Я залезаю в машину, Малдер заводит мотор, и начинается еще один день пути. И впервые его грустные зеленые глаза встречаются с моими. Впервые он смотрит на меня, а не сквозь меня. О, Малдер… Я люблю тебя. Мне плевать, что ты сделал, кем стал, все равно люблю, и мне не нужен никто другой. Я чувствую его у себя в голове: Малдер прислушивается к моим мыслям, а через мгновение вновь обращает взгляд на дорогу. Я решаюсь положить руку на рукав его джинсовой куртки и больше не убираю ее.
Малдер мчится по равнине без единой остановки, минуя машины, которые кто-то скатил в кювет, чтобы расчистить путь, а иногда, когда по шоссе невозможно проехать, сворачивает на глинистые проселочные дороги. Если и есть здесь еще хоть одна живая душа, мы ее не встретили. Поля пришли в запустение, то тут, то там видны обгоревшие остовы домов. Но ни единого человека. Интересно, как все они погибли? Вряд ли подчистую убиты мятежниками или пчелами. Удалось ли хоть кому-то ускользнуть и не попасть в лагеря смерти? Или все они встретили свой конец, перепуганные до смерти, лежа под проволочной сеткой, пока черное масло капало сверху, проникая в их тело и отнимая у них жизнь?
Малдер останавливается у кукурузного поля, чтобы дать мне сходить в туалет, и на обратном пути я замечаю бегущую к машине мужскую фигуру. Я не вижу рук человека и громко предупреждаю Малдера о его приближении. Он резко разворачивается на месте и без проволочек жмет на курок. Пуля, попав темнокожему пареньку прямо между глаз, убивает его мгновенно. Похоже, Малдер изрядно поднаторел в навыках стрельбы с тех времен, когда мы виделись последний раз.
По-привычке, машинально, чтобы справится с шоком, я осматриваю мальчишку. У него нет оружия. И половины черепа.
— Откуда ты знал, что он хотел нас убить? — спрашиваю я Малдера.
— Я не знал, — безразлично бросает он и заводит машину. Я сглатываю, чтобы подавить приступ тошноты, и сажусь на место, оставив тело мальчика, настолько юного, что даже пушка еще не появилось над верхней губой, гнить на дороге.
Теперь мне ясно, что Малдер не потерял дар речи, но больше он не произносит ни слова. Я позволяю своему разуму отрешиться от недавнего кошмара и засыпаю, прислонившись к его плечу, согреваемая ласковыми лучами теплого солнца. Я ему не судья. Мне не пришлось пережить то, что пережил он. Только благодаря Малдеру мне вообще удалось уцелеть и найти себе приют в этом безумном мире.
Проникая в секреты бытия, мы перестаем верить в неизведанное. Но тем не менее оно всегда рядом — поджидает нас и злорадно облизывается в предвкушении.
Г. Л. Менкен
***
Телефон затрезвонил около полудня в понедельник. Черт тебя возьми, Малдер, сегодня же праздник. Мы же договорились: по праздникам никаких мутантов и маньяков. Поразмыслив, я решила, что он все равно слишком плохо себя чувствует, чтобы выманивать меня на очередное дело: в пятницу днем у Малдера началась чудовищная головная боль, и я отправила напарника домой спать после того, как тщательно осмотрела его и не обнаружила никаких других тревожных симптомов. Искать их, конечно, было приятно, но еще приятнее было убедиться в том, что все в порядке. Я записала его на томографию на следующий день и уже предвкушала, как заставлю Малдера надеть больничный халат и полюбуюсь на его симпатичный голый зад.
Это, в конце концов, справедливо: сам бы он такой возможности не упустил.
Голос Малдера в трубке прозвучал жестко и решительно:
— Собирайся, возьми все необходимое и позвони матери. Вели ей уехать из города. Я буду через полчаса, Скалли.
Не успел он договорить, как я уже одной рукой складывала вещи. Малдер не стал бы мной вот так командовать, не будь это по-настоящему важно. Вопрос жизни и смерти.
— Зачем, Малдер? Мы куда-то едем?
— Они здесь.
И он повесил трубку. Мне не было нужды спрашивать, кто такие «они». Я позвонила матери, передала ей сообщение Малдера и сказала, что люблю ее. Когда напарник заехал за мной, я уже ждала снаружи.
Он взял машину Бюро. Да и стоило ли сейчас переживать о соблюдении протокола? К завтрашнему дню не останется никого, кто смог бы объявить нам выговор. Мы поехали на юго-запад, и пока машина летела по шоссе, нам повсюду чудились «они». Закат застал нас на границе Вирджинии, и тогда, в лучах заходящего солнца, мы впервые увидели гигантские диски, бесшумно парящие в небе. Все это подозрительно смахивало на «День независимости». Интересно, Малдер смотрел этот фильм?
Он остановился за большим отелем, и только тогда я сообразила, где мы находимся. «Гринбрайер». Бункер «Гринбрайер» в Уайт-Сульфур-Спрингс. Тайное бомбоубежище, построенное под роскошным отелем несколько десятилетий назад, чтобы обеспечить безопасность Конгрессу в случае ядерной атаки. Его расположение уже не было ни для кого секретом, и только пришельцы не знали об этом месте.
Там нас уже ждал Скиннер, а вместе с ним Стрелки и несколько политиков, которых я сразу узнала, благо видела их в новостях по CNN. Они стояли наготове, собираясь закрыть проход. Малдер с помощью других мужчин потянул на себя взрывозащитную дверь, соединяющую бункер с отелем, и она захлопнулась с оглушительным металлическим скрежетом, отделив нас от остального мира прежде, чем остальные его обитатели проснутся и обнаружат, что настал Судный день. Когда Скиннер запер дверь на засов, скрыв нас за тоннами арматурной стали, в комнате повисло молчание.
И это все? Из пяти миллиардов человек только десяток-другой знали о вторжении?
И откуда же узнал Малдер?
— Я слышу их голоса у себя в голове, — ответил он, хотя я не задавала этот вопрос вслух.
— И слышу тебя, Скалли, — закончил он.
“Слышу тебя, Скалли”…
“Слышу тебя”…
***
Возможно, Бог вовсе не скрылся от нашего взора, а только вышел за границы своей прежней сущности — так же, как наши представления и познания о Вселенной, — превратившись в тонкое сплетение духа и разума — материю настолько крепкую и в то же время хрупкую, обретшую такую мощь в своем новом качестве, что мы можем лишь идти, как слепые, держась за ее кайму.
Энни Диллард
***
Я мысленно одергиваю себя и возвращаюсь мыслями к настоящему. И слышу голос Малдера — хриплый, надтреснутый.
— Мы на месте, Скалли. Надолго здесь не задержимся, но времени привести себя в порядок тебе хватит.
«Место» — очередной фермерский дом. Во дворе разгуливают тощие куры, у крыльца играют дети в одних трусах. На пороге появляется привлекательная женщина с дробовиком в руках, но, увидев Малдера, опускает ружье и возвращается в дом, не сказав ни единого слова и оставив дверь приоткрытой. Такое впечатление, что за пределами колоний люди вообще не разговаривают.
Малдер достает с заднего сиденья сумку и относит ее внутрь, а я стою во дворе, наблюдая за снующими у самых моих ног голодной птицей и пасущейся неподалеку коровой. Он торгуется: сигареты и что-то еще в обмен на любые съестные припасы, которые могут найтись у этой женщины. Не стоит большого труда догадаться, что она обычно продает. Кажется, у них разгорелся спор. Женщина отрицательно качает головой, а Малдер сжимает руку в кулак. Она тоже это замечает и сразу идет на попятный.
Жизнь женщин в Настоящем (да, так это и называют — Прошлое и Настоящее) складывалась несладко. Во-первых, их осталось совсем мало. Я — наверное, единственная из представительниц своего пола, кто был вакцинирован, а почти все остальные стали легкой добычей вируса. Большинство из тех, кто по чистой случайности выжил, — охотники и рыбаки, которых нашествие застигло врасплох где-нибудь вдали от цивилизации — в лесах или в океане, — были мужчинами. Когда пришельцы ушли, а пчелы погибли, началось медленное возрождение, и в этом новом мире оставшиеся в живых женщины стали товаром — дорогим, редким, но все равно товаром. Некоторые, правда, вели жизнь замужних женщин, если их супругам хватало властности и физической силы, чтобы обеспечивать им безопасность, но и таких можно было пересчитать по пальцам. Как правило, женщины выживали, давая мужчинам то, чего те жаждали больше всего. Хозяйка этого дома не исключение.
Ее округлившийся живот и дети, играющие на крыльце, вживую иллюстрируют еще один странный феномен, с которым я столкнулась после колонизации, — отсутствием контроля рождаемости. За последние пять лет мне довелось принять бесчисленное количество родов, хотя дети в большинстве своем были нежеланными. Латекс можно использовать только один раз, а противозачаточные таблетки, даже если их удавалось найти, были сплошь просроченными. За два года каждая здоровая женщина детородного возраста превратилась в ожившую картинку из учебника по Средним векам. Мне доводилось встречаться с женщинами с пятью отпрысками, причем всем было меньше пяти лет.
Малдер выходит из дома и сухо кивает мне. Я обхожу сидящих на деревянных ступеньках детей — темноволосого малыша и еще одного мальчика пяти-шести лет — и подхожу ближе. И внезапно узнаю эту женщину. Мы встречались и раньше. По выражению ее лица видно, что она тоже меня помнит и, судя по всему, ничуть не рада меня видеть. Малдер угрожающе смотрит на блондинку, и очевидная неприязнь в ее глазах сменяется равнодушным раздражением.
А потом я вспоминаю: это же одна из осведомительниц Малдера. Работала в ООН. Как же ее звали? На “м”… Миранда? Матильда? Какая, впрочем, разница? Теперь она просто шлюха. Наверняка какой-нибудь мужчина за ней приглядывает: невозможно даже представить, чтобы она выжила тут одна. Я замечаю, что Малдер уже чинит что-то во дворе, а мальчишки увязываются за ним. Они явно его знают, стало быть, он часто сюда захаживает. И тогда я понимаю, кто этот таинственный защитник Миранды/Матильды, ее Старший Брат.
Повторюсь — я его не осуждаю. На прощание мы оба сказали друг другу лишь одно: «Выживай любой ценой». Я сделала все, чтобы остаться в живых. Полагаю, Малдер поступил так же.
Еще немного, и я заставлю себя в это поверить.
Блондинка скрепя сердце наполняет мне ванну: для этого ей приходится принести пару ведер из колодца и нагреть несколько кастрюль на плите. Я с наслаждением окунаюсь в теплую воду: даже не припомню, когда мне в последний раз удалось вот так понежиться в ванне. Нашлись даже мыло, бритвы, шампунь и дезодорант. В Настоящем нет недостатка в вещах, но вот добыть их и довезти в целости и сохранности — уже гораздо более сложная задача. В магазинах, до которых мародеры не добрались сразу, еще остались товары с не истекшим сроком годности, а людей выжило слишком мало, чтобы возник их дефицит. Вот только никто не рисковал соваться в одиночку в неизведанные районы. Поэтому некоторые колонии организовали свои торговые пути, но их не хватало, и большинство поселений обеспечивали себя сами, торгуя тем, что имели, с любым желающим.
Стало быть, эти вещи принес ей Малдер.
У него нашлось время привезти шлюхе гель для бритья, но за пять лет не отыскалось свободной минутки, чтобы вернуться за мной.
Вытираясь полотенцем, я выглядываю в окно и вижу около ручья Малдера, который как раз протягивает старшему мальчику леденец. Тот скромно берет угощение и, усевшись рядышком с Малдером, кладет голову ему на плечо. Будь мы все еще в Прошлом, их можно было бы принять за бедных фермеров — сына с отцом или племянника с дядей, которые мирно наслаждаются теплыми лучами солнышка во дворе своего дома. Вот только сегодня утром я видела, как Малдер в упор застрелил невинного паренька, а час назад — едва не поднял руку на женщину.
Я не заплачу. Ни за что. Пускай в горле уже стоит ком, но обещаю, что не пророню ни слезинки.
Порой я начинаю сомневаться, что меня окружает реальность. Это как ночной кошмар, который вот-вот должен закончиться. Вся эта жизнь совершенно… сюрреалистична. Вторжение инопланетян, конец цивилизации… Похоже на фильм или какую-нибудь книгу. Люди даже шутят на эту тему: моя колония называлась «451», а предыдущая — «Альфа». Наркотики и алкоголь именовали «сомой». Существовали «не-лица» и «старшие братья», «воины дороги» и «дикари». Лидера повстанцев прозвали «Рэндаллом Флэггом», а женщин, которые не были шлюхами, — «Мартами» (2). Вот такой пост-аполкалиптический юмор.
На месте моей грязной одежды словно из ниоткуда возникает другая — чистая и удобная, и я одеваюсь, поражаясь тому, что вещи подходят мне идеально, и с любовью вспоминая шелк и кашемир: их можно добыть и сейчас, но они слишком непрактичны. В моде нынче то, что удобно: хлопок, деним, шерсть и кожа. В итоге получается этакий гибрид Безумного Макса и Джона Уэйна (3). Я высушиваю волосы на ветру и смотрю, как Малдер голышом купается в ручье, а капельки воды, покрывающие его мускулистые руки, сверкают на солнце, отчего его кожа словно бы сияет. Маленький мальчик, уже отмытый до блеска, сидит на берегу в комбинезоне «Ош-кош». Рубашки на нем нет, а маленькие желтые рабочие ботинки — точь-в-точь такие же, как у Малдера. Одной рукой он держит его пистолет и нож, а другой — леденец, который приберег на потом. Этому ребенку наверняка не больше четырех.
Детям не разрешают играть с оружием, Малдер. Им сперва дают сладости, позволяют вымазаться с ног до головы, а только потом купают. Даже я это знаю.
Я вспоминаю, как Малдер дразнил меня, когда однажды в Прошлом мы работали под прикрытием в качестве супружеской пары, шутки ради покрикивая приказным тоном и изображая деревенский говорок. Мне тогда с трудом удалось удержаться от смеха и не влепить ему за это. Малдер всегда до ужаса боялся моего крутого норова и точно знал, когда следует остановиться.
Но если вот этот мужчина, что выглядит в точности, как Малдер, начнет отдавать мне приказы, я подчинюсь немедленно, какими бы они ни были — сесть в машину или раздеться и встать на четвереньки. И ни за что в жизни я не стану задавать лишних вопросов или давать советы по воспитанию маленьких мальчиков.
То, что он до сих пор довольно ласков со мной, не значит, что так будет и впредь. Я приучена замечать опасность сразу, если на то есть основания.
Господи… Что же с ним случилось?
Малдер возвращается к дому, приглаживая все еще влажные после купания волосы, и открывает капот стоящего во дворе пикапа «шеви», а мальчик, усевшись на левое крыло, молча протягивает ему инструменты и внимательно следит за работой. Он быстро подправляет что-то, и мотор, прокашлявшись, оживает. Надо же, мой Малдер не мог починить даже протекающий кран. Женщина подносит ему тряпку, чтобы утереть пот с лица, и стакан. Мне воды не предлагают. Очевидно, она меня терпеть не может. Неудивительно, на ее месте я бы себя тоже невзлюбила.
Сейчас уже день, до заката осталось всего несколько часов. Я не хочу проводить здесь ночь, Малдер, только не в одном доме с ней. Не хочу лежать и слушать из-за стенки, как ты занимаешься с ней сексом. И не хочу, чтобы она с ненавистью подслушивала, как ты занимаешься сексом со мной. Пожалуйста, только не напоминай мне таким образом, что я принадлежу тебе точно так же, как она. Последнюю мысль я стараюсь подумать как можно «громче».
Со стороны кукурузного поля появляется какой-то человек, тоже показавшийся мне знакомым. В одной руке он, как и все теперь, держит ружье, а другой руки нет, и пустой рукав безвольно болтается в такт его шагам. Крайчек. Интересно, хорошо ли он стреляет одной рукой? Мужчины обмениваются мрачными взглядами, а тот мальчик, что постарше, подбегает к Малдеру и прячется у него за спиной. Крайчек искоса смотрит на меня, и Малдер в качестве предупреждения кладет руку на кобуру. Наш давний враг оборачивается и, не сказав ни слова, вновь исчезает среди кукурузы, а малыш бежит за ним. Видимо, Малдер стреляет лучше. Мне и в голову не пришло в тот момент волноваться о том, что он сам может предложить меня другому мужчине. Малдер не из тех, кто любит делиться.
Женщина приносит мне на проверку грязного младенца, девочку. Я объявляю ее здоровой, но немного недокормленной. Женщина кивает и возвращается в дом, с грохотом захлопнув за собой дверь и так и не заговорив со мной ни разу. Стоило бы проверить и ее состояние, и здоровье других детей, но меня об этом не просят. Малдер заводит машину, я сажусь внутрь, несказанно благодарная ему за решение уехать, и не задаю никаких вопросов, зная, что все равно не хочу слышать ответы. Старший ребенок перелезает прямо через меня на заднее сиденье и устраивается там, с забавной неуклюжестью пристегнув ремень.