========== Часть первая ==========
2 августа 1914 года
Германия объявила России войну. После обеда школа плавания.
О начале Первой мировой войны, из дневника Франца Кафки
***
Теперь я принадлежу ему.
Меня не перестает удивлять, с какой готовностью я думаю о себе как о собственности. Словно нет ничего естественнее, чем ничего не решать в своей собственной жизни. Словно для меня в порядке вещей быть безвозвратно лишенной права голоса.
Вообще-то так оно и есть.
И уже довольно давно.
Утром Гренджер, глава нашей колонии, велел мне собираться. Я подчинилась, тем более что много времени на это не потребовалось. Вещей у меня было всего ничего: сменная одежда, сумка с медицинскими принадлежностями, кое-какие гигиенические средства, старая фотография Малдера да один снимок с членами моей семьи. И часы, прилепленные скотчем к нижней стороне моего ночного столика. Я осторожно вытащила их из тайника и, замотав в джинсы, засунула на самое дно своей сумки. На мои грязные штаны уж точно никто не польстится. Судя по всему, меня снова переводят в другую колонию. Врач в нынешнее время стоит немало, а зима уже не за горами. Колонии нужны припасы.
Я оглянулась через плечо, бросив последний взгляд на старый дом, за эти годы ставший мне родным, прощаясь со всем тем, что привыкла считать своим. С вазой свежих цветов, подаренных мне соседом, с моим «медицинским кабинетом», с теплой постелью, в которой всегда спала одна. Конечно, ничто из этого по-настоящему мне не принадлежало.
Оставалось надеяться, что новые владельцы тоже будут ко мне добры. И еще более отчаянно уповать, что меня продали колонии, а не какому-нибудь мужчине.
Может, Скиннер нашел способ заполучить меня обратно? Может, я снова буду жить в колонии «Альфа»? Там мне ничто не угрожало.
Да, вернуться к Скиннеру — далеко не самый плохой вариант. Я не держу на него зла. И все понимаю.
А может, это Малдер… Может, Малдер наконец-то нашел меня?
Нет.
Просто смешно даже думать об этом после стольких лет. Малдер никогда за мной не придет.
Так что пусть уж лучше это будет Скиннер, а не какой-нибудь незнакомец. Я до сих пор помню его теплое дыхание и прикосновения рук — нежные, бережные. Как у Малдера.
Да хватит уже!
Прекрати думать об этом!
Он никогда не вернется за тобой.
Я гордо выпрямилась во весь свой небольшой рост, глубоко вдохнула и открыла дверь, чтобы посмотреть в лицо своему новому владельцу. Или, не приведи господь, владельцам.
На крыльце, чуть отступив в тень, стоял Малдер, а рядом, у его ног — какая-то деревянная коробка размером примерно с ящик для продуктов. Сначала я подумала, что это, должно быть, мираж, сон, грезы наяву. Но нет, это и в самом деле Малдер. Вот он, настоящий, живой, прямо передо мной. Мне так хотелось дотронуться до него, но он даже не шелохнулся и продолжал стоять неподвижно, словно мраморное изваяние ангела мщения. На лице его не отражалось ровным счетом никаких эмоций, и он не издал ни единого звука, чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие или выразить радость от встречи со мной. Грейнджер приоткрыл коробку, кивнул и без единого слова протянул Малдеру мои вещи и медицинскую сумку.
Сделка заключена. Какими бы ни были условия, они оказались приемлемыми для обеих сторон.
Малдер спустился по скрипучим ступеням, даже не взглянув на меня, и сел на водительское сиденье своего зеленого «джипа». А я семенила за ним, словно ребенок, который наступает на пятки родителям, потому что боится отстать. Хотя меня терзал совсем другой страх — что вот-вот на мое плечо ляжет рука Грейнджера, и он спросит меня, куда это я собралась.
Прошло несколько часов, а Малдер так и не заговорил. Он стал старше: прошло уже пять лет с нашей последней встречи. Волосы коротко острижены, лицо загорело: он явно проводит немало времени на свежем воздухе. О дорогих костюмах я даже не вспоминаю: их давным-давно сменили надежные и практичные деним, хлопок и кожа. Малдер чисто выбрит, что для нынешнего времени довольно необычно, хотя сегодня бритва явно не касалась его лица. На бедре у него висит кобура с пистолетом и нож — привычная амуниция в наши дни, а на заднем сиденье лежит гора оружия и разнообразного снаряжения. Я замечаю длинный, кое-как сросшийся шрам у Малдера на предплечье и еще один — на подбородке. Явные свидетельства каких-то жестоких столкновений — с кем или с чем, я не решаюсь даже предположить. Он по-прежнему худощав, но его тело окрепло и огрубело. Плечи кажутся шире, а мышцы явно накачаны в борьбе за выживание, а не с гантелями в спортзале. Коротко говоря, в облике Малдера прибавилось суровости.
Он словно бы не замечает, что я его рассматриваю. Кажется, для него не существует ничего, кроме приборной доски автомобиля и асфальтовой дороги, бегущей перед нами.
Малдер тихо ведет машину, миля за милей продираясь сквозь небытие, в которое канул наш мир.
Те города, что побольше, ныне разрушены, но не пришельцами, а самими людьми. Все, что не сожгли и не разграбили в первом приступе паники, разбомбили, как только пало правительство и экстремисты добрались до красных кнопок. В некоторые города до сих пор, говорят, не стоит соваться, хотя, кажется, катастрофически разрушительные взрывы все же обошли Штаты стороной. Поговаривают, будто Китай стерт с лица земли, но в наше время чего только не услышишь. Спустя два дня после вторжения инопланетяне готовы были развернуть свою программу по размножению, вот только для нее им требовались люди, которых к тому моменту изрядно поубавилось.
Когда началась колонизация, звезды небесные, как им и полагалось, пали на землю, а небо скрылось (1). Всех, кто выжил, пришельцам пришлось отлавливать и заражать вирусом «Пьюрити» самолично, поскольку пчелы к тому времени оказались практически полностью уничтожены взрывами. Я не слышала ни об одном человеке, которому удалось бы уцелеть в концлагерях: если тебя нашли, считай, ты покойник. Думаю, на сейчас Земле осталось не больше ста тысяч человек, а это значит, что нашу вселенную теперь населяют несколько миллиардов серых инопланетных ублюдков. Они созревали в человеческих телах, вылуплялись, а спустя месяц после рождения исчезали, и в итоге планета лишилась не только своих обитателей, но и всяких следов цивилизации.
Последующие события напомнили мне роман Стивена Кинга: то тут, то там начали появляться группки выживших, которые со временем стали объединяться в колонии. Многие либо перенесли заражением вирусом без последствий, либо были привиты Консорциумом (как мы с Малдером), а потому для Серых не представляли никакой ценности. Другие просто избежали судьбы большинства: остались нетронуты пчелами и не попали в лагеря. Люди появлялись из ниоткуда, выглядывая из-под земли, словно суслики, выжившие после атаки ястреба и пытающиеся понять, куда им теперь бежать.
Едва-едва восставшая из пепла цивилизация откатилась на тысячи лет назад. Не осталось никакого иного закона, кроме закона выживания. Либо торгуй (если есть, чем), либо убивай и бери желаемое. Сильные выживали, а слабые погибали. Или становились собственностью. Как я.
Я не сразу это поняла. Не то чтобы меня в один прекрасный день выставили на аукцион и начали торги. У меня была одна цель — выжить, но при этом избежать изнасилований и не умереть от голода или в лагере у Серых. Нет, я не проснулась однажды утром и не осознала в одночасье, что больше не контролирую свою жизнь. Отнюдь. Это был постепенный процесс.
Сначала, будучи женщиной, я потеряла возможность покидать колонию: это привлекало ко мне немало внимания довольно опасного толка. Так я в одно мгновение стала зависеть от других, поскольку сама не могла добывать пропитание. Мне приходилось просить обо всем, начиная от карманного ножика и кончая нижним бельем. Да, унизительно. Зато безопасно. Я хорошо знала людей, с которыми осталась, — Скиннера и Стрелков, а они даже гордились тем, что могли обеспечить меня всем необходимым.
Так как я не могла охотиться и уходить на большие расстояния, то быстро перестала понимать, что на самом деле творится за оградой нашего поселения, и знала только то, что другие считали нужным мне сообщить. Я доверяла этим людям, но в то же время не обманывалась на их счет: многие ужасные вести от меня, без сомнения, утаивали. Но, возможно, о них и не стоило знать. В конце концов, мне вполне хватало тех ужасов, что я видела в своей импровизированной «больнице».
Потом я вдруг обратила внимание на то, что моего мнения перестали спрашивать, и все серьезные решения стали приниматься без моего участия. Конечно, ведь я не могла ни выполнять тяжелую физическую работу, ни участвовать в строительстве, ни воевать с соседними колониями. Я сочла это вполне справедливым. Мне и не хотелось думать о том, какой высоты строить ограду или где разместить сарай.
Проще было притереться к какому-нибудь сильному мужчине и позволить ему защищать себя, чем самой отбиваться от непристойных предложений каждого встречного-поперечного. Простой вопрос удобства.
Разумеется.
Теперь, глядя назад в прошлое, я понимаю, когда переступила черту впервые, вот только осознала это слишком поздно. Как-то постепенно, незаметно, день за днем я съезжала вниз по наклонной и уже не сумела взобраться обратно. Я стала собственностью, и меня только что продали.
Надо сказать, обращались со мной куда лучше, чем с другими женщинами. Значительно лучше — благодаря Малдеру и моему медицинскому образованию. Как врач я принадлежала всей колонии, а не одному человеку, и поэтому в поселении были заинтересованы в том, чтобы со мной ничего не случилось. Меня никогда не насиловали, у меня всегда была одежда и еда. Только однажды мужчина попытался пойти против моей воли. Его изгнали из колонии, а чуть позже нашли в лесу с отрезанными руками. Серьезное предупреждение для всех остальных. Предупреждение от Малдера. И тем не менее я больше не могла распоряжаться ни своими медицинскими навыками, ни самой собой.
Сегодня Малдер пришел за тем, что принадлежало ему по праву.
Теперь я его собственность. И от этой мысли у меня одновременно теплеет между ног, а живот скручивает от страха. Теперь я принадлежу Малдеру. А выбора у меня по-прежнему нет.
В тот же момент, как я впервые замечаю, что мой мочевой пузырь уже переполнен, а желудок, напротив, пуст, Малдер съезжает с дороги к небольшой роще, останавливает машину, выходит и молча исчезает в лесу, оставив меня сидеть на пассажирском сиденье.
Значит, это правда: он слышит чужие мысли так же ясно, как пять лет назад. До меня доходило множество историй о великом и ужасном Фоксе Малдере, но все они больше походили на легенды, чем на реальность. А Малдер в них представал эдаким человеком-загадкой, способным убить одной лишь силой мысли. Предания гласили, что его любимое оружие — пистолет, опасная бритва или голые руки. Что Малдер сражается на стороне инопланетян, повстанцев, людей или ради самого себя. Что убивает ради выгоды, мести или удовольствия. Что он слишком опасен, чтобы его приняли в колонию, и поэтому превратился в волка-одиночку. Что он чудовище, спаситель, трагедийный герой. Все эти слухи с равной вероятностью могли оказаться как правдой, так и ложью. Или и тем, и другим. Понятия не имею.
Я лишь знаю, что очень долго была одинока до сегодняшнего утра. Но теперь я принадлежу Малдеру.
Он возвращается и, достав из сумки на заднем сиденье бутылку воды, яблоко и кусок сыра, протягивает их мне. Наверное, побывал где-то, где еще торгуют молочными продуктами. Нехватки в свежей воде и мясе никто не испытывал, а вот продукты, которые требовалось специально изготавливать, как сыр или масло, были на вес золота. Осталось слишком мало людей, которые обладали соответствующими навыками, и обычно у них не оставалось ничего, что можно было бы пустить на продажу.
Так и появились первые поселения: они обеспечивали своим обитателям защиту в обмен на услуги. Фермеры занимались сельским хозяйством, охотники добывали провизию, а бойцы сражались. Мужчины быстро осознали, насколько важно подпитывать свои силы перед боем. У колоний были и другие достоинства: глава поселения имел возможность купить то, что никогда бы не смог себе позволить один человек, — например, доктора или инженера. Главенство в колониях приобреталось и удерживалось путем насилия, если в том возникала необходимость, а сражения между поселениями становились поистине эпическими. Споры о границах, правах торговли, женщинах — все что угодно могло разжечь искру и непременно приводило к кровавым распрям между людьми, которым почти нечего было терять.
В обеих колониях, где я жила до сих пор, существовал свод правил, напоминающих законы Прошлого. Нарушение этих правил могло привести к чему угодно — от штрафа до изгнания или даже казни. Все зависело от конкретного поселения и настроения главаря. А для женщины изгнание из безопасных стен колонии означало только одно — медленную смерть. Идти было некуда, даже если бы мне отчаянно хотелось сбежать: вся планета превратилась в одну большую пустыню.
Уже темнеет. Чем ниже опускается солнце, тем больше я нервничаю. Скоро ночь, а ночь значит постель. Женщины в Настоящем слишком большая редкость, а секс — слишком дорогое удовольствие. Поэтому к обладанию женщиной прилагались кое-какие неотъемлемые права.
И теперь я принадлежу Малдеру.
Разумеется, он никогда меня не обидит, мне просто тревожно. Да и Малдер ведет себя немного странно.
Немного? …
Скоро придется остановиться на ночлег. Даже Малдер не решится ехать в темноте с включенными фарами: это сделает нас легкой добычей для любого проходимца. Он по-прежнему не говорит и не смотрит на меня, а его лицо в закатных лучах выглядит жутко. Больше всего меня пугают глаза — глаза человека, который слишком много видел.
Малдер съезжает с шоссе на извилистую грунтовую дорогу и останавливается за фермерским домом с облупившимися белыми стенами, поставив машину так, что с шоссе ее не увидишь. Следом за ним я захожу в полутемное помещение, прижав к себе сумку и пытаясь унять дрожь. Чего ты хочешь от меня, Малдер? Ты все еще любишь меня? Неужели ты теперь живешь здесь — на тихой ферме где-то в глуши? Есть ли хоть слово правды в тех легендах…?
Нет, он здесь не живет. Никто не живет тут уже очень давно. Это просто место для ночлега. Малдер проверяет все окна и запирает двери на засов, отгораживая нас от опасностей ночи. И заканчивает свой обход в спальне, неподвижно застыв у кровати.
Намек понят.
Я люблю Малдера. Мне нетрудно будет это сделать.
И лучше уж самой, добровольно, чем по принуждению.
Конечно, это все равно принуждение, если взглянуть правде в глаза. Хотя иллюзия выбора у меня есть: я могу убежать прямо сейчас и в итоге достаться первому встречному, а могу покорно раздеться.
Я развязываю шнурки, стягиваю ботинки и скидываю куртку прямо на пол — грязнее ей уже все равно не стать. Потом снимаю джинсы и рубашку. Пижамы у меня нет, поэтому я залезаю в постель в одних трусиках и футболке.
Я люблю тебя, Малдер. Пожалуйста, не причиняй мне боли. Мне холодно. И очень страшно. Надеюсь, ты слышишь мои мысли.
Он не раздевается, даже не снимает ботинки. В темноте раздается металлический лязг — пистолет опускается на столик — и кровать прогибается под весом Малдера. Я лежу неподвижно и жду его прикосновения, но, так ничего и не дождавшись, отворачиваюсь с надеждой, что смогу отдаться хотя бы сну. А ведь мы один раз уже спали так, Малдер. Помнишь ту ночь? Мы знали, что другой такой больше не будет. Два перепуганных человека, отчаянно пытающихся утешить друг друга перед лицом приближающейся тьмы.
Кровать снова прогибается: это Малдер придвигается ближе. Затаив дыхание, я стараюсь сдержать дрожь. Рука мягко ложится мне на поясницу, чувственно и в то же время утешающе, и тревога отступает. Впервые за долгие годы я засыпаю спокойно.
Рассвет.
Проснувшись, я вижу, что одеялом мне служит Малдер, и в первое мгновение, не успев толком проснуться, я на секунду забываю, что конец света уже наступил. Мне чудится, что мы по-прежнему в Вашингтоне или в очередном мотеле, а Малдер заснул в моей кровати. Господи, Малдер, у тебя что, своего номера нет? Я не жалуюсь, конечно, но на что это похоже со стороны? … Яркий солнечный свет выжигает остатки этого сладкого сна, заставляя вспомнить все. Больше нет ни мотелей, ни ФБР, ни невинности.
Судя по всему, здесь мы не останемся. Малдер принес мне ведро воды, чтобы я смогла почистить зубы и смыть с себя хотя бы верхний слой грязи, и к тому моменту, когда я заканчиваю с утренним туалетом, он уже наполняет бак бензином и загружает в машину воду и припасы, спрятанные в пристройке. Наверное, это место служит ему перевалочным пунктом и конспиративной квартирой. Говорят, что он колесит по стране один, заезжая даже в те районы, в которые другие никогда не суются. Окруженные стенами колонии обеспечивают их жителям какую-никакую безопасность, в отличие от пустынных равнин, на которых так легко встретиться с «воинами дороги».