Но демон не сдавался. Он рычал, бился, на чёрных губах вскипала пена, глаза налились кровью, когти яростно рвали невидимые вервия, и чародейка Соллей впервые шевельнулась. Тонкая рука возникла из-под плаща золотых влас, пальцы напряжены, странно скрещены, как никогда не скрестит обычный человек.
«Гелерра! Возвращайся! Ты можешь! Борись, адата! Борись, я помогу!»
И да, она помогала. Поток силы, обрушившийся на демона, каким-то образом притуплял его жуткий голод. Гелерра наяву ощущала вкус и запах пролитой свежей крови, ей чудились отголоски предсмертных воплей – но холодная ледяная игла, словно инструмент безжалостного лекаря, помогала ей оставаться в сознании, шаг за шагом отвоёвывая обратно власть над телом.
Адата понимала, что кровь, крики, всё прочее – лишь мираж, обман чувств демона, созданный златовласой волшебницей; тем не менее это работало, блаженная сытость затуманивала разум чудовища, давая шанс гарпии.
– Давай! – кажется, они крикнули разом, Гелерра и Соллей. Адата закричала, потому что ледяная игла немилосердно погрузилась, казалось, до самого сердца, замораживая его, вытесняя все до единой мысли, кроме лишь одной – у этого тела есть только один хозяин! Она, адата Гелерра!
…Тяжело дыша, вывалив из раскрывшейся зубастой пасти тёмный массивный язык, Гелерра застыла в дюжине шагов от крыльца. С языка и губ капала слюна и испарялась, шипя, едва коснувшись песка; она по-прежнему оставалась демоном, но безумный голод отступил, ушёл ещё глубже и дальше, чем прежде.
Она невольно кинула взгляд на собственные руки – нет, всё то же, те же когти, та же чешуя.
– Не спеши разочаровываться. – Речь Соллей звучала вымотанно, устало. – Дорога неблизка, но мы пройдём её всю, до конца. Сейчас нам обеим нужен отдых. Если только голод вновь поднимется в тебе – немедля беги ко мне. Но – не должно, по крайней мере до заката.
– Да… Соллей, – выдохнула Гелерра.
Она вслушивалась в себя – и ощущала перемены. Внутри, глубоко внутри – но ощущала! И не могла ошибиться. Демон дрогнул, подался назад. Он уже не столь крепко держался за сознание адаты, хватка его ослабла.
– Дорога далека, – повторила чародейка. – Не жди успеха уже завтра. Я хочу вернуть тебе твой облик, Гелерра, твой истинный облик без изъяна, а это непросто, несмотря на все мои знания и силу.
– Что же мне пока делать, Соллей?
– Тебе? Ничего, адата. Дай своим тревогам расточиться. Ты здесь никому не сможешь причинить вреда. И никто не причинит вреда тебе.
– Мне… надо… возвращаться. Великий Хедин…
– Если он на самом деле велик, – перебила Соллей, – то вполне обойдётся без одной из своих сподвижниц. Он поймёт, если и впрямь велик. Не беспокойся об этом. Волнения твои лишь затрудняют мне работу. Твой покой, твоя безмятежность, если угодно, – лучшая мне помощь, адата.
Так сказала волшебница Соллей, и с каждым днём Гелерра всё больше и больше убеждалась в её правоте. Они раз за разом выходили на засыпанный песком двор, и чародейка, всё так же стоя на высоком крыльце, заставляла Гелерру опрометью носиться от стены к стене, подпрыгивать, кувыркаться, даже пытаться взлететь.
– Быстрее! Ещё! Скорее! Прыгай! Выше! Толкайся изо всех сил, нет, ещё сильнее! Выше, я сказала! – голос чародейки хлестал, словно бичом. – Нет, ещё раз, ещё! Ещё! Беги, пока держат ноги! Надо сжечь всё, что есть у этого демона, – так, хорошо, хорошо, адата, прыгай, прыгай ещё!
Гелерра рычала, выла, из пасти вновь вываливался язык, ядовитая слюна веером разлеталась по ветру. Она бросалась на красноватые гранитные стены, точно безумная, билась в них плечом, падала, откатывалась, вскакивала и бросалась вновь. Ледяная игла чародейки немилосердно вонзалась ей в голову, проникая, казалось, до самых шейных позвонков.
Чужая сила беззастенчиво врывалась в неё, обшаривая самые дальние уголки сознания, обволакивала все – или почти все – жуткие порывы демона. Обволакивала, утишала, усмиряла. Голод отступал, превращаясь из неодолимых приступов в постоянную боль, тупую и ноющую, но её уже можно было терпеть без опаски – или почти без опаски – оторвать кому-нибудь голову и тотчас разгрызть её, словно орех.
Правда, ни одна из чешуй пока что не отвалилась, и ни одно, даже самое крошечное, перо не появилось на кожистых крыльях адаты.
Однако каждый день она выходила во двор. И каждый день её ждала там Соллей. Неизменная, с головы до ног окутанная золотистым облаком. И всё повторялось вновь.
Гелерра ждала. Ей помогут, ей уже помогают. А потом… потом она подумает, что ей делать.
«Чудны дела ваши, Силы Святые… Тьфу! И откуда такое только вылезло? Если и были когда-то эти самые Силы, не знаю уж, Святые или нет, так давно сгинули».
Матфей Исидорти стоял у стрельчатого окна, глядя, как мечется по двору красно-чёрный демон, словно его хлещут незримые бичи, и завидовал. Завидовал силе и мастерству волшебницы Соллей. Она не произносила инкантаций, не творила – почти – жестов, не рисовала магических фигур с диаграммами, не возжигала курений, не делала вообще ничего. Просто висела в одной пяди над каменными плитами, не касаясь их тонкими пальцами ног, и всё. Просто висела, а демона мяло, крутило, швыряло, бросало; он исходил пеной, выл, хрипел и рычал, но сделать с чародейкой ничего не мог.
«Да, Матфейка, это не то, что твои руны. Чуть жив тогда сам остался, если б не господин Кор Двейн – схарчил бы тебя тот твой демон… Интересно, а госпожа Соллей с ним бы так же легко справилась, как с этим?
Как она это делает? Одна мысль, ничего больше. Настоящая магия. Истинная. Эх, долго тебе ещё гранит науки грызть, Матфей… хоть бы уж господин Кор Двейн скорее пришёл. Сил нет глядеть на чужое великое умение».
За спиной – тихие шаги, и Матфей тотчас обернулся.
Ирма. Чистенькая, аккуратная, обруч тёмного дерева удерживает волосы, серое платье длинное, до пят, скромное, расшитое по подолу цветами. На руках – смешная игрушка-волчок с глазами-пуговицами; с ней Ирма, насколько помнил клирик, не расставалась вообще никогда.
Девчонка из худородных. Таких же, как и сам Матфей, – однако он сумел пробиться, в монастыре библиотекарем сделаться, а Ирма эта, кабы не госпожа Соллей, так бы и осталась грязной трактирной подавальщицей.
Но виду Матфей, само собой, не подавал. К ученице такой волшебницы, как госпожа Соллей, поневоле будешь являть почтительность.
– Ирма, – он поклонился, словно взрослой даме, прижимая руки к груди, – благополучна ли ты, дочь моя?
Девчонка скривила губы. Если это должно было изображать улыбку, то изображало откровенно плохо.
– Матфей, – бросила она, словно ровеснику. И всё.
«Ну ничего себе! – возмутился про себя клирик. – Таких у нас в монастыре драли бы беспощадно каждый день, пока дурь бы не вышибли. Эх, и показал бы я тебе, коровья дочь, кто тут кому должен кланяться!..»
Э-э, ему почудилось, что ли, что игрушечный волк на руках у нахалки вдруг разинул вышитую красным пасть, показав целую череду мелких, но острых зубов.
«Тьфу, привидится же такое», – покачал головой Матфей.
– Ждёшь госпожу Соллей? – Надо ж было хоть что-то сказать? – Я вот тоже. Господина Кора Двейна. Великий маг, ничего не скажешь. Величайший!
Ирма взглянула на него, склонив голову к плечу. Хмыкнула по-взрослому.
– И госпожа Соллей тоже, – поспешил добавить клирик. Кто их знает, что они тут слышат, здешние хозяева!
Ирма не отвечала. Смотрела недобро на Матфея и молчала, поглаживая свободной рукой игрушку, словно живого щенка.
– Ты чего бука такая? – обиженно сказал бывший монах. – Я с тобой поговорить хочу по-человечески, можно сказать, по-родственному… а ты только волком смотришь! Что я тебе сделал?
И вновь лишь кривая усмешка. Нехорошая, совершенно недетская. Ирма его не боялась. Его, взрослого мужчину, что легко скрутил бы её одною левой и…
– Не скрутил бы, – очень спокойно сказала девочка прямо в лицо опешившему Матфею. – И пробовать не советую. Мне-то всё равно, а госпожа Соллей недовольна будет, если я тут кровищей всё уделаю.
Матфей открыл было рот – и снова закрыл. Открыл и закрыл опять, словно рыба, выброшенная на берег.
«Читает мысли. Мысли читает, мерз… удивительная девочка».
Он резко повернулся, не удостаивая Ирму взглядом.
Нет, нет, подальше от неё. Подальше. Потом поговорим с господином Двейном, он к словам Матфея внимателен, он этого так не оставит!
Ирма осталась торчать у окна. Ну и бездна с ней! Плевать он хотел на эту девчонку. Да, в голову заглядывать малолетняя дрянь умеет, не отнимешь. Впрочем, госпожа Соллей бездарность бы сюда и не притащила, ясно, что девка – талант. Только злая, словно мстит за кого-то. Ну или кому-то.
Впрочем, может, и мстит. Особенно если и впрямь её вытащили из трактира. Есть ведь любители подобных малолеток…
– Матфей! Вот ты где!
– Господин Кор Двейн. – Матфей поспешно поклонился.
Великий чародей размашисто шагал навстречу ему по галерее. Снизу, со двора, донёсся знакомый уже рёв – госпожа Соллей ещё не закончила ежедневную экзекуцию, учиняемую демону.
– Слышу, слышу, моя сестра уже упражняется, – улыбнулся волшебник, и Матфей тотчас закивал, соглашаясь. – А, там никак и Ирма торчит, очереди своей ждёт? Ну, пускай себе их, а мы с тобой, Матфей, кое-чем посерьёзнее займёмся. Иди за мной.
С галерей узкая лестница за неприметной низкой дверью спускалась на первый этаж и ниже, в подвалы. Там Матфей никогда не бывал, хватало его собственной кельи – то есть не кельи, комнаты, конечно, – да библиотеки с кухней. Остальное его не очень интересовало.
Вернее, интересовало до определённого предела. Стоявшие в парадных коридорах крепости жуткие чучела монстров, как он убедился, были если и не совсем живыми, то, во всяком случае, и не совсем мёртвыми, так что без нужды Матфей старался не бродить по тёмным переходам.
– Видел, как сестра моя с демоном разделывается? – не оборачиваясь, бросил Кор Двейн.
– Да, господин, – заторопился Матфей. – Видел, как есть, во всех видах! Могучая она чародейка, господин Двейн, аж завидки берут!
– Не завидуй, – хохотнул волшебник. – И ты таким станешь и, может, даже её и превзойдёшь.
– Ы-ых, господин Двейн, хорошо бы! Я стараюсь…
– Знаю, – остановил его излияния хозяин. – Потому и говорю с тобой. У каждого чародея, Матфей, есть что-то своё, особое, лучше других получающееся…
– Да-а, вот Ирма, ученица госпожи Соллей, мысли читать умеет… – кажется, это получилось слишком уж жалобно.
– О-о, – засмеялся волшебник, – тебе тоже досталось? Огонь-девка, с перцем, да и только! Ей на зубок не попадай, враз раскусит!
– Господин Двейн, а почему я так не могу?
– Я к тому речь и веду, мой юный нетерпеливый друг. У Ирмы к этому склонность, да в придачу моя сестра очень, очень хороша именно в такого рода делах. Так что удивляться тут нечему. У тебя – другое есть.
– Что же, господин Двейн? – с надеждой осведомился Матфей.
Чародей вновь рассмеялся:
– Эк тебя приложила Ирма-то. До сих пор отойти не можешь.
– Да уж… приложила… – пробурчал Матфей, понурившись. – Как мальчишку…
– Чтение мыслей против распространённого мнения, – спокойно сказал Кор Двейн, продолжая спускаться по ступеням, – при наличии способностей не такое уж сложное дело. Твой же талант, Матфей, совсем в ином… – он сделал паузу, оглянулся на бледного клирика, хлопнул того по плечу, – у тебя получится повелевать демонами. У тебя куда легче пойдут заклятия их призвания, подчинения и повелевания. Недаром ты именно с этого начал, ещё там, в своём родном мире. Ирма хоть сто лет потратит, а твоих высот в этом деле не достигнет.
Матфей аж покраснел от удовольствия.
– Что хочет спросить мой юный друг?
– Господин Двейн… это приятно и вообще, и всё такое, но… почему такая разница? Вы ведь мне объясняли, что всё дело – в себя верить, не бояться, силу направлять… Вот почему Ирма мысли прочесть может, а я – нет?
– Потому что я тебя этому ещё не учил, – безмятежно сказал Кор. – Хотя покажу тебе эти чары в своё время. Нет, Матфей, всё не так просто. Любой маг работает с силой. Больше ему работать просто не с чем. Но… вот скажи, почему одних можно научить кружева плести, а других, хоть всю палку о них изломай, – ни в какую? Склонность, сродство, талант – называй, как хочешь. Не вдаваясь в ненужные тебе подробности, скажу просто: радуйся тому, что у тебя такой талант вообще сыскался. А то кончил бы, как те, что у нас во дворе огнешары мечут. Им очень, очень долго придётся стараться, пока хотя бы самые простые заклятия из тех, что ты давно уже освоил, получатся, как у тебя с первой попытки. Так что, хочешь мысли научиться читать? Научу. Особенно тогда, когда люди взволнованы, или злятся, или, напротив, радуются.
«И узнаю, кто что про меня думает! – с вожделением подумал Матфей. – Узнаю, кто из прислужниц будет не прочь…»
Он испуганно втянул голову в плечи. Ой, ой, а вдруг господину Двейну это не понравится? Вдруг он тоже сейчас его мысли прочёл?
Но чародей преспокойно шагал себе по ступеням, не глядя больше на Матфея. Верно, решил, что лекция закончена.
Чадящих факелов на стенах тут не водилось. Не марал Кор Двейн руки и творением каких-нибудь там «летающих огоньков». Нет, их просто сопровождало пятно света, бравшееся совершенно ниоткуда.
Позади оставался марш за маршем. На площадках – глухие стены, однако Матфей подозревал, что там просто скрыты потайные двери. Иначе зачем и огород такой городить?
– Ещё немного совсем, Матфей. – Кор Двейн, конечно, почувствовал его беспокойство. – Что поделать, некоторые вещи приходится прятать глубоко. Ты сейчас убедишься сам.
Лестница закончилась глухим тупиком, вырубленным прямо в граните. И, конечно, никаких следов какой-либо двери.
Волшебник протянул руку, и Матфей дёрнулся, вздрогнув от внезапного болезненного укола. Указательный палец Кора Двейна чертил прямо в воздухе огненную дугу. Миг – и перед ними появилось подобие дверной створки, словно торопливый набросок на бумаге.
– Этого хватит, поверь. – Кор Двейн изобразил на створке изгиб, сильно смахивавший на дверную ручку. – Открываем…
Огненный контур повернулся на невидимых петлях. Отчего-то Кор Двейн не открывал порталов, уже знакомых Матфею, а применял иное, куда более сложное и запутанное заклинание, да к тому же и странно закольцованное. Большего клирик понять просто не успел, дверь открылась.
За ней колыхалась синеватая тьма, сквозь неё время от времени пробивались алые сполохи.
– Прыгай, – просто сказал Кор и исчез.
Матфей судорожно сглотнул, ноги у него вдруг затряслись, но деваться было некуда. Он шагнул через порог – и провалился в пустоту.
Засвистел ветер в ушах; он камнем ринулся вниз… но не успел даже крикнуть. Незримая рука подхватила его, останавливая падение, поворачивая так, что обутые в сандалии ступни мягко коснулись земли – или что тут у них вместо?
Над головой плавала густо-синяя мгла, словно кто-то плеснул в воду чернил. Меж синими клубами вились, точно живые, яркие огненные нити, совершенно точно выбиравшие сами, куда им двигаться.
Матфей стоял на чём-то вроде густо заросшего луга. Серая трава до середины голени; мягкая, она казалась неживой, ненастоящей. Да и то сказать, как бы здесь смогло расти хоть что-то? Солнца-то нет. Разве что господин Двейн позаботился каким-то образом.
Синяя мгла с алыми прожилками сливалась в непроглядную завесу шагах в двадцати от них, а прямо посреди открытого пространства на серой траве ничком лежала женщина в изорванных остатках некогда роскошного чёрного с блеском платья. Спутанные длинные волосы цвета воронова крыла закрывали всю спину. Ноги, открытые выше всех и всяческих пределов, исцарапанные, были вытянуты. Матфей растерянно замигал. Такого он ещё не видывал.
Остатки платья выдавали богатство его обладательницы. Очень большое богатство.
– Это, мой юный друг, – невозмутимо сказал Кор Двейн, – весьма, весьма ценная наша пленница. Ценная настолько, что удержать её мыслимо только здесь. В особом пространстве, не в обычной камере.