовые и многохвостые чудовища переплетались друг с другом. Но узор был такой насыщенный, что даже животные казались частью абстракций.
Я вертел головой, тщетно пытаясь за один раз уловить все детали. Мне вспоминались картинки из детских журналов, где в ворохе линий нужно было увидеть фигуру человека: найди матроса. А тут -- найди дом, найди сарай, найди забор. Ничего не найдёшь, ищи хоть сто лет.
И никого. Кхандов не было.
Только на тротуаре у одного дома в позе луна-парковского сфинкса лежал огромный пёс. Пёс с длинной чёрной шерстью, с висящими ушами, сильными лапами, мокрым носом. Не собака, а медведь. Но медведь с умными, человеческими глазами. Эти глаза из-под густых бровей внимательно глядели на пришельцев. Длинный, распушённый хвост оставался неподвижен. Пёс был не очень рад встрече.
Карапчевский шагнул к псу. Я представил, как этот медведь нападает на Карапчевского...
Хвост огромного зверя медленно качнулся в одну сторону, затем в другую. Пёс встал и сильнее замахал хвостом. Карапчевский прикоснулся к крупной голове, его пальцы утонули в шерсти. Шерсть на голове пса разделялась на прямой пробор. Это ещё более очеловечивало его облик.
Я тоже подошёл и погладил пса по спине. Шерсть была чистая, блестящая. Хозяин много времени тратил на уход за своим питомцем. Хвост забил по моим бёдрам. Пёс повернулся в мою сторону и склонился носом к ботинкам. Он обнюхал грязь и поднял голову. В его умных глазах так и читалось: ай-ай-ай, ну, что за растяпа!
Мы стояли у одного из самых высоких и самых широких домов. Здесь чётко выделялось "ядро" -- сруб, за которым громоздились пристройки и надстройки. Над этим домом возвышалась башня. От неё был перекинут мост до такой же башни такого же большого дома на противоположной стороне улицы. Это был центр кхандского поселения. Цитадель.
Входа в цитадель не было видно. Снова игра: найди калитку.
Но у нас был провожатый. Пёс подошёл к высокому забору-стене, встал на дыбы и передними лапами навалился на доски. Когда под его напором калитка открылась, он исчез внутри. Мы пошли вслед за ним и оказались в коридоре. Перед нами была лестница. Мы поднялись по ступеням, прошли площадку, снова поднялись по ступеням. Весь путь мы проделали в полутьме.