Наконец через открытую дверь мы вошли в просторную комнату. Кажется, это было "ядро" дома. Все вещи -- стол, табуреты, сундуки, лавки, коробки, кубы и шары на полках -- были сделаны из дерева и украшены узорами. С потолка на нитках свисали деревянные птицы с узорчатыми крыльями и хвостами.
Здесь было светло. Вот только непонятно было, откуда струился свет. Как будто, кроме окон, были и ещё какие-то скрытые источники. Но не было видно ни лампочек, ни свечек.
Пахло стружками, смолой, сушёными травами.
За столом сидел старый кханд. У его ног лежал чёрный пёс.
-- Здравствуйте, Семён Кириллович, -- сказал Карапчевский.
-- Здравствуйте, Александр Дмитриевич, -- сказал старик. -- По делу или в гости?
Голос у него был глубокий, хрипловатый. Его причёсанные волосы и борода казались седыми, но они были серебристыми, словно кханды не седеют. Голубые глаза были огромные, ясные. Орехово-смуглое -- не от природы, а от солнца и ветра, -- лицо исполосовано морщинами, как у сказителя на рисунке Ин. П. Золотцова. Но одет он был не в тряпьё, а в чёрный костюм без галстука, чистый и выглаженный, немного старомодный.
-- По делу и в гости, -- сказал Карапчевский. -- А это Иван -- мой новый ассистент.
Я тихо поздоровался.
-- Рад познакомиться, -- сказал старик. -- Мы раньше не встречались?
-- Нет, -- сказал я.
Старик пристально посмотрел мне в лицо. Я не мог выдержать его взгляда. Голубые глаза жгли огнём.
-- Проходите за стол, -- сказал старик.
Карапчевский быстро разделся, разулся и прошёл к рукомойнику у двери. Мне было стыдно, что я впёрся в своих грязных ботинках в такую чистую комнату. Когда я их снял, то мне стало стыдно за носки.
Старик встал. Он был выше Карапчевского и даже выше меня. Он вставал и ходил не как старик, а как молодой человек. Он не кряхтел, не держался за поясницу, у него была прямая широкая спина и крепкие ноги. Он был похож на своего пса -- такой же большой и сильный.
-- И носки снимайте, -- сказал он.
Я посмотрел на Карапчевского, он кивнул. Гуров легко наклонился, без смущения взял ботинки с вложенными в них носками и пронёс их через всю комнату к другой двери. Он выставил ботинки за дверь, туда же прошёл пёс, и Гуров закрыл за ним дверь.
-- Успеют высохнуть, -- сказал он. -- А вы, Иван, умывайтесь.
Я сменил Карапчевского у рукомойника, тщательно вымыл руки под неожиданно тёплой водой и вытер их о свежее полотенце.
На столе стояли большой металлический чайник, маленький заварочный чайник, чашки, блюда со сладостями. Гуров налил всем чай. Чай по-кхандски -- чёрный, крепкий, с травами.
-- Семён Кириллович, -- сказал Карапчевский, -- вы знали, что Первая гимназия опять стала раздельной?
-- Знал, -- сказал Гуров.
-- Никто из родителей даже не возражал. А это была последняя совместная гимназия в городе. Теперь осталась только гимназия на Островах. Она формально совместная, но туда ходят только кханды.
-- Больше туда никто не ходит.
Карапчевский ошеломлённо смотрел на Гурова.
-- Как никто не ходит? -- спросил он. -- Её тоже закрыли? А мне опять не сообщили.
-- Пока не закрыли, -- сказал Гуров. -- Туда никто не ходит.
-- Почему?
-- Нам это не нужно. Кхандам не нужны гимназии. Кхандам не нужны институты. Я вам говорил об этом десять лет назад. Для дворника или строителя не нужно образование. Гимназия на Островах не нужна. Учителя уже знают. В понедельник они не придут.
Карапчевский замолчал.
-- Хотите ещё чаю? -- спросил Гуров.
-- Я не допил, -- сказал Карапчевский. -- И чистая вода вам не нужна?
-- У меня невкусная вода? -- Гуров отпил из своей чашки. -- Вкусная.
-- Мы проводили анализ воды из колодцев...
Гуров не дал Карапчевскому договорить:
-- Это ваши анализы. Они сделаны вашими приборами. По-вашему, это вода плохая. По-нашему, хорошая.
-- По-нашему, по-вашему! Вода с дерь... -- Карапчевский осёкся. -- Такая вода -- это для всякого плохо, даже для собаки.
-- Это ваши анализы, -- повторил Гуров. -- Это ваши приборы. Свинья грязь везде найдёт.
Кажется, он имел в виду меня. Кусок приторной сладости застрял у меня в горле.
-- Это всего лишь приборы, -- сказал Карапчевский. -- Они ничьи. Они просто показывают, что есть на самом деле.
-- Ничего они не показывают.
-- Я говорю о самых простых вещах -- образование, улучшение быта. Я хочу, чтобы кханды имели всё то, что имеют авзаны. А вы постоянно твердите мне о том, что это всё не нужно.
-- Вы лучший друг кхандов, Александр Дмитриевич. Мы это признаём. Вы всегда будете желанным гостем в любом доме.
-- Но вам не нужно ничего из того, что я предлагаю?
-- Не нужно.
-- И мост не нужен? В следующем году через реку будут строить мост. Автомобильный и пешеходный. Он вам нужен?
-- Один мост через реку уже был. Вы помните, как его взорвали?
-- Мне тогда было лет пять.
-- А я помню. Хороший был мост. Каменный.
-- Значит, вам не нужна удобная связь с городом? Лучше паром?
-- Можно без парома. Лодки у нас есть.
Карапчевский вскочил. Он прошёл от одной стены до другой и обратно. Уставился в птицу с резными крыльями, шлёпнул её пальцем по клюву, и она закрутилась. Развернулся к Гурову.
-- Ничего вам не нужно, -- сказал он. -- Почему тогда десять лет назад многие кханды переехали в город? Почему они отдавали своих детей в гимназии? Значит, им это было нужно.
-- А почему они все вернулись? -- спросил Гуров.
-- Реформа только началась, -- сказал Карапчевский.
-- Анализы, реформа. Это всё ваши слова. Мы таких слов не понимаем. Вот "бледные поганки" -- это мы хорошо понимаем.
Карапчевский опять замолчал.
-- Что значит "бледная поганка"? -- спросил Гуров у меня.
-- Грибы, -- тихо сказал я.
-- Головастый у вас ассистент, Александр Дмитриевич, -- сказал Гуров. -- Грибы. Ядовитые грибы.
-- Да это так говорят всякие!.. -- воскликнул я. -- Всякие глупые авзаны.
-- А что говорят умные авзаны? -- спросил Гуров.
-- Умные нормально относятся. Вот Александр Дмитриевич! И наш Интком...
Тут я вспомнил, сколько было сотрудников в нашем Инткоме. Мне стало стыдно.
-- Закончились умные люди, -- сказал Гуров. -- А глупых сколько?
Я бы мог назвать многих: все чиновники, Игнат -- но вслух ничего не сказал.
-- Вы хотите дать кхандам равные права, -- обратился Гуров к Карапчевскому. -- И вы считаете это благодеянием. Спросите у нас...
-- Спросить у вас, нужны ли они вам, -- перебил его Карапчевский. -- Уже слышал -- не нужны.
-- Спросите у нас, -- сказал Гуров, -- хотим ли мы дать авзанам равные права.
Такому повороту даже Карапчевский удивился.
-- Какие права вы можете дать? -- спросил Карапчевский.
-- Право на владение землёй, -- сказал Гуров. -- Кто настоящий хозяин Туганска? Авзаны или кханды?
-- Я хочу, чтобы все были хозяевами.
-- Нет. Сначала поймите, кто был первым хозяином, а кто был вором. Туганск построен не на пустом месте.
-- Я не спорю. Мы пытались пробить новый учебник истории. В Первой гимназии по нему учились. Раньше.
-- Я знаю, что был древний город кхандов, -- вмешался я. -- Его сожгли авзаны четыреста лет назад. И название Туганск -- от кхандского слова.
-- Какого? -- спросил Гуров.
-- Кажется, "земля".
-- Земля. И хозяином этой земли тысячи лет были кханды. Верните кхандам их землю. А мы разрешим вам на ней жить. Как хозяева -- гостям.
-- Это бессмыслица, -- сказал Карапчевский. -- Я говорю о чём-то реальном.
-- Реальное. Вот ещё одно ваше слово. Вы сожгли наш город. И ещё много других наших городов сожгли, разрушили, разграбили. Теперь и следа не осталось. Пришли на нашу землю. Каждый год празднуете великий праздник. Как он называется?
-- День первых переселенцев, -- сказал я.
-- День первых переселенцев. День первых захватчиков. День угнетения кхандов. День уничтожения кхандов. Славный праздник. Вы пользовались нашей землёй. Пришло время платить за аренду.
-- Разве аренда -- это не наше слово? -- сказал Карапчевский.
Гуров налил чай в чашку Карапчевского.
-- Садитесь, Александр Дмитриевич. Вы стоите, а мы сидим.
Карапчевский сел и взял чашку.
-- Я говорю о будущем, а вы о прошлом, -- снова начал он.
-- Для кхандов нет разницы между будущим и прошлым. В прошлом наши дома горели. И сейчас они горят.
-- Этим летом мы вам опять поможем бороться с пожарами. Вот Иван, наверное, согласится.
-- Конечно, -- сказал я.
-- Умные авзаны помогут бороться, -- сказал Гуров. -- Но глупых авзанов больше.
-- Спасибо за угощение, Семён Кириллович, -- сказал он. -- Если вы не против, я поговорю с другими кхандами.
-- Поговорите, -- сказал Гуров.
-- Только я хочу поговорить с ними без вас.
-- Поговорите без меня.
Мы с Карапчевским засобирались. Гуров открыл дверь в заднюю комнату. Там в коридоре уже стояли ботинки. Ботинки и носки были чистые и сухие. Опять я чувствовал себя глупо в этом доме.
-- Спасибо, -- сказал я. -- Не надо было...
-- Это несложно, -- сказал Гуров.
Когда я снимал куртку с крючка, то случайно уронил её. Я поднял её за полы, и из внутреннего кармана вывалился ялк. Он глухо стукнулся о ковёр. Гуров склонился раньше меня и поднял его пальцами, как что-то хрупкое. Гуров внимательно осмотрел его со всех сторон.
-- Хорошая работа, -- сказал он. -- Такую вещь надо беречь. Она всегда может пригодиться.
Он отдал мне ялк. Я засунул его во внутренний карман и застегнул на кармане пуговицу. Карапчевский смотрел с недоумением.
Гуров пошёл нас проводить. Скоро мы снова оказались у забора, где так же лежал чёрный пёс. Пёс поднялся нам навстречу.
-- Красавец какой, -- сказал я. -- А как его зовут?
-- Ему имя не нужно, -- сказал Гуров. -- Он и так придёт. Когда понадобится.
Безымянный пёс широко зевнул, показав ярко-алый язык и белые зубы.
-- Приходите ещё, Иван, -- сказал Гуров. -- С Александром Дмитриевичем или один. Мы все будем рады.
* * *
Улица была не так пустынна, как раньше. Кханды поодиночке или группами шли нам навстречу, сидели на скамейках. Они кивали нам или произносили негромкие приветствия. Мы отвечали тем же.
По мосту над нами пробежала стайка разновозрастных детей. Мне захотелось посмотреть на Острова с высоты, и я спросил:
-- Может, пройдём по мосту?
-- В другой раз, -- ответил Карапчевский.
Разговор с Гуровым сильно утомил его. Я же отдохнул у Гурова после часовой ходьбы и теперь был готов шагать хоть целый день. Тем более в чистых носках.
Мы остановились у другого заметного здания на самой окраине кхандского поселения. Оно больше росло не ввысь, а вширь, как бы распласталось по земле, но и здесь было несколько надстроек. Рядом стояло около двадцати кхандов, которые даже по кхандским меркам выглядели довольно сурово.
Двое или трое увидели Карапчевского и ушли. Остальные с интересом глядели на нас. Карапчевский со всеми поздоровался.
-- Как у вас дела, Осип Степанович? -- спросил Карапчевский у одного из них, самого сурового.
-- Хорошо, Александр Дмитриевич, -- ответил кханд самым дружелюбным голосом. -- Всё хорошо.
-- Как жена? Как дети?
-- Что с ними сделается? Ребятишки вон бегают. -- Осип Степанович указал на мост.
-- Как у них успехи в гимназии? -- спросил Карапчевский.
Осип Степанович помедлил.
-- Вы ведь радовались, когда они пошли в гимназию, -- сказал Карапчевский. -- Теперь их выгнали, а вы даже на собрании не хотели выступить.
-- А чего выступать?
-- Вы же хотели, чтобы они учились.
Осип Степанович молчал, оглядываясь на остальных.
-- Пусть хотя бы ходят в гимназию на Островах, -- сказал Карапчевский.
Осип Степанович продолжал молчать. Карапчевский шарил взглядом по лицам кхандов. Он остановился на моём ровеснике, который был обут в заляпанные грязью болотные сапоги.
-- А вы, Михаил, -- сказал Карапчевский. -- Вы сами закончили гимназию, вы хотели учиться в институте. А вашего брата-первоклассника выгнали из гимназии. Почему вы не вступились, не поговорили с родителями?
Михаил тоже не отвечал. Хоть он и был мой ровесник, но бородища у него была -- как у всех взрослых кхандов. Мне бы такую, подумал я.
-- Значит, мне говорите одно, а за спиной делаете другое, -- сказал Карапчевский. -- Спасибо вам большое.
С окрестных улиц на шум стали подходить другие кханды. Они молча окружили Карапчевского.
-- Ну, что, кто смелый? -- спросил Карапчевский. -- Говорите!
Я оглянулся и увидел, что среди кхандов сидит чёрный пёс. Не знаю, был ли это наш знакомец или другой безымянный пёс такой же породы. Может быть, у них тут своя порода? Кхандская сторожевая.
-- Нам это не нужно, -- раздельно сказал Осип Степанович.
Теперь его голос был совсем не дружелюбный.
-- Не нужно, -- повторил он упрямо.
Карапчевский что-то пробормотал и пошёл от толпы. Я кинулся за ним.
Мы шли по другой деревянной дороге, которая тоже вела к реке. Беда только в том, что паромная переправа была одна. Я не понимал, как сейчас Карапчевский собирается переправляться через реку. Плавать в это время года желания не было.
Нас нагонял какой-то кханд. Мы подождали, пока тот дойдёт. Это был бородатый ровесник Михаил.
-- Александр Дмитриевич, -- сказал он, -- я вас перевезу.
Карапчевский не ответил.
На берегу Михаил полез в прибрежные заросли -- болотные сапоги пригодились -- и вытолкал оттуда лодку. Мы спустились по лестнице в лодку, которую Михаил подвёл к дороге. Он сел за вёсла.
С противоположного берега был виден самый край набережной. Здесь должен был начаться ремонт, и поэтому здесь никто не гулял. Карапчевский опустил руки со сложенными куполом пальцами на бёдра и молчал. На середине реки он прервал молчание.
-- Будет вам мост! -- сказал он. -- Будет. И в гимназию всех верну. Все, и вы, -- он ткнул в гребца, -- и вы, -- ткнул в сторону города, -- все будете жить вместе. И учиться вместе, и работать вместе, и жить вместе.
Углы его губ сильно загибались вниз. Михаил грёб, опустив глаза.
Мы вылезли на набережной. Михаил поплыл обратно -- к деревянной дороге и деревянным дома, скрытым дымкой. К этому уникальному месту под названием Острова, куда я так долго стремился.
Карапчевский тяжело опустился на скамейку и потёр виски. В воздухе потеплело, осенний запах сырости исчез.
-- Ну, что, Иван, сегодня вы смотрели и наблюдали, -- сказал Карапчевский. -- Что думаете?
Я чесал шею и думал, что Гуров -- тоже дифференциатор. Только он дифференциатор со стороны кхандов. Но в отличие от авзанов Гуров имел право быть дифференциатором. Так я думал, а вслух только сказал:
-- После многих веков угнетения кханды имеют право не верить нам, ненавидеть нас.
Ещё я думал: они имеют право ненавидеть меня.
На кхандском берегу в паре сотен метров от деревянный дороги посреди кустов можно было разглядеть остатки кирпичного сооружения. Просто груда развалившихся кирпичей. Это же опора моста, который взорвали при военном режиме!
-- А что у вас за безделушка? -- спросил Карапчевский. -- Та, которую Гуров похвалил. Не покажете?
Я с неохотой достал ялк и дал его Карапчевскому. Карапчевский взял его всей ладонью. Я ждал, не изменится ли ялк от прикосновения Карапчевского. Никаких изменений не было.
-- Тяжёленькая, -- сказал Карапчевский.
Ялк и правда заставлял его напрячься.
-- Да, тяжёленькая, -- повторил Карапчевский. -- Как и все кхандские игрушки. Гуров сам такие строгает. Мы пытались открыть магазин кхандских промыслов, но волокита... всегда волокита.
Он передал мне ялк и спросил:
-- Откуда у вас эта штука?
-- Подарок, -- сказал я.
Глава V. Пять лет назад, август
Август -- хороший месяц. Ещё тридцать дней каникул впереди. И ехать в Лесной лагерь в августе не хуже, чем в июне.