Окружающее пространство давило и душило Ута своей серой убогостью, вызывая щемящее чувство тоскливой ностальгии.
Мебель в спальне выглядела еще беднее – коричневый шифоньер, две железные кровати и письменный стол из светлого дерева у окна, за которым Ут когда-то делал уроки.
В квартире было душно и жарко – раскаленные дневным зноем бетонные стены не обещали прохлады даже ночью. Из кухни доносился запах варенного мяса и капусты – на ужин готовили дамляму.
– Утик, иди, мой руки, будем кушать, – прервал его размышления материн голос.
Мать, кажется, заметила, что с ее сыном творится что-то неладное, она смотрела на Ута долгим немигающим взглядом, и как будто чего-то от него ждала, ждала каких-то объяснений. Ут знал, чем это кончится. Ничем. Мать всегда так на него смотрела, когда что-то казалось ей странным, но не заводила разговор, не зная, как к нему подступиться.
– Будешь добавку? – спросила мать.
– Нет, – ответил Ут, несмотря на неутоленный голод, – ему хотелось поскорее уединиться.
– Тогда попей чаю.
Отец еще не вернулся из гаража, мать его потом покормит отдельно – Ут вспомнил, что у них не были заведены совместные трапезы. Но за каждым было закреплено свое место. Мать сидела возле раковины и газовой плиты – кухня была махонькой, отец – рядом с ней, спиной к балконной двери, а Ут – с краю, но как бы во главе кухонного стола, покрытого ядовито-зеленной клеенкой. Спина его упиралась в стену, точнее, не в стену, а в дверку служебного шкафа, выкрашенного в белый цвет, за которым скрывались канализационные трубы.
В доме не все в одно и то же время садились за стол, и не все одновременно из-за него вставали. Отец, быстро проглотив чуть теплый чай, обычно уходил первым читать свою газету «Вести Алтын Тартарии».
Впрочем, так было не всегда. После 50-летнего юбилея он переменился, причем, кардинально. Былую угрюмость как корова языком слизнула. Из замкнутого и молчаливого сухаря он вдруг превратился в открытого и общительного жизнелюба.
Как-то отец пришел с работы очень злым и раздраженным, и едва ли не с порога начал орать:
– Манка, сопляк! Он меня еще учить будет!
Ут редко видел отца в таком состоянии, он не любил обсуждать дома проблемы, которые возникали у него на работе. А на этот раз прорвало.
– Я ему так прямо и сказал: «Тартар түрә булса, чабатасын түргә элә» (если тартарин станет начальником, то сразу задирает нос). Манка, он еще не знает, кто я такой!
Выяснилось, что сменился начальник управления диспетчерской службы комбината, кому непосредственно подчинялся отец. Поставили молодого перспективного тартарина, земляка из Казани, представителя титульной нации, и тот, видимо, с первых дней начал «строить» своих подчиненных. Отец-то думал, что теперь будет лучше, коли его шефом стал земляк, но коса, как говорится, нашла на камень, и он в пух и прах разругался с новым начальником.
Несколько дней отец ходил мрачнее тучи, а потом вдруг перешел работать на другое оборонное предприятие, простым бригадиром слесарей. Это было неожиданное и мужественное решение, ведь он не просто занимал должность старшего диспетчера важного объекта стратегического назначения, но был еще и парторгом заводского отделения правящей партии «Единая Тартария». К тому же отцу оставалось всего несколько лет до пенсии – он уходил на заслуженный отдых по «льготной вредной сетке» раньше установленного срока.
Не исключено, что именно этот случай и тесное общение с простыми работягами так сильно изменили его характер.
Перебарывая себя, Ут впервые обратился к матери напрямую с просьбой постелить ему постель, потому что не мог вспомнить, куда ему нужно было идти ложиться спать. Мать бросила на сына удивленный взгляд, но молча убрала покрывало, поправила подушку на кровати в спальне напротив письменного стола и небрежно махнула своей полной белой рукой, ложись, мол, какие проблемы. Быстро раздевшись, Ут завалился на кровать, под его легким телом противно заскрипели железные пружины. Он натянул простынь до самого подбородка и углубился в свои мысли.
"Родители, наверное, спят в зале на раскладном диване, а для кого же тогда предназначена вторая железная кровать в спальне?" – возник еще один безответный вопрос.
В сознании опять перемешались две «видео дорожки»: на одной прокручивались извлекаемые из затаенных уголков памяти полустертые, смытые кадры из его первой жизни, на другую дорожку наслаивались свежие впечатления второй жизни, которые возникли уже после Раскола мира.
"Так может и крыша поехать", испугался Ут и чтобы, как-то развеяться, встал с постели и подошел к открытому окну. Едва заметное дуновение легкого ветерка, прикоснувшегося к лицу, обдало скорее жаром, нежели прохладой.
Обостренный слух Ута, как локатор, уловил скрип входной двери, кажется, вернулся из гаража отец. Мать загремела на кухне посудой. Потом вновь скрипнула входная дверь, Ут услышал чье-то неразборчивое бормотание и мамкин голос:
– Утик, к тебе пришли, – надежды на то, что до утра его трогать не будут, рухнули.
– Кто там? – недовольным голосом спросил Ут и стал нащупывать черное трикотажное трико и белую хлопчатобумажную майку, обнаруженную на спинке стула, прислоненного к письменному столу.
– Гулькин-Мулькин какой-то, я не знаю этого мальчика, – последовал ответ.
"Какой еще там Гулькин-Мулькин? – лихорадочно соображал Ут, неспешно одеваясь – Гулькин, Гулькин… Кто же это мог быть?.. Ах, да, это верно Гулга!" – стрельнула догадка.
Учился в параллельном классе, то ли в «А», то ли в «В», то ли в «Г», но точно не в «Б» паренек с такой кличкой. Он немножко заикался.
«Что же ему от меня надо? Сейчас узнаем», – сказал самому себе Ут и вышел из подъезда в темный двор.
– Ну, где твой Атаман, в на-атур-ре? – по блатному растягивая слова и спотыкаясь на букве «р», агрессивно спросил Гулга.
– Какой атаман? – опешил Ут.
– Ну ты же базар-рил, что за тебя Атаман впр-рягется. Где он? Я своих пацанов пр-пр-ривел, – Гулга махнул рукой в глубину двора, в сторону лягушатника – крошечного бассейна, в который давно уже не пускали воду. В темноте ночи угадывались черные зловещие фигуры – на кромке бассейна, на корточках, выстроившись в цепочку, сидело около десятка ребят. «Как волчата», подумал Ут, в сиянии луны почудился блеск их хищных клыков.
До Ут туго доходило, чего добивается этот неказистый, слегка заикающийся, но наглый и уверенный в себе паренек. Ут начал припоминать, что в первой жизни у него с ним случился какой-то конфликт, и Гулга сейчас привел свою банду, чтобы отомстить. К счастью, Ут вспомнил, что инцидент тогда закончился вполне мирно, и выбрал выжидательную тактику, то есть просто спокойно смотрел в наглые глаза Гулги и молчал.
Очень скоро эта тактика возымела успех. Гулга отвел взгляд и покровительственно, как бы сверху вниз, хотя был ниже ростом, похлопал Ута по плечу:
– Ладно, давай, чувак, без обид. Пр-ривет Атаману!
Жест был, конечно, высокомерным. Но учитывая неравенство сил – за Гулгой стояла стая молодых волчат – и беря во внимание тот факт, что до конца еще не были восстановлены в памяти все детали ссоры, Ут решил смолчать.
Гулга вихляющей походкой направился к своим пацанам, те дружно, как по команде, спорхнули с лягушатника и, освещая ночь искорками зажженных сигарет, удалились восвояси.
Ут опустился на скамейку, и чтобы успокоиться и собраться с мыслями, стал смотреть на звездную ночь. Нигде, как в Кызылкумах, нет такого по-настоящему черного неба и таких по-настоящему ярких крупных звезд на нем. Звезды были так близки, что, казалось, протяни руку и ты сможешь их коснуться. Вспомнились строчки из Фета:
Какая ночь! Все звёзды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь.
Мысли Ута переключились на конфликт с Гулгой. Был ли он сегодняшней ночью исчерпан или нужно ждать его продолжения, и Уту предстоит исправлять ошибки своей далекой юности? И сколько таких ошибок будет еще впереди?
Ут по крупицам воссоздавал историю этого инцидента, доставая со дна мусорной корзины своей памяти чудом уцелевшие фрагменты давно минувших дел. И чем полней и объемней начинала представать картина, тем больше уверенности в нем накапливалось: а никакой ошибки-то и не было, все было правильно!
Около недели назад, как удалось вычислить, в 20-х числах августа, нескольких ребят из 9-го, нет, уже 10-го Б – Ута, Карпа, Сеню, Чиба , Швеца и Швеля срочно вызвала директор школы Красногородская Варвара Ксенофонтовна, совершенно легендарная личность, о чем еще, возможно, представится случай рассказать. Ребят попросили помочь в ремонте школы. Дескать, на носу первое сентября, а школа к занятиям не готова, – стыд и срам! – и вы, как сознательные патриоты и отличные спортсмены, осознавая свой ученический долг, должны и обязаны…
Короче говоря, вооружившись кистями, красками и ведрами, полученными вместе с подробными инструкциями от физрука, новоиспеченные десятиклассники принялись красить истоптанный до неприличия пол спортзала и чернеющие решетки на его окнах.
И тут в спортзале нарисовался этот злополучный Гулга. Обычно ПТУ-ушники, покинув школу после 8-го класса, редко в нее наведывались. Но у Гулги, видно, была какая-то надобность. Гулгу все знали как спокойного, выдержанного парня, но ПТУ с его дедовщиной, с полуармейскими-полутюремными нравами сильно меняло людей. Не избежал этого влияния и Гулга. Облачен он был в широченные клеши, на открытом пузе узлом завязаны края модной цветастой рубашки – так тогда ходили все хипари, в углу рта – изжеванная беломорина.
– Здор-рово, бр-ратва! – явно кому-то подражая и стараясь выглядеть бывалым пацаном, громко, немного заикаясь, просипел Гулга. Он подходил поочередно к каждому из ребят, и как бы нехотя, снисходительно совал свою вялую лапу, вроде здоровался.
– Не западло на физрр-рука ишачить? – вызывающим тоном, ни к кому конкретно не обращаясь, бросил в воздух издевательский вопрос Гулга.
Он ловко зацепил своей «граблей» ведро с белой дефицитной краской, предназначенной для нанесения разметки, и молча, ни на кого не глядя, потопал к выходу.
Это выглядело, как плевок в лицо.
– Постой, Гулга, куда лыжи навострил, поставь ведро на место! – не выдержал Ут.
Гулга повернулся и, не выпуская ведра из цепких рук, смачно выплюнул потухшую папироску, специально целясь на свежевыкрашенное место.
– Что, патриот, школьное добр-рро пожалел? – с наглой ехидцей вопросил ПТ-ушный шпаненок.
– Мне государственного не жалко, – заметно горячась и закипая, принял вызов Ут. – Но ты бы хоть попросил нас, пацаны, мол, мне краска позарез нужна, отлейте чуток. Мы бы, может, по старой дружбе и отлили.
Товарищи Ута согласно закивали головами.
– Да, кто вы такие, чтобы у вас разр-ррешалки спр-ррашивать, – внешне абсолютно спокойно отреагировал Гулга и совершил угрожающий разворот в сторону Ут. – А ты, тартарская морда, сам кр-рраску бочками мне будешь катать, понял, козел!
– А ну повтори, что сказал! – сжав кулаки, едва сдерживая закипевшую ярость, Ут стал надвигаться на Гулгу, отмахиваясь от чьих-то попытавшихся остановить его рук.
– Тартарская морда, – опять спокойно, с подлой ухмылкой произнес Гулга.
Лучше бы он не произносил этих слов, эта оскорбительная кличка действовала на Ут, как красная тряпка на разъяренного быка.
Новостройки на окраинах громадной Имерии осваивались в основном приезжими из Мосхоского улуса. Местных – ираноязычных парсов и тюркоязычных сартов – в новых городах проживало не так много, так же, как и представителей титульной нации. И их не недолюбливали, считая «завоевателями и поработителями». Но если в центральных районах Алтын Тартарии, в местах компактного проживания тартар, их задевать боялись, то здесь, на периферии, иногда разыгрывались настоящие драмы.
Однако вернемся к Гулге, который спокойно стоял перед грозно надвигавшемся на него Утом, не выпуская из рук ведра с краской и совсем не готовясь к защите. Или был совершенно уверен в том, что Ут не решится на него напасть. Или рассчитывал на его благородство, которое не позволит нанести удар человеку, чьи руки заняты ведром.
Гулга просчитался. Яростный удар Ута пришелся точно по подбородку: пацаненек шлепнулся на пол, а ведро с краской покатилось в другую сторону, заливая белизной свежо выкрашенный ядрено-желтый пол.
"Придется заново перекрашивать", – успел подумать Ут.
… Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы одноклассники не оттащили Ута от растерзанного Гулги. Когда ПТУ-ушник отчалил со своей все же непобежденной улыбкой на окровавленном лице, к Уту подошел Сеня, который всегда обо все знал и тихо сказал:
– Зря ты это сделал, у него старший брат на днях из зоны откинулся. Если «забьют стрелку», приведи Атамана, ты же, кажись, его знаешь. А главное Гулга знает, что ты с ним знаком. Против Атамана они не попрут…
– Утик, ты что там делаешь? – оторвал Ут от неприятных воспоминаний озабоченный голос отца, высматривавшего его с балкона. – Иди, домой, поздно уже.
Ут еще раз бросил взгляд на сияющие звезды. Рядом с Венерой проблеснул кровавый диск Нибуры, луна желтоватым светом облила опустевший двор. Ут отправился спать.
Так закончился первый день его новой жизни.
3. Роковая женщина
На следующий день Ут проснулся поздно. Отец уже ушел на работу, а у матери был отгул, и она попросила сына сходить за хлебом.
Несмотря на 10 утра и конец лета, солнце пекло немилосердно. На улице было безлюдно. Завтра, как сообщила мать, 1 сентября, и нужно собираться в школу.
Ут свернул по тротуару с Тукая, то бишь Пушкина, на улицу Центральная и увидел ее, Беллу. Он только-только сравнялся с началом дома N1 на Центральной, а она появилась у конца этой же длиннющей четырехэтажки с голубыми балконами. Ут ждал и опасался этой встречи, но она была неизбежна, и многое могла прояснить в обеих его жизнях – первой и второй. Плавно, как в замедленной киносъемке, девушка приближалась к Ут. Он признал ее сразу, узнавая также ее легкое, чуть выше колен летнее платьице, украшенное яркими сине-желтыми цветочками, ее высокую грудь, широкие бедра, переходящие в тонкие лодыжки. Выражение ее слегка скуластого лица было иронично-вызывающим, большие светлые глаза смотрели дерзко и насмешливо, будто говорили "лучше не связывайся со мной". Белла слыла первой красавицей в классе. Они встретились ровно в середине пути.
– Привет, Утик! – поздоровалась она, все знакомые ребята называли его Утиком, только Швель, один из его закадычных приятелей – Утя.
– Как дела? Куда идешь? – забросала парня вопросами Белла.
– Да вот мать за хлебом послала, – показал Ут пустую авоську.
– А я уже иду с хлебом,– засмеялась Белла и в ответ подняла к носу Ут свою прозрачную сетку, через большие ячейки которой были видны белая булка и две бутылки кефира.
– Как ты съездил? – продолжая расспросы, девушка многозначительно кивнула на висевшие на соседнем фонарном столбе огромные часы и заговорщически подмигнула.
Ут, проследивший за ее взглядом, вновь увидел за часами, на фасаде дома, стоящего на перекрестке улиц Центральная и Пушкина, вчерашний плакат «Слава КПСС!».
«Опять это дурацкое слово – «КППС», что же оно означает?», – подумал Ут, но осмыслить ничего не смог, поскольку нужно было общаться с девушкой.
– Ничего, нормально съездил, – ответил Ут уклончиво, удивляясь ее осведомленности по поводу его поездки на Памир.
– Приходи сейчас ко мне, мама ушла на смену, – ни капли не смущаясь и не жеманясь, предложила Белла.
– Хорошо, приду, схожу за хлебом и приду, – пообещал Ут, понимая, что встречи с ней все равно не избежать.
Белла стала его роковой женщиной, но ни она, ни сам Ут, конечно, тогда об этом не догадывались. Все последующие женщины, которыми Ут потом всерьез увлекался, чем-то были похожи на нее. Так же как первая квартира по Тукая 5/1 определила его любимое место за кухонным столом, так и первая девушка определила тот тип женщины, который ему потом всегда нравился. Заметная грудь, высокая талия, широкие бедра, изящные ноги, тонкие щиколотки и запястья – вот ее примерный портрет. И имена их всех почему-то начинались с буквы «Б» – княжна Болли, китайская принцесса Бо Ли, Балига ханум, и все они почему-то заставляли его страдать и доставляли ему боль.